Статьи 2 - Сергей Переслегин

– Обострение противоречий?

– Обострение противоречий, выражающееся гражданской войной. И практически всегда эти войны заканчиваются приходом диктатора. Что же он делает? Поскольку война сжигает накопленную разность потенциалов в обществе, оно резко упрощается. А раз оно упростилось, снова возникает возможность интегрировать всех в единый тоннель реальности. Это и делают приходящие диктаторы. Причем не важно, будет ли это император Наполеон или генерал де Голль. Формально у них были разные позиции, но реально они делали одну и ту же работу: восстанавливали тоннель реальности. Так вот: сегодня этот, казалось бы, универсальный алгоритм уже не работает. Почему? Потому что в какой-то момент элита сообразила, что всякая политическая борьба рано или поздно переходит в стадию гражданской войны, разрушая государственность с последующей ее реконструкцией. Но уже на другом уровне и чаще всего – с другими элитами.

– Сработал инстинкт самосохранения?

– Да. На сегодняшний день построена идеальная абсолютная система, исключающая периоды нестабильности. Сказанное касается всех крупных стран: России, США, Великобритании, Франции. Обратите внимание: в Европе 1968 год был последним годом активной революции. В Америке в том же году тоже были напряженные события: стрельба в университетах, ввод в них войск из-за студенческих волнений против войны во Вьетнаме или против присутствия чернокожих за партами. Этому периоду посвящена прекрасная книга Генриха Боровика «Год неспокойного солнца». Между прочим, тогда же состоялись единственные президентские выборы в Америке, когда был весьма близок к победе Юджин Маккартни, не принадлежащий ни к одной партии. Внесистемный элемент. А для Америки появление третьей силы – это уже кризис кризисов: она не появилась даже в период Великой депрессии. Так что конец шестидесятых был критическим периодом для всего цивилизованного мира, после чего там и начали выстраивать идеальную систему сдержек и противовесов. Идеальную в том смысле, что ни о какой политической борьбе речь уже не идет. А раз нет политической борьбы, нет и теоремы о ее усилении: элиты живут и благоденствуют, и все идет как по маслу.

– Куда же делись все противоречия?

– Вот именно. Марксизм они в молодости не изучали и потому этим фундаментальным вопросом не задались. Они попытались все снивелировать, забыв, что противоречие есть продукт развития, развитие – неотъемлемый признак социосистемы, а задача управления – управлять развитием. Грубо говоря, противоречия – это плата, которую общество платило за развитие. Да, описанный цикл: подъем – гражданская война, революция – реставрация, диктатура – демократизация, начало нового подъема и так далее – неэкономичен, но живущая по нему система развивается. А убрав политическую борьбу, мировая элита аннулировала и развитие. Социосистема выделена из остального мира по самому факту, что находится в информационном противоречии с окружающей средой. То есть не существует информационного баланса между цивилизацией и средой, и поэтому цивилизация принуждена развиваться. А остановка развития означает кризис всех четырех социосистемных процессов, перечисленных выше. А ведь индустриальная экономика в принципе не может не развиваться, потому что построена на кредитах: чтобы развиваться, надо взять кредит и отдать больше денег, чем вы взяли. Поэтому вы обязаны развиваться, наращивать рынки. То есть жертва развития есть жертва всей социосистемы. И вышло следующее: чтобы избавить себя от сравнительно мелких, локальных неприятностей, элита спровоцировала кризис всей социосистемы в целом именно потому, что управление перестало выполнять свою функцию. Я утверждаю, что нынешняя элита сейчас приобрела статус английской королевы. Она царствует, имеет власть. Созданная ею система эту власть сохраняет. Но она не управляет. Она имеет власть ценой отказа от того, чтобы этой властью воспользоваться.

– Но ведь противоречия должны накапливаться?

– Естественно. И это означает неизбежное возникновение контрэлиты, которая не находится во властной позиции, но хочет ее занять. То, что мы называем националистической войной – война ли это, которую Буш якобы ведет с бен Ладеном, или та, что мы здесь ведем с чеченцами, – это на самом деле борьба с возникновением контрэлитного проекта. На чем он может сегодня возникнуть, понятно. В мире есть две силы, которые категорически не устраивает современная система управления: левоисламские радикалы, или политический ислам, и раздробленный после гибели СССР, но никуда не девшийся по причинам, которые вызвали когда-то его появление, левый проект.

– Но у нас он как-то совершенно стерся, этот левый проект. Или это не Зюганов?

– Зюганов – правый социал-демократ времен Второго интернационала. А правые социал-демократы вошли в элиту уже после Первой мировой войны. В чем проблема левого проекта? В том, что на какое-то время, после краха СССР, эта идея была закрыта как таковая. Было указано, что классовых противоречий нет, что все это полная ерунда, но доказать угнетенному управляемому классу, что у него нет классовых противоречий с классом управляющим, очень трудно. Мы кожей чувствуем, что неприязнь к тем, кто находится выше по социальной лестнице, внизу сильно накапливается. При наличии партии левого типа это противоречие выливалось в определенные политические действия. И кстати говоря, далеко не всегда деструктивные. Сейчас им негде консолидироваться, но они копятся. Для меня союз марксизма с исламом абсолютно противоестествен, он страшен для обеих сторон. И не дай бог, если они вкупе победят: первое, что мы будем иметь потом, – это гражданскую войну между победителями. Но сейчас, именно из-за принципиального разгрома левого движения, его новый ренессанс возможен только на базе ислама. И ренессанс этот весьма вероятен, потому что обе политические силы отвечают на вопрос о справедливости. Ислам с самого начала зарождался как религия справедливости, и возникновение этого проекта как реальной политической угрозы будет страшной проблемой для нынешней системы управления: поскольку она не в силах управлять вообще, то и не сможет предпринять адекватных действий по уничтожению этого проекта.

– Это касается и России, и Европы, и Америки?

– Да, но с определенными нюансами, естественно. Сегодня сложилась ситуация, которую можно назвать антиреволюционной. Перефразируя Ленина, я бы сказал, что низы не только могут, но и очень хотят жить по-старому (я имею в виду страны золотого миллиарда), а вот верхи не могут управлять так, чтобы низы жили по-старому. Копятся противоречия, в производстве возникает общий кризис, размывается средний класс. И возникает ситуация гораздо более рискованная, чем обычная революционная ситуация, поскольку желания низов консервативны. Вы спросите: при чем здесь демократия? Да очень просто: современная система управления, при отсутствии реального политического движения, не является ни аристократией, ни демократией, ни монархией, хотя может иметь любую форму. Элиты нашли баланс в точке «ноль». И в этом плане современная система управления, разумеется, не демократична, но и не автократична, она никакая. А поскольку закрыто управление, то вопрос о том, что является формой этого управления, в значительной мере потерял смысл. И только в странах, которые сейчас пытаются сделать скачок в развитии, элита начинает чувствовать: что-то не так.

– Это Китай?

– Нет, я, как ни странно, говорю о США. Эта страна сейчас в критическом положении, и интеллектуальная верхушка это осознает. Вот есть понятие – национальный характер. И мы говорим: как Россию ни ставят на колени, она всегда поднимается, это правда. Но Америка в этом смысле продвинулась дальше: она ни разу не доходила в своем кризисе до того, чтобы встать на колени. Они всегда вовремя находят источник развития, который позволяет им подняться. Сейчас американская элита, на восемь лет поставив во власть младшего Буша, довела ситуацию до невменяемости, вывести из которой смогли бы только новый Рузвельт или Кеннеди. Но поскольку такая кандидатура не просматривается, они предпочли бы оставить Буша еще на один срок.

– А в других странах?

– Посмотрим на ситуацию в России: мы тоже готовы оставить все как есть, но наш президент не хочет оставаться из самых разных соображений. Путину не хочется делать выбор, потому что следующие четыре года будут очень тяжелыми для страны, и кого бы он ни выбрал, все равно будет ощущение, что он ошибся. Он бы предпочел, чтобы у нас была настоящая демократия, и этот вопрос решился бы без него, поскольку в 2012 году народ скорее всего позовет его снова. Путину придется искать преемника – такого, который не нарушил бы созданную систему сдержек и противовесов, осознавая при этом, что контролировать ситуацию ему не под силу.

– Но преемник может попытаться перехватить реальные рычаги власти.