Секретный сотрудник - Сергей Иванович Бортников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фролушкина, как всегда, понесло.
С первых секунд своего выступления он взял под сомнение основные принципы «самого передового учения» – диалектического материализма, и выдвинул совершенно чудовищный тезис о том, что в каждом живом существе «непременно есть божественное начало», как он выразился – «искра божья», после чего плавно оседлал «любимого конька» – взаимоотношения в треугольнике человек-бог-религия.
Здесь лектор впервые поддержал большевиков, развернувших непримиримую войну с православием. Мол, «неподдельная вера в Творца не имеет ничего общего с религиозностью, навязанной нам кучкой меркантильных попов».
Дальше – больше.
Фролушкин обрушил весь свой пыл на учение Христа. По его мнению, у Господа нет «никакой необходимости в посредниках, в том числе и божьем сыне, ибо все мы – его равноправные дети», ну а о Богородице вообще высказался очень язвительно и, как всегда, кратко: «У Бога не может быть земной матери!»
С теорией Дарвина профессор в принципе согласился (и то хорошо!), но и тут не смог удержаться от «ложки дёгтя», заявив, что не верит в происхождение человека от обезьяны, так как «каждый представитель живой природы может развиваться и совершенствоваться исключительно в пределах своей видовой группы, определённой свыше, иначе из мух давно появились бы слоны, а из мышей – свиньи».
Основные тезисы его теории Ярослав старательно записывал в блокнот – пригодится при составлении первого донесения в контору!
Впрочем, вскоре лекция настолько захватила свежеиспечённого секретного сотрудника, что он оставил это неблагодарное занятие.
15
«Бенефис» Фёдора Алексеевича продолжался более двух часов, но студенты не собирались отпускать разошедшегося профессора, предложив ему небольшой философский диспут.
Кто мы?
Кем и с какой целью созданы?
Для чего пришли в этот хрупкий земной мир?
И куда уйдём из него?
Недолго думая, учёный дал согласие.
Плечов не раз тянул руку из своего «медвежьего угла», чтобы задать несколько каверзных (по его собственному мнению) вопросов, но Фролушкин даже при всём своём желании физически не мог заметить и оценить старания затерявшегося в толпе невысокого худощавого паренька, а, следовательно, и предоставить ему слово.
К счастью, в тот день их ждала ещё одна – и снова случайная! – встреча…
Когда Ярослав одним из последних покидал «альма-матер», то сразу заметил впереди опирающуюся на трость сутулую фигуру и немедленно бросился за ней следом.
– А, это вы… – как-то уж не больно уважительно промямлил Фёдор Алексеевич, повидавший на своём веку немало всяких выскочек и приставал.
– Я. Студент Плечов.
– Ярослав, если не изменяет память?
– Так точно.
– Гм… Служили?
– Да. На Северном флоте.
– Шарман… Я, знаете ли, человек полностью сухопутный, однако моряков уважаю чрезмерно. С раннего детства.
– Спасибо.
– Не за что… Потом, при случае, расскажу эту историю…
– С удовольствием послушаю.
– Мне вообще-то на трамвай. А вам?
– Лично я никуда не спешу и охотно составлю вам компанию. Если вы, конечно, не возражаете.
– Нет. Не возражаю… А вот и наша «Аннушка»…12 Ну-ка, мой юный коллега, подсобите, пожалуйста, немощному больному человеку…
– С огромным удовольствием!
Плечов подставил ладонь под острый сухощавый локоть и, налегая сзади всей массой своего не самого грузного тела, бережно толкнул «старца» вперёд, таким образом, помогая ему втиснуться в битком забитый людьми вагон, после чего сам едва успел вскочить на подножку.
– Вы тут? – донёсся до него бодрый голос Фёдора Алексеевича.
– Так точно!
– Сдюжите?
– Попытаюсь!
– Долго терпеть вам не придётся – всего три остановки. Кстати, приготовьтесь, – скоро первая из них. Там к нам будет пытаться присоединиться ещё большее число народу…
– Хорошо.
Всё случилось, как и предполагал профессор.
Десятки людей штурмовали старый московский трамвай, но взять «Аннушку» приступом так и не удалось: наглый студент, с трудом балансируя на узкой подножке, никого не выпустил и не впустил.
То же самое он проделал ещё раз через несколько минут.
А потом, наконец, покинул вагон вместе со своим преподавателем…
16
Обосновался Фролушкин, как оказалось, в поистине царских хоромах.
Три комнаты, каждая из которых не менее двадцати пяти метров. Потолки «заоблачные», как ни старайся – не достанешь.
Ярослав попытался сделать это, пока профессор ходил в туалет, но так и не допрыгнул.
Высота – метра четыре, а то и больше, при его росте в метр семьдесят заведомо оказалась недостижимой…
– Скажите, дорогой Фёдор Алексеевич, вы один здесь проживаете? – с удивлением, нет, даже с восхищением в голосе протянул студент.
– Так точно, дорогой мой, если выражаться вашим же военным слогом…
– Заблудиться не рискуете?
– Никак нет! Философ не может творить в узком, замкнутом пространстве… Ему простор нужен.
– А как же Диоген с его глиняной бочкой?
– Так ведь жил он в другое время и не в самом передовом государстве мира. Вот представьте себя в мизерной комнатушке. Метров на десять – двенадцать…
– Это несложно. Я ведь всю жизнь в общаге маюсь. Шум-гам, иногда – пьянки-гулянки…
– Вот-вот… Разве в таких условиях в голову могут приходить дельные мысли?
– Обижаете, товарищ профессор…
– Извиняйте, кали13 что не так!
– Ну что вы…
– И сколько человек разделяют с вами радость по поводу такого быта?
– Трое.
– Кто именно?
– Не важно… Вы их всё равно не знаете!
– Это почему же? Иногда я, знаете ли, вынужден почитывать лекции и на вашем курсе…
– Петров, Филатенко, Букейханов… Вам что-то говорят эти фамилии?
– Ну… Петровых у нас в институте, как и в целом по стране, пруд пруди, видимо-невидимо… Филатенко… Нет, не припоминаю… А Букейханов, по-видимому, какой-то родственник лидера казахского национального движения. Мы с ним (лидером, естественно) знакомы давно – лет десять, не меньше. Кстати, его хоромы похлеще моих будут!
– Возможно… Алихан не раз упоминал в разговорах о своём родном дядьке и его семикомнатных апартаментах в Большом Кисловском переулке.
– Вот-вот… Бывали мы в той квартире неоднократно… Что же это он, шайтан, не удосужился приютить бедного родственника? Хоть на время учёбы, а?
– Да шут его знает. Может, опасается за единственного племянника? Политика, особенно националистического толка – дело грязное, плохо пахнущее и почти всегда печально заканчивающееся. Особенно – в нашем рабоче-крестьянском государстве.
Последний абзац носил явно провокационный характер, имевший целью подвигнуть Фролушкина на очередные антисоветские откровения, однако профессор неожиданно запел совсем иную песню:
– Чего это вы вдруг принялись охаивать нашу родную социалистическую державу, молодой человек? Как раз я лично в данном вопросе целиком и полностью на стороне большевиков… Допустить в России национализм равносильно самоубийству. Ибо он непременно приведёт к фашизму.
