Аригато - Ричард Кондон

– Да, в морском бою бывает всякое.

– Но как великолепно вы использовали свою авиацию!

– Спасибо. Но больше всего я хотел бы быть автором вашего блистательного маневра у атолла Уэйк!

– На меня произвел неизгладимое впечатление ваш макет, и я предупреждаю вас, капитан, что, приехав в Токио, закажу себе точно такой же, – японец посмотрел на часы, – но какая жалость! Мне пора.

Они пожали друг другу руки у выхода. Капитан махал рукой, пока машина не скрылась из виду.

Ивонна окликнула его из кабинета. Он с облегчением закрыл входную дверь и поднялся к ней.

– Что ты делаешь? – спросил он.

– Я хотела убедиться, что он ушел.

– Замечательный человек, – он обнял ее за плечи и повел в спальню, где они сразу же начали раздеваться.

– Он был особенно восхищен моей тактикой в Коралловом море.

– Что ты заладил, как попугай?

– Я? Попугай?

– Ты можешь, наконец, сказать, о чем говорили с тобой твоя жена и ее родственники?

Ивонна уже совсем разделась и помогала ему расстегивать рубашку.

– Она хочет развестись. И все они хотят этого.

– Колин! Какой ужас! Ты, конечно же, не дал согласия?

– Это еще не все. Они требуют, чтобы я отдал им дом на Фарм-стрит, Розенарру и половину виноторговой фирмы, которые, как ты уже знаешь, я успел проиграть Брайсону.

– О Боже! – вздохнула она, снимая с него брюки и подталкивая к необъятной постели.

Через полчаса капитан отвалился от Ивонны.

– Все бесполезно, дорогая, – сказал он, вздохнув.

– Надо попробовать еще, прежде чем заявлять это, Колин, – возразила она, тяжело дыша, – ты бросаешь меня в состоянии натянутой струны.

Ивонна села на постели. У нее была великолепная грудь – две клубники на идеальных молочно-белых полушариях, стоящих параллельно линии горизонта. Говорила она с сильным марсельским акцентом.

Капитан уставился в потолок. Лицо его было мрачно.

– Я, кажется, теряю все на свете, – грустно сказал он, – эта проклятая семейка отняла у меня не только жену, собственность, свободу, но и эрекцию.

– Ты был запрограммирован на все это. Как компьютер. Не волнуйся – может, все еще обойдется.

Капитан встал и завернулся в простыню, став похожим на римского патриция. Подойдя к макету ТВД, он уставился на участок Кораллового моря.

– Мне жалко мою жену, – сказал он, – я готов потерять все, но только не ее.

– Ты врешь!

Он воспрянул.

– Я боготворю ее!

– Прекрасно! Продолжай в том же духе. Но любовь и обожествление еще не одно и то же. Ты можешь до посинения говорить о том, как ты ее боготворишь, но любишь-то ты меня – не так ли, cherie?[4]

Он продолжал рассматривать макет.

– Это было великолепное сражение! Битва в Коралловом море была первой, где авианосцы сражались против авианосцев. Капитан второго ранга Фудзикава утверждал, что американцы победили только потому, что раскрыли тайну японских секретных кодов и знали все их планы заранее. Я предложил ему переиграть заново все сражения на его условиях, причем у меня оставались только «Йорктаун» и «Лексингтон», да еще три крейсера. Я поклялся, что победа будет за мной.

– Колин!

– Да, дорогая?

– Я не возражаю, когда ты часами говоришь со мной о своей жене. Я понимаю твои проблемы. Я ей даже сочувствую. Но ты совсем свихнулся, если считаешь, что я могу обсуждать с тобой какую-то войну, которая кончилась задолго до моего рождения.

– Но ведь это же было величайшее морское сражение! Оно положило конец японским победам на море и продемонстрировало всему миру, что авианосцы являются главным ударным оружием в морской войне!

– Я сейчас зарыдаю! Клянусь, я зарыдаю так громко, что меня услышат на Мэйфэйр!

– Да ладно тебе! – Он отошел от макета и присел на край кровати.

– Ты умная девушка во всем, кроме морских сражений. Поэтому я должен довести до твоего сведения факты. А факты таковы: я люблю свою жену. А ты – мой друг.

– Но ты же любишь меня!

– Пожалуйста, дорогая…

– Все время, которое ты мог бы провести со своей женой, ты проводишь со мной, и ты ни разу не пытался провести его с другой женщиной, не так ли?

– Ты уверена в этом?

– Абсолютно. Женщины это прекрасно понимают, дружок.

– Каким образом?

– Потому что ты был воспитан во Франции. Кто, кроме француза, не удовлетворится двумя женщинами одновременно? И вообще, зачем человеку нужно более двух женщин? Когда одна с ним с ссоре, вторая ласкова. И наоборот. Зачем нужен кто-то еще?

– Я не сторонник промискуитета, честное слово. Но не по французским мотивам.

– А почему же тогда?

– Потому что мой папаша, будучи уже в годах, настолько хорошо разбирался в женщинах, что даже поставлял самые отборные экземпляры ко двору покойного Эдуарда VII. Если честно сказать, то он просто эксплуатировал женщин. Я бы никогда не смог этим заниматься.

– Ты не смог бы этим заниматься, потому что не внушаешь доверия, как твой отец. Ты вообще слабовато выглядишь рядом со своим братом, лордом Глэндором…

– Никогда не напоминай мне о лорде Глэндоре! – Взорвался Колин.

Его родной брат, который мог достойно жить в Клиэруотер-Хаус, вместо этого содержал низкопробный кегельбан в городишке Бойс, штат Айдахо. Это вызывало настоящее физическое страдание у капитана, когда он каждое Рождество получал поздравительную открытку, на которой было изображено одноэтажное строение с неоновой надписью «Кегельбан и бильярдная лорда Глэндора» – фиолетового и оранжевого цветов, а ниже – ядовито-желтым: «С подачей напитков». Это был самый нижний предел падения. Этот болван продал Клиэруотер-Хаус и оставил его, несчастного сироту, у миссис Гуд, пока из Канады не приехала тетушка Ивенс и не устроила его к мужу своей сестры, виноторговцу, учеником.

– А когда ты последний раз спал со своей женой? – не отставала Ивонна.

– Это не имеет значения. Ты же знаешь, что у нас есть определенные разногласия по поводу денег. Я не сплю с ней потому, что она отказывается спать со мной.

– Она фригидна!

– Ха-ха!

– Разве не так? А как она по сравнению со мной?

– Ты хорошо знаешь, что я не обсуждаю эту тему.

– Конечно, нет! Ты всегда был утонченным джентльменом, n'est ce pa?[5]

Но тем не менее, ты ежедневно изменяешь ей. Но это еще не самое страшное. Ты и мне изменяешь, рассуждая здесь, как ты любишь ее.

Он встал и снова подошел к макету ТВД.

– Вся моя жизнь доказывает, – сказал он гордо, – что я не могу никому изменить! Тебе это понятно?

– Нет. Объясните мне это, mon capitain![6]

– Каким бы я выглядел человеком, если бы проигрывал деньги своей жены и при это не любил ее? Кем бы я сейчас был, если бы ее папаша не подарил мне эту виноторговую фирму, которая позволила мне купить тебе все это? – он обвел рукой комнату.

– Ты был бы тем, кто ты есть.

– Нет!

– А в чем дело? Я люблю тебя таким, какой ты есть. Разве ты не знаешь об этом?

– И кто я, по-твоему?

– Ты – большой ребенок, который играет в игрушечные кораблики на размалеванной доске. Ты – великовозрастный младенец, воображающий, что мог бы стать благородным милордом, если бы не подкачал его вульгарный братец. Ты – инфантильная личность, помешанная на всяких глупостях, вроде морских сражений, но ты – добрый и хороший человек. Именно это и удерживает тебя от окончательного падения.

– Если бы я поверил тебе, что ты действительно так обо мне думаешь, я бы бросил тебя.

Он отвернулся и начал переставлять модели кораблей. Ивонна с глазами, полными слез, взяла свой саксофон и завела необычайно печальный пассаж – «Плач Люцифера» из «Ночи на Лысой Горе».

8

Если бы Битси увидела Ивонну в жизни, а не на черно-белой фотографии, сделанной агентом ЦРУ, она бы не относилась так легкомысленно к увлечению мужа, длящемуся уже третий год. На черно-белом фото Ивонна выглядела блондинкой, а замужние и обеспеченные женщины снисходительно относятся к блондинкам, считая их пустышками.

Определить цвет волос Ивонны было затруднительно. Он отливал и медно-рыжеватым, и кирпично-красноватым, и золотистым, создавая необыкновенное впечатление, особенно в сочетании с другими прелестями Ивонны, а также ее умом и фантастической преданностью. Если бы Битси знала об этом, ее взгляды на брак с Колином сильно пошатнулись бы.

Мать Ивонны хотела, чтобы она стала школьной учительницей. Но ее отец, человек крутой, заявил, что это невозможно, иначе она будет плодить малолетних сексуальных маньяков. У Ивонны была сестра-двойняшка, с которой их до 16 лет не могли различить. Клер в 15 лет победила на конкурсе «Королева биде» и с тех пор долго подвизалась на Лазурном берегу среди киношников, журналистов и лесбиянок, пока ее фигура не начала терять формы от различных излишеств.

Близняшки выглядели одинаково, пока вели одинаковую жизнь. Потом их пути разошлись, и внешность изменилась. Клер стала грубой, Ивонна осталась изящной и нежной. Клер со временем стала походить на отца, Ивонна – на мать. Клер искала быстрых, острых ощущений, Ивонна была глубже и утонченнее.