Карта реки времени - Владимир Файнберг

Моя нерешительность обострилась минутой назад, когда на пляже появился Марко. Ветер развевал его седеющую шевелюру. Невдалеке высилась длинная мачта, на которой он поднял два вылинявших флажка — красный и голубой, что‑то крикнул мне и удалился.

Когда Донато в семь утра вёз меня сюда, я твёрдо решил: во что бы то ни стало наплаваюсь, обязательно вспомню хоть что‑нибудь счастливое, оденусь, усядусь на стул и пока никто не мешает, стану уходить в молодость.

Вообще говоря, я подозрительно отношусь к фанатикам, что бы они ни проповедывали. Однако, для достижения серьёзной цели необходима устремлённость, часто непонятное другим людям упорство.

…В конце концов я подмёрз. И заставил себя войти в море. Вода оказалась тёплая. Через пяток шагов меня весело сшибло с ног грохочущим водяным валом. Пришлось один за другим прошибать собой высокие гряды прибоя. Когда мелководье кончилось, я очутился в совершенно спокойном штилевом море. Грохот волн доносился теперь со стороны берега. А здесь толща моря то поднималась, то опускалась, и тогда я то видел на пляже свой стул, то он исчезал заслонённый вздыхающей грудью моря.

Зато всё время видна была мачта на берегу с трепещущими под ветром флажками, взывающими к благоразумию.

Но я поплыл, наслаждаясь волей. Направился в этот раз налево, в сторону смутно виднеющихся очертаний знаменитого полуострова Гаргано – шпоры перед концом итальянского сапога, так отчётливо обозначенной на любой карте мира.

В первый же приезд нас с женой увлекли в автомобильное путешествие по этому почти безлюдному заповеднику солнца, густых сосен и запаха моря. Лишь однажды мы заметили на лесной тропе группу туристов в пробковых шлемах, видимо воображающих себя где‑нибудь в джунглях Индии.

Берег полуострова находился от меня далеко- километрах в двадцати. Казалось удивительным, что он виден с такого расстояния.

Я плыл к нему. Потерял чувство времени.

Вспоминал о греческом острове Скиатос, на котором когда‑то спасался от угрозы убийства. Позванивали по ночам всю осень, угрюмо обещая отправить на тот свет вслед за отцом Александром Менем.

Лишь за месяц до того как назрела необходимость на время уехать из Москвы, из России, я подумал о том, что не смогу общаться с местными жителями, говорящими на греческом. В лучшем случае- на английском. И тут кто‑то порекомендовал некую Люсю, преподавательницу английского языка.

По вечерам она приезжала ко мне, одинокому тогда человеку. Толковая. Ставила двойки за плохо исполненные письменные упражнения, привозила кассеты с курсом английского для начинающих. Вдалбливала правила, заставила завести картотеку английских слов.

Через несколько занятий вдруг отказалась брать за учение деньги! Привезла с собой шестилетнего сына–увальня от первого брака.

Каким же надо было быть дураком, чтобы не понять, чем пахнет дело!

Так или иначе, был ли я тогда от всего этого счастлив?

С тех пор давно исчез в зыбком тумане воспоминаний npeкрасный греческий остров. Я женат, дочке девятый год. Дружу с доном Донато, плыву в Адриатическом море…

И тут я спохватился — ведь в десять к пляжу за мной приедет Донато!

А сейчас сколько времени? Мало того, что я заплавался. Меня невесть куда отнесло, течением.

Решил напрямую доплыть до суши и пешком вернуться к своему стулу с одеждой. Волны прибоя кубарем выкатили меня к прогретому солнцем песку дикого пляжа.

Я торопливо шёл мимо россыпей красивейших ракушек–вееров. Кремовых, белых, розовых. Кое–где среди них усыхали, выкинутые морем, маленькие крабы. Если бы не спешка, можно было бы начать целую коллекцию для дочки.

Фантазия природы всё‑таки выше фантазии человека. Эти роскошные ракушки были, как маленькие ордена, и я решил в последующие дни такую коллекцию собрать, чтобы потом, в Москве, наградить каждого из своих друзей орденом Адриатического моря.

Пожилой велосипедист с притороченной к раме пластиковой корзинкой ехал навстречу по сырому песку.

— Ке оре соно?! — крикнул я. — Который час?

Он оторвал одну руку от руля, неопределённо пометал ею в воздухе.

— Нове. Девять.

Часов у него не было. В корзинке, сколько я успел заметить, торчало что‑то похожее на сапожные щётки.

Итак, если ему можно было верить, в запасе у меня оставался целый час.

…Как‑то вечером эта самая Люся, припозднившись, является ко мне, приносит с собой пирожные, говорит, что весь день пробегала по ученикам, а завтра с утра должна давать урок английского где‑то в моём районе.

Ужинаем, пръем чай. Потом после занятий Люся просится переночевать.

Чуя недоброе, я ей в этом отказываю. Чем, конечно, обижаю. Думаю – «больше не придёт».

Но на следующий же день она является. В этот раз- со своей мамой. Шустрой тёткой, которая сразу же, без спросу, кидается отдраивать мою кухонную плиту, энергично драить мои кастрюли и сковородки. До отъезда в Грецию остаётся меньше недели, и я понимаю, что подвергаюсь массированной атаке.

«У нас дача, — то и дело вмешивается в занятия Люсина мама — летом сможете работать на свежем воздухе, есть собственную клубнику. Кто будет ухаживать за квартирой во время вашего отсутствия? Квартира требует ухода, женских рук…»

Покончив с уборкой кухни, приказным тоном сообщает:

— Завтра, в воскресенье, приедете к нам. Познакомитесь со всеми нашими родственниками и друзьями. Испеку блины. Будем по традиции петь романсы под гитару.

— Спасибо. Я не люблю романсы.

— Как это вы не любите романсы? Вы не смеете не любить романсы! Не смеете, не любить мою Люсю!

— Мама! Что ты такое говоришь? — Люся, как бы смутившись, гладит меня по голове.

— Знаете что, — я грубо отвожу её руку, — валите‑ка отсюда со своими благодеяниями!

…Солнце поднялось уже высоко. Ветер продолжал дуть, но теперь мне было даже жарко. Я, приустал, ошалел от ослепительного света и грохота прибоя,.когда, наконец, увидел мачту с флажками, а потом и мой стул.

Возле него на берегу высились две фигуры. Это были Пеппино и Марио. Рядом лежала на боку большая спасательная лодка. Старый пьяница, словно какой‑нибудь пират, оглядывал море в бинокль. Я крикнул по–русски:

— Эй, я не утонул!

Они обернулись, Кинулись ко мне.

— Мамма мия! — воскликнул Марио, укоризненно указывая то на флажки, то на море.

Я быстро оделся, и лишь потом глянул на часы. Было без четверти десять.

Втроём мы зашагали к павильону. Сегодня, очевидно ввиду ветра и прибойной волны там было пусто, даже не играла музыка.

— Руссо! — Пеппино зашёл за стойку бара, положил на неё бинокль, снял с полки одну из бутылок, разлил в три рюмочки какую‑то розоватую жидкость, Раздал по рюмочке мне и Марио, третью поднял сам. Напиток был обжигающе вкусен.

Я расцеловал обоих, вышел на набережную и только уселся на скамейку под пальмой, как послышался гудок Донато.

— Ты загорел, — сказал он, впуская меня в машину.

— Как будет «загорел» по–итальянски?

— Аббронзато.

— Послушай, а чем сейчас угощал меня Пеппино? Что‑то очень крепкое, розового цвета.

— Граппа. Его любимая водка, настоянная на черешне. Скажи, голоден, хочешь кушать?

— Признаться, как зверь!

— Впереди у меня оставалось целых двенадцать дней такой жизни, и я подумал о том, что может быть не надо отравлять их поисками какого то былого счастья.

…В тот день, в ожидании, когда за мной приедет полицейский Нардо, я внезапно увидел себя где‑то в конце пятидесятых годов, разглядывающего под светом вечерних фонарей улицы Горького загадочную афишу возле театра имени Ермоловой.

«ВОЛЬФ МЕССИНГ.

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ОПЫТЫ.

ЧТЕНИЕ МЫСЛЕЙ НА РАССТОЯНИИ.

Начало в 19 ч.»

До этой минуты я, кажется, никогда не отдавал себе отчёта в том, что порой отвечаю на вопрос ещё до того, как собеседник его задал. Или я просто понимаю, о чём тот или иной человек, что бы он ни говорил, думает на самом деле.

Покупаю билет и оказываюсь в зале, уже набитом публикой.

Выступления Мессинга описывали много раз, и здесь нет смысла подробно рассказывать о них. Упомяну только о том, что стало известным относительно недавно: Мессинг встречался со Сталиным на даче в Кунцево, предсказал ему смерть через несколько дней. Что и случалось.

Конечно, тогда я почти ничего не знал об. удивительных свойствах этого человека. Думал- просто гипнотизёр. Хотя что такое гипноз никто до сих пор толком не понимает.

…Сижу в партере среди настороженных зрителей. На сцене за длинным столом находится выбранное из публики жюри. Оно контролирует чистоту опытов, ревниво следит за тем, чтобы Мессинг не сдвинул повязку с глаз, не подглядел куда и каким образом добровольный участник эксперимента спрятал тот или иной предмет- авторучку или, скажем, коробок спичек.