Сильные. Книга первая. Пленник железной горы - Генри Олди

Выясни я, что меня ждет на самом деле, и отец, пожалуй, запретил бы мне эту поездку. Мои слишком любопытные сверстники, удовлетворив свое любопытство заранее, не возвращались из Кузни домой. А что? Молот гремит, клещи визжат, напильник скрежещет.

Обычное дело.

5

Солнечная Нуралдин-хотун

— Мам, я поесть возьму! Себе и Кустуру.

На кухне мамы нет. Это пустяки, она меня всегда слышит — где бы ни была, хоть за восемь комнат. Сейчас придет. Я, если что, и сам все найду, но лучше спросить. Сын своего отца, я должен вести себя правильно. Все должны вести себя правильно. Тогда в мире все будет хорошо и радостно, как у нас в улусе. Вот адьяраи — они злые, глупые. Они законы нарушают, оттого и беды кругом. И у них, и вообще. У нас в улусе адьяраев нет, потому и бед никаких нет. В смысле, настоящих бед, больших. О них дедушка Сэркен поет: война, набег, буря-ураган.

Мы живем на юге Седьмого Неба. Здесь все слушаются моего отца. Поэтому у нас всё хорошо. Ну, по крайней мере, сколько я себя помню.

От очага-камелька шел ощутимый жар. На железной заслонке мигали разноцветные огоньки. За ней булькало, щелкало, шипело. Вкусно пахло вареным мясом. У меня забурчало в животе: оказывается, я тоже проголодался. На полках ровными рядами выстроились кубки, плошки, серебряные горшки и мисы. Еще два бокастых котелка-самовара. Один, правда, поломался, больше не варит. А второй ничего, работает.

Везде чистота и порядок: моя мама — самая лучшая хозяйка на Небесах! И вообще, на всей Осьмикрайней. Я, правда, кроме наших Небес, нигде не бывал, но иначе и быть не может! Ага, вот и сливки. А что у нас здесь?..

Мама не вошла — вплыла в кухню, как уточка по водной глади. Ох, она и ходит — залюбуешься! Спокойная, добрая, никогда никуда не торопится — и всегда всё успевает. Тихая, светлая радость; солнечная Нуралдин-хотун.

— Мам, я…

— Я слышала, Юрюнчик. Ты растешь, тебе нужно хорошо питаться. Я рада, что ты сам это понимаешь.

Ничего я не понимаю. Но зачем спорить с мамой? Может, я и правда понимаю — только не головой, а желудком.

— Да, мам. И Кустур тоже растет.

— Как раз горяченькое поспело.

— Кустуру тоже надо!

— Садись за стол.

Про Кустура мама слышала — она все отлично слышит. Просто не обратила внимания. Нет, вы не подумайте, ей еды не жалко. Для мамы главное — наша семья. Чтобы мы были сыты и ни в чем не нуждались. Чтобы у нас — у папы, у меня с Мюльдюном, у маленькой Айталын Куо — всё хорошо было. А то, что нас напрямую не касается, для нее значения не имеет. Оно словно мимо по реке проплывает. Глянула краем глаза — плывет, к примеру, коряга; отвернулась и забыла. Зато ты и подумать не успеешь о новых сапогах — хлоп, а они уже тут как тут: на волчьем меху, на двойной подошве, и точно по ноге.

Ну, вы уже поняли, какая у меня мама.

— Спасибо, мам! Я тебя люблю!

Мама и раньше-то светилась, а сейчас прямо расцвела. От ее улыбки сделалось тепло-тепло, и уголки рта сами к ушам поползли: улыбнуться в ответ.

— Я все съем! И горячее, и сливки… У тебя есть сливки?

Сливки я уже нашел. Но лишний раз спросить — маме приятно будет.

— Конечно, Юрюнчик. Кушай на здоровье. Сейчас на стол поставлю.

— Да, мам! Только на сандалы… На стол не надо, хорошо?

У нас, в смысле, у айыы, некоторые вещи иначе называют, чем в улусе. Сандалы у нас — стол, орон — ложе или кровать; чомпо — палица, а еще колотушка… Я иногда путаюсь: то так скажу, то эдак. Случается, оба слова вместе вылетают. Приятели удивлялись. Чагыл смеяться пробовал, но ему по шее и без меня дали. Ничего, привыкли.

— Почему не надо на стол, Юрюнчик?

— Меня Кустур во дворе ждет. Нам на двоих, мам.

— Я Элляя кликну, он на двор вынесет. А ты за стол садись.

Элляй — это наш слуга. Один из восьми.

— Не надо Элляя! Я сам отнесу.

— Зачем?

— Я тоже во дворе буду. Ты говорила: на свежем воздухе — полезней!

— Всё-то ты помнишь, — умилилась мама. — Ладно, поешь во дворе. Сливки бери, и кэйгэс печеный, и вот еще — с пылу с жару.

Внутри камелька звонко щелкнуло. Огоньки на заслонке погасли. Остался один, зеленый светлячок. Теплился, извещал: мясо готово. Заслонка поднялась, наружу выехал котел из легкого серебра. От него шел такой аромат, что я чуть слюной не захлебнулся. Да уж, мама — мастерица стряпать! Правда, когда на живом костре мясо варишь, в котле, или на углях запекаешь — оно тоже вкусно выходит. По-другому; и веселее, на костре-то.

— Осторожно, не обожгись.

— Ага!

— Вот, я тебе на поднос выставила. Я дверь открою, а то у тебя руки заняты. Ложки не забыл? Приятного аппетита, кушай на здоровье.

Того, что мама выдала мне одному — про Кустура она, разумеется, забыла — хватило бы четырех голодных табунщиков до смерти накормить. Мы с Кустуром не табунщики, мы сами все съели. Чуть не лопнули, а съели. Конинка молоденькая, с жирком, с лучком-чесночком, прямо с огня! Печеные корешки кэйгэса — и сливками, сливками запить, холодненькими! Чуп-чуп, уруй-туску! И куда в нас только влезло? Мы сидели, пыхтели, отдувались, и казались себе толстыми-претолстыми, как лесные дедуганы, нагулявшие жир к зиме. Вставать? — шевелиться не хотелось.

— Передай — ик! — солнечной Нуралдин-хотун… Ик! — нижайшую благодарность! Она — опора Трех — ик! — Трех Миров! Если что сковать-починить — ик-хыхык! — нужно…

Сказать Кустуру про испортившийся котелок-самовар? Да ну, глупости. Во-первых, всё равно не починит. И отец его не починит. Вот станет Кустур великим мастером в девятом колене — тогда, может быть… А во-вторых, родители о наших вещах, которые в доме, рассказывать не велят. Это чтоб не завидовали, я так думаю.

— Вот сам — ик! — и поблагодари.

— Меня не приглашали. А солнечная Нуралдин-хотун ко мне не выйдет…

— Хорошо, я передам…

— Юрюн! Кустур! Айда в кылыы[8] прыгать!

За оградой по-заячьи скакал Чагыл — то ли разминался для игры, то ли просто от нетерпения. Ну да, мы с Кустуром сейчас много напрыгаем! Все смеяться будут.

— Иди, мы догоним!

Миг — и Чагыла и след простыл. Догоним мы его, как же!

— Пошли?

Кустур был уже на ногах. И приплясывал бодрей бодрого, словно натощак.

— А тебе в кузню к отцу не надо?

Честно говоря, я бы поспал.

— Не-а! Отец для шамана Арамана секрет делает.

— Какой секрет?

— Не сказал. Меня погнал: мол, в кузне сегодня не появляйся. Тебе на секрет даже смотреть нельзя!

Кузня, подумал я. Скоро Кузня.

Вдоль хребта побежали мурашки: щекотно, сладко, страшно.