Шантарам - Грегори Робертс

Но это было не главное. Я не мог оторвать глаз от ее совершенной красоты. Я глядел на нее, и каждый вздох с трудом вырывался у меня из груди. Сердце словно тисками сдавило. Голос крови подсказывал: «Да, да, да…» В древних санскритских легендах говорится о любви, предопределенной кармой, о существовании связи между душами, которым суждено встретиться, соприкоснуться и найти упоение друг в друге. Согласно легендам, суженую узнаешь мгновенно, потому что твоя любовь к ней сквозит в каждом ее жесте, каждой мысли, каждом движении, каждом звуке и каждом чувстве, светящемся в ее глазах. Ты узнаешь ее по крыльям, невидимым для других, а еще потому, что страсть к ней убивает все другие любовные желания.

Те же легенды предупреждают, что такая предопределенная любовь может овладеть только одной из двух душ, соединенных судьбой. Но мудрость судьбы в данном случае противоположна любви. Любовь не умирает в нас именно потому, что она не мудра.

— А, ты смотришь на эту девушку! — воскликнул вернувшийся с пааном Прабакер, проследив за моим взглядом. — Ты думаешь, что она красива, нa? Ее зовут Карла.

— Ты знаешь ее?!

— О да! Карла — ее все знают, — ответил он таким громким театральным шепотом, что я испугался, как бы она его не услышала. Ты хочешь познакомиться с ней?

— Познакомиться?

— Я могу поговорить с ней. Ты хочешь, чтобы она была твоим другом?

— Что?!

— О да! Карла мой друг, и будет твоим другом тоже, мне кажется. Может быть, ты даже добудешь много денег для своей благородной личности в бизнесе с Карлой. Может быть, вы будете такими хорошими и тесными друзьями, что будете делать вместе много секса и создадите полное удовольствие своим телам. Я уверен, что у вас будет дружеское удовольствие.

Он уже потирал руки в предвкушении этой перспективы. Бетель окрасил его широкую улыбку в красный цвет. Мне пришлось схватить его за руку, чтобы помешать ему обратиться к ней с этими предложениями прямо на улице.

— Нет! Не надо! Ради всего святого, говори тише, Прабакер. Если я захочу поговорить с ней, то подойду к ней сам.

— О, я понял, — произнес Прабакер со смущенным видом. — Вы, иностранцы, называете это эротическим стимулированием, да?

— Нет. Эротическое стимулирование — это другое. Это… но неважно, забудь об этом.

— О, хорошо! Я всегда забываю об эротическом стимулировании. Я индийский парень, а мы, индийские парни, никогда не беспокоимся об эротическом стимулировании. Мы приступаем прямо к прыжкам и пиханиям, да-да!

Он схватил воображаемую женщину и стал пихать ее своими узкими бедрами, обнажив зубы в кроваво-красной улыбке.

— Пожалуйста, прекрати! — бросил я, испуганно оглянувшись на Карлу и ее друзей.

— О’кей, мистер Линдсей, — вздохнул он, загасив ритмичные колебания бедер. — Но я все же могу сделать мисс Карле хорошее предложение твоей дружбы, если ты хочешь.

— Нет! Спасибо, конечно, но не надо никаких предложений. Я… О господи, давай оставим это. Скажи мне лучше, на каком языке говорит сейчас вон тот человек?

— Он говорит на хинди, мистер Линдсей. Подожди минуту, я скажу тебе, что он говорит.

Он без всякого смущения подошел к группе мужчин, окружавших Карлу, и затесался в их компанию, прислушиваясь к разговору. Никто не обратил на него никакого внимания. Прабакер кивал, смеялся вместе со всеми и спустя несколько минут вернулся ко мне.

— Он рассказывает одну очень смешную историю об инспекторе бомбейской полиции, очень большой и сильной особе в своем районе. Этот инспектор запер у себя в тюрьме одного очень хитрого парня, но этот хитрый парень уговорил этого инспектора отпустить его, потому что он сказал этому инспектору, что у него есть золото и драгоценные камни. А когда этот инспектор отпустил этого хитрого парня, он продал ему немного золота и драгоценных камней. Но это было ненастоящее золото и ненастоящие драгоценные камни. Это были подделки, очень дешевые ненастоящие вещи. И самое большое жульничество, что этот хитрый парень прожил в доме этого инспектора целую неделю до того, как продал ему ненастоящие драгоценнсти. И ходят большие слухи, что у этого хитрого парня были сексуальные дела с женой инспектора. И теперь этот инспектор такой безумный и такой сердитый, что все убегают, когда видят его.

— Слушай, откуда ты ее знаешь? Она живет здесь?

— Жена инспектора?

— Да нет же! Я говорю об этой девушке, о Карле.

— Знаешь… — протянул он, впервые нахмурившись, — у нас в Бомбее очень много девушек. Мы только пять минут идем от твоей гостиницы, и уже видели сотни разных девушек. А еще через пять минут увидим еще несколько сотен. Каждые пять минут новые сотни девушек. А когда пойдем гулять дальше, будут еще сотни, сотни и сотни…

— Сотни девушек, великолепно! — саркастически прервал я его, выкрикнув это чуть громче, чем намеревался. Несколько прохожих оглянулись на меня с открытым возмущением. Я сбавил тон: — Меня не интересуют сотни девушек, Прабакер. Меня интересует… эта девушка, понимаешь?

— Хорошо, мистер Линдсей. Я расскажу тебе о ней все. Карла — очень известная бизнесменка в Бомбее. Она здесь очень давно. Пять лет, может быть. У нее есть небольшой дом недалеко. Все знают Карлу.

— А откуда она приехала?

— Наверное, из Германии, или откуда-то рядом.

— Но, судя по произношению, она должна быть американкой.

— Да, должна быть, но вместо этого она германка или кто-то вроде германки. А теперь уже скорее даже очень почти индийка. Ты хочешь есть свой обед?

— Да, только подожди еще минуту.

Группа молодых людей распрощалась со знакомыми, стоявшими у лотка, и смешалась с толпой. Карла пошла вместе с ними, выпрямив спину и высоко, чуть ли не вызывающе, подняв голову. Я смотрел ей вслед, пока ее не поглотил людской водоворот, она же ни разу не оглянулась.

— Ты знаешь, где находится «Леопольд»? — спросил я Прабакера, когда мы продолжили свой путь.

— О да! Это замечательное, прекрасное место, бар «Леопольд»! Полный замечательных, прекрасных людей, очень, очень прекрасных. Все виды иностранцев там можно найти, все они делают там хороший бизнес. Сексуальный бизнес, наркотический, валютный, черно-рыночный, и с озорными картинками, и контрабадный, и паспортный, и…

— О’кей, Прабакер, я понял.

— Ты хочешь туда пойти?

— Нет, не сейчас. Может быть, позже. — Я остановился, Прабакер остановился тоже. — Послушай, а как тебя зовут твои друзья? Какое у тебя уменьшительное имя?

— О да, уменьшительное имя у меня тоже есть. Оно называется Прабу.

— Прабу… Мне нравится.

— Оно означает «Сын света» или кто-то вроде него. Хорошее имя, правда?

— Да, это хорошее имя.

— А твое хорошее имя, мистер Линдсей, не такое хорошее на самом деле, если ты не возражаешь, что я говорю это прямо твоему лицу. Мне не нравится, что оно такое длинное и такое скрипучее, для человека с индийской речью.

— Вот как?

— Да, вот так, прости, что говорю. Мне оно не нравится. Нет, совсем нет. Даже если бы оно было Блиндсей, или Миндсей, или Ниндсей…

— Ну, что поделаешь, — улыбнулся я. — Какое есть.

— Я думаю, что намного лучше уменьшительное имя — Лин, — предложил он. — Если у тебя нет протестов, я буду называть тебя Лин.

Имя было ничуть не хуже любого другого, под которыми я скрывался после побега, и точно такое же фальшивое. В последние месяцы я уже стал относиться с юмором, как к чему-то неизбежному, к тем новым именам, что мне приходилось принимать в разных местах, и к тем, что мне давали другие. Лин. Сам я никогда не додумался бы до такого сокращения. Но оно звучало правильно — я хочу сказать, что в нем слышалось что-то магическое, некий глас судьбы; я чувствовал, что оно подходит мне так же хорошо, как и скрываемое мной и оставленное в прошлом имя, которое мне дали при рождении и под которым меня упекли на двадцать лет в тюрьму.

Поглядев в большие темные глаза Прабакера, проказливо сверкавшие на его круглом лице, я улыбнулся и кивнул, соглашаясь. Тогда я еще не мог знать, что именно под этим именем, полученным от маленького бомбейского гида, я буду известен тысячам людей от Колабы до Кандагара и от Киншасы до Берлина. Судьба нуждается в посредниках и возводит свои крепости из камней, скрепляя их с помощью подобных случайных соглашений, которым вначале не придают особого значения. Сейчас, оглядывась назад, я сознаю, что этот момент — казалось бы, несущественный и требовавший лишь, чтобы я ткнул наобум пальцем в «да» или «нет», — на самом деле был поворотным пунктом в моей жизни. Роль, которую я играл под этим именем, Линбаба, и личность, которой я стал, оказались более истинными и соответствующими моей природе, нежели все, чем или кем я был до этого.

— О’кей, пусть будет «Лин».