Улыбка Лизы. Книга 1 - Татьяна Никитина

– Что же вам всем в субботний день дома-то не сидится? Ходют и ходют, подтирать не успеваешь. Ладно бы, на улице сухо было, а то ведь развезло! Хлябень такая.

– Так весна на улице! – смеётся Миша. – О весна! Без конца и без краю! Без конца и без краю мечта! Узнаю тебя, жизнь! Принимаю и приветствую звоном щита!

– Давай ключ, Пушкин, а то так и уйдёшь с ним, а я потом отвечай за всех.

Ключ от лаборатории она вешает на гвоздик в застеклённый, но никогда не запирающийся шкафчик. Щурясь, вглядывается в старинные часы с боем, что с незапамятных времён украшают интерьер вестибюля, и аккуратно выводит в журнале время – четырнадцать часов двадцать пять минут. «Нет ключей ещё на двух гвоздиках – от канцелярии и от центральной лаборатории», – отмечает про себя Миша.

Едва ступив на улицу, он проваливается в жидкое месиво из подтаявшего снега и талой воды. «Экономят сволочи на зарплатах дворников», – злится он. Тротуары давно не чистят. Утоптанный за зиму снежный пласт, размытый весенними ручьями, превращается в ловушку для пешеходов. Вода мерзко хлюпает в ботинках, отравляя радость бытия и предстоящего воскресенья. Он вспоминает о Пашкиных каникулах и думает, что запланированные осенью лыжные прогулки придётся отменить. А может, и Лиза приедет? Прошлым летом ему удалось вытащить их на Алтай. Незабываемые четыре недели на Телецком озере. Ему казалось, они опять – настоящая семья, но закончился отпуск – иллюзия исчезла. Растаяла, как и все прежние. В глубине души Миша понимает: Лиза никогда не переедет в другой город и не бросит работу, но продолжает надеяться и ждать. Он всегда будет её ждать.

По дороге вспоминает, что к приезду сына надо забить холодильник продуктами – обычно там мёрзнут только пельмени. После командировок по северным городам камера загружается окаменевшими тушками нельмы и муксуна. Перед глазами всплывают полупрозрачные ломтики сырой рыбы с тончайшими прослойками красноватого жира, обильно приправленные перцем и солью, волшебно тающие во рту. Понравится ли Пашке? Выдаст что-нибудь вроде «рыба тоже хотела жить», усмехается Миша. От мяса сын отказался давно по этическим соображениям, и переубеждать его бесполезно. Свои «не хочу» он всегда аргументирует и, надо признаться, весьма здраво. Мысли о строганине вызывают нытьё под ложечкой – желудок требует пищи, а ноги в промокших ботинках ноют от холода.

Он выбирает фрукты, глазированные сырки, а в голове крутится дурацкая сентенция: «Как мало надо человеку для счастья». Миша думает, ему для счастья нужно много: и Лиза, и Пашка, и чтобы рядом и навсегда.

Семь лет назад он уехал в Новосибирск не потому, что прельстился должностью и заманчивой перспективой карьерного роста, просто предвосхитил события. В какой-то момент почувствовал: лучше расстаться сейчас, чтобы сохранить тёплые отношения в будущем. Их странный брак продолжает существовать. Пашка, наверное, считает это нормой. Каникулы он обычно проводит у него в Академгородке.

Оглянувшись, Миша замирает в изумлении: над институтом и парковой зоной в синих просветах между редкими хлопьями облаков висит переливающееся марево. Странное облако лениво колышется, меняя цвета – от красного с лиловым до ядовито-зелёного. Медленно сгущается, вытягивается в подобие разноцветной трубы и блекнет, исчезая без следа в солнечном мартовском небе.

– Что это было? Северное сияние? – пристаёт к прохожим востроносая рыжая девушка в смешной красной шапке с помпоном, как у Буратино.

– Ну что Вы! Какое ж северное сияние при таком солнце?! – возражают ей.

– Значит, это была радуга. А где-то, видно, дождь прошёл, – смеётся рядом парень и, протерев запотевшие очки, ехидно добавляет: – Наверняка, кислотный.

Люди долго не расходятся, вглядываются в густую синеву неба, но оно теперь безупречно чистое. Что это было? Может, действительно, промышленные выбросы? Пока Миша размышляет над небесными явлениями, пальцы на ногах коченеют окончательно.

Он вспоминает про свою иммунную систему, что в последний год слишком уж доверчиво пропускает в его носоглотку все вирусы, обитающие в округе, и сворачивает в аптеку за аспирином.

Необычная радуга не идёт из головы. Во время экспериментов с «Зеркалами» тоже было много непонятного: и зависающие в небе светящиеся объекты, и перламутровое сияние. Всё фиксировали на камеры, но толкового объяснения до сих пор нет. Возможно, считают многие в институте, это возмущения ионосферы. Реакция информационного поля Земли.

В стеклянной кафешке рядом с домом он успокаивает возмущения желудка двумя порциями салата «оливье» и тарелкой борща, явно не по первому разу разогретого, брезгливо отодвигая на край бурые бруски обесцвеченной свеклы, вылавливает из бульона волокна мяса. Дома после горячей ванны и крепкого чая с таблеткой аспирина Миша припадает к подушке.

В самый последний момент, когда над перроном раздаётся протяжный гудок, он вскакивает на подножку. Состав трогается. Он идёт по вагону и заглядывает в открытые двери купе. Темноволосые и белокурые, длинноволосые и коротко стриженные, совсем юные и зрелые, ещё не потерявшие женскую притягательность, они улыбаются ему. Их глаза и губы обещают ласки, но он ищет Лизу. Среди них её нет. В одном из купе у окна – в полоборота к нему – сидит Женя и смотрит, не мигая, огромными глазищами, переполненными до краёв слезами. «Как два прозрачных озера, – думает он, – если пальцем дотронуться до её щеки, они потекут светлыми ручейками, словно талая вода в снегу». Жалость к Жене переполняет сердце, но он бежит дальше по нескончаемому вагону. Резкий толчок сбивает его с ног – поезд неожиданно останавливается меж лесистых холмов. Теперь он бредёт куда-то на зов мелодии, исполненной неги, и видит рыжеволосую девушку в странной красной шапке с помпоном. Она смеётся, идёт к нему. Подходит совсем близко. Совсем близко. Обнимает его и льнёт всем телом. Её руки ласкают его, а он задыхается от нежности и понимает, что это Лиза, но только с чужим лицом. Во сне такое бывает, говорит он себе, с готовностью отвечая на ласки рыжеволосой, но она неожиданно резко отталкивает его и, взмахнув руками, взлетает. Девушка парит над озером большой огненной птицей в багряном золоте разметавшихся кудрей. Она смеётся и кричит голосом Лизы: «Приезжай! Ты мне нужен».

Миша долго не открывает глаза, удерживая сладостное послевкусие сна. Он знает, стоит лишь разомкнуть веки, как всё тут же улетучится, забудется и исчезнет навсегда. Останутся лишь ощущения, приятные или не очень. Лизин голос отдаляется, превращаясь в короткие и настойчивые гудки.

Милая, всё понимающая девушка с междугородной телефонной станции охотно подтверждает:

– Да, звонили. Да, три минуты назад. Да-да-да, по этому номеру.

Через час Миша стоит у кассы железнодорожного вокзала. Он покупает билет на ближайший поезд до Томска.

Глава пятая

Пол мельци

НЬЮ-ЙОРК-МОСКВА. АПРЕЛЬ 1993 ГОДА

Пол Мельци, сорокадвухлетний главный редактор популярного журнала «ART RING», второй час наворачивает круги, методично измеряя шагами зал вылета аэропорта «Джон Кеннеди», и нетерпеливо поглядывает на электронное табло в ожидании рейса «Нью-Йорк-Москва». Привычку снимать нервное напряжение стремительной ходьбой он унаследовал от отца и деда, а может, от прапрадеда Витторе Мельци – двадцатилетнего итальянского иммигранта, сошедшего на берег Гудзона с одним-единственным фанерным чемоданом в руке.

Вылет самолёта задерживается на два часа из-за погодных условий. Отголоски третий день бушующего над Атлантикой циклона докатились до побережья ливневыми дождями. Ломаные сполохи молний всё чаще озаряют стеклянный купол ночного неба над четвёртым терминалом. Под гигантской крышей не слышно раскатов грома, а только монотонный гул десятков тысяч голосов утомлённых людей, в распланированную жизнь которых нежданно вторглась стихия. Гроза уже несколько часов испытывает их терпение, отменяя неотложные дела. «Возможно, ломая судьбы», – думает Пол. Он одиннадцать лет добивался визы в Россию и любую заминку воспринимает, как непростительную потерю времени, особенно сейчас, когда Москва, наконец-то дала добро. Ему нравится это выражение, как, впрочем, и ряд из тех, что покрепче. За два года вынужденного знакомства с русским бытом с самой неприглядной изнанки он неплохо изъясняется на этом языке, и не только на литературном. Вторую поездку Пола в Россию дядя Джефри считает безрассудством, неоправданным риском, блажью, авантюрой.

– Россия – это место, где любят унижать и унижаться, – цитирует он русского диссидента, утопая в сладковато-пряном лакричном аромате сигары «Пурос», скрученной смуглыми женскими ручками из листьев гондурасского табака, выдержанного не менее десяти лет. – А ты, похоже, не дополучил там свою порцию унижений?