Олепинские пруды (сборник) - Владимир Солоухин

Вот почему я не представлял себе, что кумыс можно пить из бутылок, из стаканов, за столом, как нарзан, в обстановке, вовсе не сочетающейся с этим редким и еще не разгаданным напитком.

Можно налить морскую воду в ванну и убеждать себя, что купаешься в море. На организм это купание произведет, возможно, такое же действие, как если бы и правда вошел в синие, лениво шуршащие по гальке, валы. Земляника, купленная на базаре, почти так же полезна, как и съеденная в лесу на земляничной поляне. Строганину можно приготовить в Москве, положив рыбину в морозилку холодильника, а не заморозив ее на стекловидном полярном морозе где-нибудь в Усть-Каре. В конце концов ресторанная уха — тоже уха, как и то ароматное содержимое закоптелого ведра, подвешенного над костром, на берегу реки, уже заволакивающейся вечерним туманом.

В бутылках был напиток под названием «Кумыс», но я пил это кобылье молоко без той доли глубокого, почти священного уважения с каким пивал его в киргизских степях. Не хватало запаха кошмы, дыма, полыни. Не хватало лошадиного фырканья вдалеке, собачьего лая у соседней юрты, неторопливо разговаривающих аксакалов, камчи на правой руке. Впрочем, может быть, не хватало чего-нибудь и в самом кумысе. Где здесь, в русской полустепи, возьмешь настоящего кумысного мастера?

Обратно ехали в сумерках, но Витя не хотел зажигать фары. Глаза привыкли, дорога накатана и знакома, небо с вечерней зарей подсвечивает вечернюю степь.

Я забыл про нашу дневную пикировку с Александром Васильевичем, про все мои шпильки и теперь без всякого умысла, вовсе не думая, что мой вопрос всколыхнет разговор, без которого, как я теперь понимаю, день оказался бы незавершенным, из чисто человеческого интереса спросил:

— Что ж, кумысного мастера выписали откуда-нибудь, или из местных?

— Сначала у нас была старая опытная казашка. Ну она знала секреты! Это ведь не простое дело, не простоквашу сварить. Кумыс! Она говорила, что секреты ей достались от бабки, а той — еще от другой бабки, в общем, чуть ли не от времени Чингисхана. Ну, мы создали ей все условия. Жила с дочкой в отдельной комнате. Мы дали ей. Но только практически она и день и ночь находилась на стане, около лошадей. Работала она у нас восемь лет, а потом умерла.

— Разве вы не позаботились приставить к ней ученицу? Нельзя же было отпускать ее на тот свет с таким драгоценным секретом!

— Она сама позаботилась, все оставила дочке. Было дочери двадцать лет, и мы назначили ее старшим мастером.

— Действительно, хорошо работает?

Александр Васильевич не ответил на мой вопрос. Я подумал, что он не расслышал его, и спросил громче и тверже!

— Чей же кумыс лучше, материн или дочкин?

Секретарь неохотно буркнул:

— Она уже не работает.

— Возвратилась в родные степи? Сбежала?

— Пришлось уволить.

Я стал гадать про себя, что же могла натворить единственная и незаменимая мастерица, носительница древних секретов, сотворитель целебного напитка, чтобы ее можно было и даже пришлось уволить.

Признаться, первое, что мне пришло в голову, — поведение двадцатилетней девчонки. Санаторий. Праздные люди. Мужчины. Танцы. Свежий воздух. У мужчин этих неожиданная свобода от семьи. И всего лишь на двадцать четыре дня. Кумыс. Миловидная казашка ходит всегда в перекрестке многих охочих взглядов. Куда тут денешься? Долго ли поскользнуться?

— Гуляла, что ли?

— Нет, с этой стороны у нас к ней претензий не было. Вела себя хорошо.

Я стал гадать дальше, стараясь подобрать наиболее тяжкий грех, за который надо было уволить мастерицу. Наверно, продавала кумыс «налево». Может быть, даже возила в город. Дело пахло судом, и тогда — тюрьма. Но поскольку редкая мастерица, ограничились увольнением «по собственному желанию». А терпеть больше было никак нельзя. Несколько раз строго предупреждали.

— Воровала?

— Боже сохрани! Работала честно.

— Так за что же вы ее уволили?! — вырвалось у меня с невольной горячностью.

— Да, ну… понимаешь… возомнила о себе. Много понимать начала… мастер незаменимый!..

— И на самом же деле — мастер.

— Незаменимых людей нет. — Резко, как отрезал Александр Васильевич, уже раздражаясь.

Тогда-то и пошло выворачиваться наружу все, что возили мы друг около друга целый день.

— Ни один человек не заменим другим! — ринулся я в пучину схватки. — Даже пешки и те незаменимы. И пешка а2 не может выполнить задачу пешки е2.

— Е2 — это должность. А сами пешки все одинаковы. И потом, если так рассуждать, то не может быть никакого перемещения должностей и постов. Однако оно постоянно происходит.

— Мы не говорим сейчас о людях вообще. Соглашаюсь, уступаю, делаю шаг назад. Можно заменить на какой-нибудь должности человека человеком. Но стою на том, что мастер, каждый мастер, если он действительно мастер, — незаменим!

— Так что же, терпеть его со всеми капризами и выкрутасами поведения?

— Терпеть!!! — хотел было крикнуть я, но вовремя подумал, что разные бывают выкрутасы, и, сдержавшись, спросил:

— Вы не ответили мне на вопрос: за что уволена мастерица кумыса?

— Да! Взять хоть ее. Разве можно было идти у нее на поводу?

— Что она сделала?

— Говорю, зазналась. Возомнила о себе. Командовать начала. У меня в районе!

Неужели все дело в том, — с ужасом догадался я, — что этот волевой и хозяйственный человек не смог вытерпеть слова, сказанного ему поперек, мнения, идущего вразрез его мнению. В таком случае, кто же возомнил о себе, уж не он ли сам? И кто же начал командовать? И в чем могло Состоять командование двадцатилетней девчонки?

— Приходила к вам в кабинет и под ее давлением вы принимали нежелательные решения?

Александр Васильевич рассмеялся весело от души.

— Звонила вам по телефону и требовала прекратить строительство нового моста? Или приказывала возить ей самолетом из Москвы раннюю клубнику? Вы сказали — командовать начала…

Александр Васильевич молчал, может быть вспоминая какой-нибудь самый нетерпимый факт командования мастерицы, или не желая мне отвечать.

— Ну назовите хоть один факт, мне интересно, что она накомандовала у вас в районе.

— Не в районе, а у себя, на производстве кумыса.

— Что?

— Например, потребовала себе помощницу…

— Еще?

— Родственницу на работу пристроила.

— Кем?

— Уборщицей… Да не это важно!

— А что же тогда?

— Порядок должен быть, вот что. Говорю — возомнила. Ты ей слово, она тебе — два. Бывало, не знаешь на какой телеге подъехать.

— На «Волге» небось подъезжали, не на телеге… Теперь, наверно, жалеете. Кумыс-то, наверно, хуже стал?

— А что! Вы сами пили. Разве плохой кумыс? Отличный кумыс. И больные довольны. В область возим. Бывает даже — в Москву. Шаманить вы очень любите. «Носители мастерства! Таланты! Гении». Работать надо, работать. Тогда и будет талант.

Я оказался на лопатках и в луже. Крыть было нечем, оставалось только молчать либо как ни в чем не бывало заговорить о завтрашней предстоящей рыбалке.

Вдруг шофер Витя, не сказавший за целый день ни одного слова, но слушавший все наши разговоры, выпалил, будто кинулся с высокой кручи в воду вниз головой:

— Кумыс-то раньше… Александр Васильевич… горлышки у бутылок рвал. Сами лучше меня знаете. А теперь откроешь — и не шипит.

После этого неожиданного выпада Вити никто из нас, ни мой друг Алексей, ни Александр Васильевич, ни я, ни сам Витя не сказали больше ни слова. Впрочем, и не успели. Показалось уж впереди темное пятно села, и было ясно, что успеем доехать до места, так и не зажигая фар, автомобильного яркого света, который осветил бы узкую полоску дороги, но зато сразу погрузил бы в темноту все вокруг нас: и колосящиеся поля, и отдаленные сумеречные холмы, и самое небо.

Олепинские пруды

Пруды в нашем селе давно пора бы почистить.

Попытка, правда, была. Года три-четыре назад выдалось сухое жаркое лето. Жара и сушь установились с апреля, и, надо полагать, не позднее чем в мае кому-нибудь могла уж прийти в голову мысль насчет капитальной чистки прудов.

Если такая мысль действительно зародилась с весны, то, значит, зрела она весь май, весь июнь, весь июль и добрую половину августа. Эго можно понять. Ведь чем дольше стояла жара, тем больше было вероятности, что вот-вот погода переменится и пойдут дожди.

— Надо бы сразу тогда, в апреле, спустить хоть один пруд. Он уж давно бы высох. А теперь как его спустишь?

— Спустить не штука. Но, скажем, к примеру, нынче спустишь, а завтра — дождь. Дело к осени. Разненастится, и пойдет все насмарку.

— То-то вот и оно.

А жара все стояла и стояла. И в середине августа решили в правлении колхоза: будь что будет. К этому времени прудишки наполовину испарились, обнаружив илистое дно с торчащими из него палками и железяками. Гуси и утки испещрили обнажившийся ил своими следами-елочками. Ил вскоре ссохся в голубоватый камень. Если бы убрать его от непогоды, то будущие археологи легко могли бы изучать по засохшему илу, какая водоплавающая птица водилась у колхозников в шестидесятых годах нашего века.