Павел I - Алексей Песков

Еще не были запрещены круглые шляпы, низкие сапоги, высокие галстуки, стеганые шапки, широкие букли, цветные воротники, башмаки с бантами, панталоны, фраки, жилеты, бакенбарды, выезды за границу, частные типографии, иностранные книги и ноты. Еще далеко было то время, когда при встрече с императором на улице требовалось выходить из кареты, чтобы засвидетельствовать ему свое высокопочитание.

Еще казалось, все образуется.

Первые минуты и часы принесли освежающие меры: прекращались военные действия в Закавказье,[5] отменялся недавно объявленный рекрутский набор, разрешалось подавать прошения на имя самого государя, и государь обещал сам отвечать на жалобы подданных.[6] Сразу стало ясно: символами нового царствования будут порядок и справедливость. Было очевидно – император ищет дела и хочет собственными руками, подобно Петру Первому, обустроить государство, которое Господь ему предназначил. – Он своеручно составил бюджет на следующий год.

На третий день все поняли: в стране идут реформы.

Через неделю обнаружились первые признаки оппозиции.

Через две начались первые отставки, аресты и ссылки. К концу месяца стало ясно: то самое, чего так боялись в ночь с 6-го на 7-е ноября, – началось.

«Никогда не было при дворе такого великолепия, такой пышности и строгости в обряде. В большие праздники все придворные и гражданские чины первых пяти классов были необходимо во французских кафтанах, глазетовых, бархатных, суконных, вышитых золотом или, по крайней мере, шелком, или с стразовыми пуговицами, а дамы в старинных робах с длинным хвостом и огромными боками (фишбейнами), которые бабками их были уже забыты. – Выход императора из внутренних покоев для слушания в дворцовой церкви литургии предваряем был громогласным командным словом и стуком ружей и палашей, раздававшимся в нескольких комнатах, вдоль коих, по обеим сторонам, построены были фронтом великорослые кавалергарды, под шлемами и в латах» (Дмитриев. С. 338). – «Известно, что Екатерина не любила своего сына <…>. При ней великий князь, наследник престола, вовсе не имел значения. Он видел себя поставленным ниже господствовавших фаворитов, которые часто давали ему чувствовать свое дерзкое высокомерие <…>. Отсюда образовалась черта характера, которая в его царствование причинила, может быть, наиболее несчастий: постоянное опасение, что не оказывают ему должного почтения <…>. Он не мог отрешиться от мысли, что и теперь <когда он царствует> достоинство его недостаточно уважаемо; всякое невольное или даже мнимое оскорбление достоинства снова напоминало ему его прежнее положение; с этим воспоминанием возвращались и прежние ненавистные ему ощущения, но уже с сознанием, что отныне в его власти не терпеть прежнего обращения, и таким образом являлись тысячи поспешных, необдуманных поступков, которые казались ему лишь восстановлением его нарушенных прав» (Коцебу. С. 277–279).

«Нелепости и оскорбление в безделицах заглушили и действительное добро нового царствования. Приведу пример материальный. В арсеналах стоят еще, вероятно, громоздкие пушки екатерининских времен на уродливых красных лафетах. При самом начале царствования Павла и пушки и лафеты получили новую форму, сделались легче и поворотливее прежних. Старые артиллеристы, в том числе люди умные и сведущие в своем деле, возопили против нововведения. Как-де отменять пушки, которыми громили врагов на берегах Кагула и Рымника! Это-де святотатство <…>. Между тем это было первым шагом к преобразованию и усовершенствованию нашей артиллерии, пред которою пушки времен очаковских и покоренья Крыма ничтожны и бессильны» (Греч. С. 138).

В Кронштадте «число кораблей хотя значительно было <…>, но они большею частию были ветхие, дурной конструкции, с таким же вооружением <…>. Капитаны любили бражничать. Офицеры и матросы были мало практикованы <…>. Форма не строго соблюдалась. Часто случалось встречать офицеров в мундире, в пестром нижнем платье, с розовым галстуком и в круглой шляпе. Едучи куда-нибудь, особенно капитаны любили иметь за собою вестового, который обыкновенно нес шпагу и плащ <…>. В порте был во всем недостаток, и воровство было непомерное, как в адмиралтействе, так и на кораблях. Кронштадт утопал в непроходимой грязи; крепостные валы представляли развалину, станки пушечные оказывались рассыпавшимися, пушки – с раковинами, гарнизон – карикатура на войско <…>. Со вступлением Павла на престол все переменилось. В этом отношении строгость его принесла великую пользу» (Штейнгейль. С. 97–98).

На третий день по восшествии, 10-го ноября, «поутру вступили в С.-Петербург из Павловского и Гатчины все войска, там находившиеся. <…> По прибытии на площадь Зимнего дворца все сии войска прошли церемониальным маршем, тихим шагом мимо императора, потом зашли во фронт в одну линию, где император Павел I сам изволил объявить им изустно, что они поступают в гвардию <…>. Обер-офицеры поступали теми же чинами, а штаб-офицеры полковниками <…>. – Полки гвардии все были переформированы» (Волконский. С. 180). – «На сие-то собственное войско <…> и полагал он всю надежду и потому поместил их в старинную гвардию и порядочно перемешал с нею; а чрез самое сие и подсек он ей все крылья; ибо если б и восхотелось ей что-нибудь дурное затеять, так, будучи перемешана с новыми сими войсками, не могла на то отважиться. А самое сие развязало вкупе государю руки к давно замышляемой им с гвардиею великой реформы» (Болотов. С. 221).

«Новые пришлецы из гатчинского гарнизона были представлены нам. Но что это были за офицеры! Что за странные лица! Какие манеры! <…> Легко представить себе впечатление, которое произвели эти грубые бурбоны на общество, состоявшее из <…> офицеров, принадлежавших к лучшим семьям русского дворянства. Все новые порядки и новые мундиры подверглись строгой критике и почти всеобщему осуждению. Вскоре, однако, мы убедились, что о каждом слове, произнесенном нами, доносилось куда следует» (Саблуков. С. 23).

«Нельзя изобразить, в каком странном и удивительном положении была до сего гвардия и коль многие злоупотребления господствовали в высочайшей степени в оной <…>. Полки, хотя счислялись в комплекте, но налицо бывала едва ли и одна половина оных, но как жалованье отпускалось на всех, то командиры <…> из жалованья распущенных скопляли превеликие экономические суммы <…>. Го – сударю было сие неугодно» (Болотов. С. 221, 249).