Половина собаки - Леэло Тунгал

Но если опять-таки подумать, что в мире полно совершенно нормальных ребят, чьи отцы, например, зубные врачи или врачи ухо-горла-носа — брр! — то мне не стоит особенно сетовать. К тому же мой отец не просто бухгалтер, а главный, и если совхозу нужно где-нибудь что-нибудь выторговать или, как говорит директор совхоза, выбить, достать в каком-нибудь далеком городе новые машины, то посылают в командировку именно Юри Теэсалу — моего отца, потому что, как говорит директор совхоза, «Юри дороже золота — он знает языки и умеет обходиться с людьми!».

Да-а уж, умеет! Только сам он не может никак обзавестись новой машиной! Даже на покупку подержанной-то уж бог знает какой год не может скопить денег. Сейчас у него на прицеле древняя развалина, зато — «мерседес-бенц»! Да она выглядит так, будто в последний раз на ней ездили в конце каменного века! У нее и колеса-то со спицами! Да что там говорить! Машины у нас не было и нет, а собака есть, но и ту забирают, а отец и не пискнет!

После того как Каупо приезжал к нам с незнакомцем и привез собаку, он не появлялся в Майметса добрых полгода. Я был этим очень доволен, — так казалось, будто собака полностью принадлежит мне, и я не сомневаюсь, что мать тоже чувствовала себя увереннее в отсутствие Каупо. Сколько я себя помню, Каупо всегда в конце недели, а летом, бывало, и в будни появлялся у нас или даже оставался на целых полмесяца и обычно еще привозил с собой какую-нибудь накрашенную девицу — иногда блондинку, иногда брюнетку или рыжую, а одна приехала даже в седом парике. Каупо всех их называл «моя киска» или «моя мышка». Все эти «мышки» и «киски» Каупо постоянно хотели есть, не могли обойтись вечером без коньяка или шампанского, а по утрам долго спали. Когда они прибывали, мне приходилось переселяться в родительскую комнату и рано утром слышать, как мать жаловалась отцу:

— Я больше не могу, нервы не выдерживают! Могли бы они, по крайней мере, хоть рюмки за собой вымыть!

А отец отвечал:

— Тсс! Потерпи маленько — они скоро уедут. Неприлично заставлять гостей работать…

— Деньги тоже кончаются, — шептала мать. — Опять придется взять из тех, что ты откладываешь на машину…

— Ах, не будь мелочной! — замечал отец.

Мать быстренько готовила гостям завтрак, надевала на кофейник грелку в виде куклы, и они с отцом торопились на совхозный автобус, чтобы доехать до центральной усадьбы. А мне приходилось проводить долгие летние дни с Каупо и его «киской» или «мышкой». Иногда меня почти насильно вели к озеру, иногда посылали искать под деревьями залетевший туда волан — Каупо с «мышкой» играли в бадминтон. У каждой девицы Каупо были свои странности. Блондинка Ирэн сажала меня к себе на колени и сюсюкала: «Ай какие у тебя холосенькие глазки! Как количневые пуговки! Ах ты мой маленький!» Рыжая Света лезла щекотать меня и называла цыганенком; Агнесса, та, что была в седом парике, сказала сладенько: «Из тебя, Олле, вырастет однажды сокрушитель сердец. Жаль, что я тогда буду уже старухой!» Тоже мне, никакой я не Олле, а Олав, который уже тогда умел складывать из букв слова, считать до десяти и даже делать сальто назад! Нет ничего противнее, чем когда тебя обнимают и сажают на колени, особенно если это делают жутко приторно пахнущие духами «мышки»…

И все это мы должны были терпеть только из-за того, что родители моего отца, ну мои бабушка с дедушкой, погибли в автокатастрофе. И тогда мать Каупо взяла отца жить к себе в дом, не спрашивала с него никаких денег — ни за жилье, ни за еду — да еще купила ему костюм на выпускной вечер. «Я на всю жизнь в долгу перед матерью Каупо за то, кем стал! — часто повторяет отец. — Этого я не забуду до конца дней своих, это долг чести!» Мать Каупо уже давно умерла, и дом ее Каупо продал, а мы из-за этого долга чести вынуждены мучиться еще и сегодня. Каупо-то сам — человек не слишком честный, и отец мой не может этого не понимать, он ведь у меня умный. Но каждый раз, когда, сидя у нас за столом, Каупо начинает: «Моя покойная нежная мамочка всегда говорила, что на тебя, сводный брат, она надеется!» — отец готов прослезиться. И как это взрослые могут быть такими наивными! Я бы ни чуточки но удивился, если бы узнал, что Каупо сейчас у нас в кухне накладывает себе жареной картошки (ох!) и скулит: «Моя покойная нежная мамочка наверняка бы желала, чтобы мы продали эту собаку!»

Но тут мне пришлось прервать свои грустные размышления, потому что Леди стала проявлять сильные признаки беспокойства, и я вынужден был повести ее во двор, если не хотел, чтобы она намочила подставку параллельных брусьев.

6

Во дворе Леди снова взяла направление к старой знакомой туе. Мадис наверняка сказал бы по этому поводу: «Лишь бы такое не вошло у нее в моду!» Но по-моему, Леди действовала, так сказать, символично: она хочет сохранить жизнь и свободу, потому и стремится к туе, которую называют еще ведь «дерево жизни».

Как я понял со слов самого Каупо, Леди ждала в городе собачья жизнь. Какая-то жутко богатая дамочка лет тридцати пяти желает иметь Леди в качестве декоративной собачонки у себя перед камином! У дамочки, дескать, есть все: финская сауна, югославская мебель, богемский хрусталь и персидский ковер… Единственная отечественная вещь в доме — ее муж-очкарик. Но вишь ты, не получается домашнего уюта, и хозяйка считает, что для этого нужен лучший друг человека — по-настоящему интеллигентная собака, иначе ничего не выйдет. Вот только дамочка вроде бы не знает, какой друг подходит человеку больше: венгерский пули или английский сеттер. Главное — не порода, главное, чтобы собака была серой масти и не в щенячьем возрасте — у дамочки слабое сердце, и луж на полу она не переживет.

— Цены деньгам баба не знает! — похвалялся Каупо отцу. — Четыре сотни — это минимум, но я думаю, если уговорим, выкачаем у нее все пятьсот — и не кланяясь!

Отец молчал и, казалось, не реагировал. Каупо продолжал:

— Конечно, будучи людьми честными, мы должны бы деньги…

Больше я не мог это вынести, не стал слушать, схватил в кухне со стола три булочки, выбежал во двор и свистнул Леди.

Летом Леди живет перед нашим домом в будке, но на цепь мы ее не сажаем. Леди настолько интеллигентна, что никогда не гоняется за автомобилями и велосипедистами, как делают некоторые неумные дворняжки, зря не поднимает шума, не трогает живущих в нашем доме кошек и не убегает сама в лес гонять зайцев. Все люди в округе знают Леди, и она ко всем им благосклонна, но не любит, чтобы чужие гладили ее: помашет им хвостом в знак вежливого извинения и отходит на недостижимое расстояние. Поэтому, пожалуй, никто, кроме Пилле и Мадиса, не знает, что на ошейнике Леди есть серебристая пластинка:

«ЛЕДИ. Влад. К. Проман. Таллинн. Мустамяэ теэ…»

Когда Пилле увидела эту пластинку, она посоветовала мне или отодрать ее от ошейника, или нацарапать на ней мою фамилию. А Мадис даже пообещал, что сам это сделает, он умеет чеканить гвоздем на металле замечательные изображения. Но я не осмелился, не посоветовавшись с отцом, снимать с Леди ошейник. Эх, надо было все-таки снять! Прошлым летом, когда мы вернулись с собачьей выставки, я подумал, что теперь-то уж наверняка отец изменит свое отношение к Каупо. Мать тогда сказала сердито:

— Ну скажи, разве ты нанялся к Каупо псарем? Ты растишь собаку, учишь ее и… Ну, если хотя бы сосчитать, сколько стоит ее прокормить, то это давно превысило твой долг Каупо за собаку. И эта сегодняшняя история… Почему ты все время позволяешь себя стричь?

— Ну, значит, есть что стричь! — усмехнулся отец.

— У отца ведь еще долг чести! — встрял я в разговор, хотя у самого было полблина во рту.

— А ты будешь говорить, когда вырастешь! — сердито прикрикнул на меня отец. — Сначала прожуй и проглоти!

— Да, с набитым ртом в разговор не вступают, — поддержала его мать. — Но, Юри, подумай сам, подумай спокойно: мать Каупо умерла пятнадцать лет назад, ты помог купить плиту на ее могилу, ты всячески помогал Каупо — и работой, и деньгами, и советом. Институт ты закончил без отрыва от работы, заочно, и без чьей-либо помощи. Ведь ты же не виноват в том, что Каупо не закончил образования, а пустился в коммерцию и все только торгует и комбинирует…

— Пойду прогуляю собаку, — сказал на это отец и оставил стоявшие перед ним стопкой на тарелке блины нетронутыми.

С собачьей выставкой получилось невесело, это верно. Началось-то все весьма обнадеживающе: прекрасным летним днем к нам явился Каупо, ему требовался отец. Естественно, в такое время отец и мать были уже давно на работе, поэтому, взяв меня проводником, Каупо поехал в совхозный центр и потребовал, чтобы отец отпросился на день с работы. В Таллинне, дескать, происходит собачья выставка, и Каупо внес Леди в список участниц. Английских сеттеров на выставке очень мало, поэтому у Леди есть шанс получить медаль или хотя бы диплом — уж это наверняка! Каупо расстелил на заднее сиденье своего «Москвича» старое одеяло — туда поместились Леди и я, а отец сел впереди, рядом с Каупо. Ехать в город было здорово: если Леди замечала у дороги какую-нибудь собаку, она всякий раз долго приветствовала ее на собачьем языке, возбужденно помахивала хвостом и, похоже, была весьма довольна поездкой. Правда, потом она устала и свернулась на сиденье клубком, а я смотрел в окошечко машины и пытался представить себе, какие будут лица у всех, когда Леди появится в Майметса с серебряной или даже золотой медалью на шее.