Любовное приключение - Александр Дюма

— Я чувствую себя лучше, головная боль отступила. Тогда я сел перед ней и положил руки на ее лоб, говоря вполголоса, но достаточно повелительно:

— А теперь спите!

Через две минуты она уже спала безмятежным сном ребенка.

Интересная подробность! Ни моя спутница, ни я никогда до этого не были в Спа, ни она, ни я не знали названия станций; но вот, подъезжая к конечной станции, Лилла стала беспокойно шевелиться, что-то неразборчиво бормоча.

Я коснулся кончиком пальца ее губ и приказал:

— Говорите!

Без каких-либо усилий она произнесла:

— Мы прибываем, разбудите меня.

Я ее разбудил, и, в самом деле, через пять минут гудок паровоза известил, что мы прибываем на станцию.

Лилла чувствовала себя гораздо лучше.

Мы остановились в гостинице «Оранская» — лучшей в городе. Поскольку курортный сезон еще не кончился, гостиница была почти заполнена.

Оставались только две смежные комнаты; дверь между ними была загорожена с каждой стороны кроватью. С одной стороны безопасность путешественника обеспечивалась замком, с другой стороны — задвижкой.

Излишне говорить, что дверь открывалась со стороны, где был замок.

Я показал своей спутнице расположение комнат, затем пригласил хозяйку дома, чтобы та заверила Лиллу, что это сообщение между комнатами не ловушка, и предоставил своей спутнице право выбирать себе комнату.

Она выбрала комнату с задвижкой, лишь попросив меня переставить мою кровать от двери к стене, что я и поспешил сделать.

Было десять часов вечера; моя спутница выпила чашку молока и легла: голова у нее уже не болела, но теперь ее беспокоили боли в желудке.

Я основательно поужинал, достал из сумки том Мишле, лег и стал читать.

Через час, едва лишь закончив читать и потушив свечу, я услышал тихий стук в дверь смежной комнаты.

Я подумал, что ошибаюсь, но услышал приглушенный голос:

— Вы спите?

— Еще нет; и, кажется, вы тоже не спите.

— Я страдаю.

И действительно, голос Лиллы был измученным.

— Что с вами?

— Ужасные желудочные колики.

— Боже мой!

— Не беспокойтесь, у меня это иногда бывает: болезненно, но ничего серьезного.

— Может быть, позвать кого-нибудь?

— Нет, даже эфир не помогает.

— А я могу быть более полезен, чем эфир?

— Возможно.

— Каким образом?

— Постарайтесь усыпить меня.

— Через дверь?

— Да.

— Сомневаюсь, что мне это удастся, но я постараюсь.

Я попытался заставить свою волю проникнуть в комнату, из которой меня изгоняло целомудрие больной, но достиг нужного результата лишь наполовину.

— Ну, как? — спросил я ее.

— Я чувствую себя оцепеневшей, но и в этом оцепенении продолжаю страдать.

— Нужно, чтобы я коснулся вашей груди, как я прикасался к вашей голове, и страдания прекратятся.

— Вы уверены в этом?

— Уверен.

— Хорошо, если вы хотите открыть дверь, я только что оттянула задвижку.

Я надел брюки и, освещая себе свечой дорогу к дверному проему, подошел к ключу, повернул его и, освободив верхний и нижний шпингалеты, открыл обе створки двери.

Прежде всего я пристально посмотрел на свою соседку: действительно ли она страдает или только играет комедию?

Она была бледна, рот ее был судорожно сжат, а мышцы на лице конвульсивно подергивались.

Я взял ее за руку — она была холодной, влажной и дрожащей. Лилла действительно страдала.

— Не кажется ли вам странным, — спросила она, — что, вместо того чтобы позвонить горничной и попросить чего-нибудь успокоительного, я зову именно вас и мешаю вам спать?

— Нет, напротив, я нахожу это вполне естественным.

— Я хочу вам в чем-то признаться.

— Вот как! Случайно не в том, что вы меня любите?

— Вы прекрасно знаете, что я вас люблю, и даже очень, но я не об этом… Послушайте, мне плохо.

И лицо больной, в самом деле, исказило такое страдание, что в подлинности его трудно было ошибиться.

Я приподнял рукой ее голову: Лилла напряглась, по телу ее несколько раз пробежали судороги, а затем она замерла.

— Все прошло, — сказала она.

— Вы хотели мне что-то сказать, в чем-то признаться?

— Да, я хочу вам признаться, что в вагоне спала не только спокойно, но и с неиспытанным никогда раньше сладостным чувством. Прошу вас, усыпите меня, я уверена, что мои страдания прекратятся.

— А вы не боитесь, что я вас усыпляю в вашей кровати и останусь рядом с ней?

Она остановила на мне свои большие голубые глаза, полные удивления.

— Не вы ли меня спрашивали, считаю ли я вас честным человеком, и не сказала ли я вам, что уверена в этом? — спросила она.

— Да, это так, я об этом не подумал.

— Ну хорошо, постарайтесь меня усыпить, ведь я и в самом деле очень страдаю.

И она закрыла лицо рукой.

— На этот раз, — сказал я, — у вас болит не голова, и для того, чтобы унять боль и одновременно усыпить вас, я полагаю, что должен касаться больного места.

Она опустила мою руку до уровня желудка, оставив простыню и одеяло между моей рукой и своей грудной клеткой.

Я покачал головой и слегка пожал плечами.

— И все-таки постарайтесь, — сказала она.

— Хорошо. Посмотрите на меня. Я не сомневаюсь в том, что я вас усыплю, но сомневаюсь в том, что смогу вас вылечить.

Она не ответила и продолжала, глядя на меня, держать мою руку на том же месте.

Вскоре ее веки медленно опустились, вновь поднялись и опять опустились — она спала.

Через какое-то время я спросил:

— Вы спите?

— Плохо.

— Что нужно, чтобы вы заснули крепче?

— Положите руку мне на лоб.

— Но ваши желудочные колики?

— Усыпите меня сначала.

Она отпустила мою руку, и я коснулся ее лба. Через несколько минут я вновь спросил:

— Вы спите?

— Да, — ответила она.

— Крепко спите?

— Крепко, однако я страдаю.

— Что нужно сделать, чтобы вы не страдали больше?

— Положите руку мне на тело и постарайтесь снять боль.

— Куда именно?

— На подложечную впадину.

— Покажите сами, на какое точно место.

Без малейшего колебания она подняла одеяло, опустила руку и вполне целомудренно, как это сделала бы сестра, положила мою руку на рубашку, завязанную на шее, как у ребенка.

Чтобы устроиться поудобнее, я встал на колени и прислонил голову к кровати.

Через полчаса она вздохнула и отпустила мою руку.

— Лучше? — спросил я.

— Лучше, я больше не страдаю.

— Мне остаться возле вас?

— Еще немного.

Прошло минут пять, и она проговорила:

— Спасибо. Ах, Боже мой, без вас я бы два-три дня мучилась от нестерпимой боли! Теперь…

Она колебалась.