Летчик испытатель - Джимми Коллинз

Мы выкатили самолет после обеда, когда были закончены последние приготовления. Самолет похож на женщину: в последний момент ему всегда что-нибудь да понадобится. Я сделал пробный полет, — поднял машину и для начата сделал крут. Затем я стал прощупывать самолет: я его разгонял, раскачивал, подымал вверх и бросал вниз. И наблюдал. Наблюдал за троссами, за крыльями, за хвостом. Недостаточная жесткость? Ненормальная вибрация? Колебание пропеллера? Я снизился, и вечером самолет был снова подвергнут тщательному осмотру.

На следующий день я проделал то же самое. Но на этот раз я пошел немного дальше. Я прибавил скорость. Сделал несколько небольших пике. Прислушивался к самолету, следил за ним, старался почувствовать его. Затем я перешел на пикирование с большой высоты. Все ли в порядке?

Так продолжалось несколько дней. Были сделаны небольшие изменения и приспособления. Наконец, я заявил, что готов к официальным испытаниям. Вызваны были эксперты военного флота.

Сначала я сделал пять скоростных пикирующих полетов. Они должны были показать, что самолет будет пикировать до конечной скорости. Вопреки распространенному мнению, падающее в воздухе тело не будет все время увеличивать скорость падения. Оно увеличивает скорость только до определенного момента. Этот момент наступает тогда, когда сила сопротивления воздуха, созданная падающим телом, становится равной весу этого тела. Когда этот момент наступает, скорость падения перестает увеличиваться независимо от того, сколько времени после этого тело падает. Эту скорость называют конечной. Пикирующий самолет — это только падающее тело, но тело очень легко обтекаемое и поэтому достигающее очень большой конечной скорости. Человек, падающий в воздухе, не может достичь скорости, больше чем 120 миль[6] в час. Конечная же скорость пикирующего самолета на много больше.

Я действовал с величайшей осторожностью. Я поднялся на пятнадцать тысяч футов, чтобы сделать первое пике. Машина пошла вниз ровно и спокойно. Я вышел из пике при скорости в триста миль в час и снова поднялся для следующего пике. На этот раз я дошел до трехсот двадцати миль в час. Все шло отлично, насколько я мог судить. Но прежде чем приступить к двум следующим пике, я посадил машину для осмотра.

В следующих полетах я довел скорость пикирования до трехсот сорока и трехсот шестидесяти миль в час. При последнем пикировании я потерял семь тысяч футов. Это заставило меня еще раз тщательно удостовериться в том, что все в порядке. Все было на месте. Но я еще раз спустил самолет для осмотра перед последним скоростным пике.

Для финального пикирующего полета я поднялся на восемнадцать тысяч футов. Наверху было холодно, небо было ярко-синее. Я поднимался все время по ветру и поймал себя на том, что слишком уж методично контролирую полет. Насыщена ли смесь? В порядке ли шасси? Правильно ли установлен стабилизатор? Закреплены ли педали? Я был, пожалуй, чересчур методичен и осторожен, но чувствовал, что в моих мыслях нет обычной ясности. Было трудно дышать. Сказывалась высота. Не хватало кислорода. Я чувствовал себя как бы слегка опьяненным.

Я немного беспокоился за свои уши. Всегда, когда я пикировал с большой высоты, мне потом приходилось возиться с ними.

Я выключил мотор, сделал горку и ощутил мертвое, бесшумное падение: пикирующий полет начался. Стрелка спидометра ринулась по кругу, я услышал нарастающий рев мотора и свист натягивающихся троссов, я почувствовал напряжение, создаваемое нарастающей скоростью. Я видел, как стрелка альтиметра подскочила, а потом стала резко падать. Вниз до двенадцати тысяч футов. До одиннадцати с половиной. До одиннадцати. Я видел, как стрелка спидометра замедлила свой бег на втором круге. Я слышал, как рев мотора перешел в завывание, а свист троссов превратился в визг, и ощутил пытку ужасающей скорости. Я взглянул на стрелку спидометра, — она еле ползла по циферблату. Она сделала полтора оборота и как раз проходила цифры три восемьдесят. Я взглянул на альтиметр. Стрелка показывала: десять тысяч, девять с половиной, девять. Стрелка спидометра не двигалась и указывала три девяносто пять. Чувствовалось, что это конечная скорость. Чувствовалось отсутствие ускорения. Это можно было даже услышать. Вой мотора достиг предела. Вой троссов достиг предела. Я проверил высоту. Восемь с половиной. На восьми выйду из пикирования…

Вдруг что-то переместилось на доске с приборами и какой-то предмет задел меня по лицу. Я болезненно вспомнил оглушительный удар по голове, и как и в тот раз, шесть лет тому назад, судорога электрической искрой пронизала все мое тело. Я невольно бросил испытующий взгляд на крылья моего самолета, инстинктивно сжал ручку и стал выходить из пике. Пока самолет выравнивался, я плохо отдавал себе отчет в том, что произошло. Но в сознании уже брезжила холодная ясность, сменяющая страх. Когда я выравнял самолет и все стало на свое место, голова моя прояснилась, я убедился, что мне ничего не грозит. От сотрясения у одного из приборов разбилось стекло и отскочила стрелка — только и всего. Я чувствовал себя разбитым и был взбешен, что такой пустяк так сильно меня взволновал.

Я посмотрел на альтиметр. Он показывал пять тысяч футов. Я сообразил, что пикировал одиннадцать тысяч футов и две тысячи футов потратил на выравнивание.

Мои уши испытывали сильное давление. Я зажал обе ноздри. Давление изнутри усилилось — ушам стало легче. Они хорошо перенесли пикирующий полет.

Я посадил самолет для вечернего осмотра и решил отпраздновать свой успех. На голубом небе собирались перистые облака, и я решил, что погода испортится и я могу не беспокоиться насчет завтрашнего полета. Чтобы проверить себя, я пошел в бюро погоды аэродрома.

— Какая погода на завтра? — спросил я. — Надеюсь, ужасная?

— Кажется, что так, — сказал метереолог. Он заглянул в свои таблицы. — Да, конечно…

— Наверняка? — нажимал я на него. Он снова просмотрел свои таблицы.

— Да, — подтвердил он, — без всякого сомнения. Вы не сможете летать завтра.

— Чудесно, — воскликнул я, слегка удивив его. Он не совсем понял, в чем дело.

Утром, действительно, погода была препаршивая. Нельзя было разглядеть, что делается на другом конце аэродрома. Даже птицы передвигались пешком. Инженеры горевали. Им хотелось продолжать испытания. Я был вне себя от радости. Мне везло. Но я слишком усердно отпраздновал свою удачу.

Уже к полудню туман стал подниматься. Инженеры пришли в хорошее настроение. С возрастающим беспокойствам следил я за тем, как прояснялось небо и рассеивался туман. Спустя невероятно короткий промежуток времени на небе осталось лишь несколько облачков. Меня буквально мутило, но сияющие инженеры распорядились о выводе самолета на поле.