Золотые вёсла времени или «Уйди-уйди» - Евгений Велтистов

— Какой ты взрослый, писатель! — торжественно объявила Алена и, приподнявшись на цыпочках, коснулась моих волос. — Оказывается, они у тебя вьются.

Я представил себя со стороны: длинные руки и ноги торчат из формы, а волосы закручиваются в завитки, хотя по утрам я старательно обрабатывал их мыльной расческой.

Я показал на значок третьеразрядника по бегу, похвастал:

— Между прочим, чемпион среди юниоров на восемьсот метров. — И справедливости ради добавил: — Правда, сейчас мой рекорд побивают даже девчонки.

Мы поднялись по ступенькам, вошли в вестибюль и увидели дежурную нянечку под часами с маятником. Возле нее на тумбочке горка мела, тряпки и колокольчик, которым она оповещала на всех четырех этажах о начале и конце урока.

— Поспешай, хлопцы, — строго велела нянечка, взглянув на часы. — Урок-то идет.

Мы чинно проследовали на третий этаж, в огромный пустой зал. Когда-то школа была гимназией, и наши учителя, почти все с гимназическим образованием, гордились тем, что здание школы нестандартное. На первом и втором трудилась малышня, на третьем и четвертом занимались в кабинетах старшеклассники. Переселения на переменах из кабинета в кабинет носили характер военных экспедиций с боями местного значения.

Но где здесь наши? Сердце громко застучало. Где-то должны быть наши! Я принялся тихонько отворять двери, заглядывать в классы. Разноголосье вырывалось ненадолго в пустой зал, оживляло прошлое.

— Наш физик, — прошептал я и дал ребятам полюбоваться грузной фигурой на костылях. — Евгений Евграфович. А проще, Эф-Эс.

Физик ходил вдоль рядов, мерно взмахивая костылями, заглядывал в тетради, где писалась контрольная, и, отдуваясь как паровоз привычно гудел на каждом шагу: «Эф-Эс, Эф-Эс, Эф-Эс... Внимательнее, молодые люди, глядите на доску!..»

— Что такое Эф-Эс? — прошептал Ветер, поедая взглядом блестящие приборы и машинки.

— FS — формула работы, — пояснил я по учебнику. — Сила, помноженная на расстояние, — это работа. Любимая формула физика.

— Смотрите, кто-то ползет, — прошептала Алена. Между партами на четвереньках двигался школьник, зорко наблюдая за Евграфычем. — Куда он?

— За шпаргалкой, — ответил я.

— Какой смелый!..

— Да не смелый он, а нахал.

Я знал, что будет на уроке завтра. Физик принесет пачку контрольных. Торжественно взгромоздится на кафедре, поставив рядом костыли, и начнет раздавать сначала работы с оценкой «5», набрасывая верное решение на доске. Отличник передает тетрадь соседу-двоечнику, тот жирно пишет на ней свою фамилию и, пока кто-то отвлекает Эф-Эс у доски, изымает из пачки свою тетрадь, а фальшивку кладет сверху. Через минуту добродушный Эф-Эс называет его фамилию и поздравляет двоечника с «заслуженной пятеркой», не понимая, почему взрывается весельем весь класс. Он подслеповато щурится у доски и снова что-то чертит, а по проходу осторожно следует новый кандидат в «отличники» все с той же тетрадью... А на другой день «отличник» будет «плавать» у доски, и Эф-Эс с огорчением поставит ему «пару».

В следующий кабинет я не рискнул открыть дверь, ожидая быстрой реакции химика, и приник к замочной скважине. Но Николай Георгиевич настиг меня и здесь. Пронесся из учительской к классу на такой скорости, что синий халат раздулся парашютом. Он огрел меня по спине, громыхнул дверью: «Не мешай работать! » И сразу же за стеклом двери что-то яркое вспыхнуло — наверное, свершилась реакция в колбе, и раздался пронзительно-резкий голос химика, диктовавшего конспект урока. Все остальные голоса оборвались до самой переменки: ребята быстро и сосредоточенно строчили в тетрадях.

— Диффузия, — объяснил я приятелям поступок химика, потирая нывшую спину. — Он у нас нервный.

Зато к историку Ивану Павловичу я заглянул свободно и нахально. Но и здесь сидел не наш класс. В комнате творилось черт знает что, а маленький Павлыч в темных очках невозмутимо повествовал о какой-то эпохе. Можно было заниматься чем угодно, лишь бы он был у карты с указкой, а мы на своих местах. Зато когда однажды Павлыч вышел на минутку и мы рванули через окна по приставленным заранее лестницам, он, вернувшись, был сильно озабочен пустотой комнаты и впервые направился с жалобой к директору. Они вскоре оба явились в класс и увидели привычный набор серьезных физиономий. Директор покачал головой, просил продолжать урок, и снова вокруг историка вспыхнула веселая чехарда.

Учителя, конечно, все знали о нас, знали даже подстрекателей каждой дерзкой затеи, но не выдавали начальству. Выдать кого-либо без особой нужды считалось неприличным в неписаных правилах школы. Помню, я гонялся в пустом классе за приятелем Юркой. Обидчик успел выскочить в коридор, я притаился у двери с тяжеленным портфелем и, когда она отворилась, на радостях огрел приятеля по загривку. С изумлением и растерянностью обнаружил я, что на пол мягко опускается не Юрка, а молодая учительница — физичка. Она тоже глядела на меня с удивлением, соображая, что к чему. Быстро поднялась, прижала палец к губам, прошептала: «Только не говори никому...» И не вспоминала больше об этом казусе. Кира Витаминовна ее звали, виноват, Вениаминовна.

А ведь нас была целая тысяча — тысяча диких, жизнерадостных, не объезженных жизнью жеребят. Я только теперь, в пустом и гулком зале, представил, как нелегко приходилось учителям управлять этим «непредсказуемым народом». Нас называли «товарищами», «разбойниками», «прохиндеями», «милостивыми государями», нас обильно одаривали, не смущаясь снижением процента успеваемости, двойками, единицами и даже нулями. Но в нас верили, как верят в будущее. Ведь каждый должен был унести в себе частицу учителя.

И я прочитал вслух и объяснил ребятам пароль нашей 265-й школы:

Ум на ноль — будет ноль.Ум на ум — будет ум.Ясно всем без всяких дум.

Здорово! — вспыхнул Ветер. — Просто и мудро, как таблица умножения.

Я не успел ответить. Услышал знакомый гортанный голос за спиной:

— Ты почему здесь, а не в классе?

От неожиданности вздрогнул. Точно, это она, Елена, Елена Григорьевна, худощавая, живая, быстрая. Вьющиеся волосы встрепаны, нос торчит любопытным крючком, а глаза, как два обжигающих солнца, как две черные дыры в незнакомый, тревожно-радостный мир Вселенной.

— Марш в класс! — продолжала Елена, видя меня насквозь. — А это кто?

— Мои двоюродные... — пролепетал я. — Не с кем оставить...

— Ладно. Идем со мной.

Класс вскочил, хлопнув крышками парт, торжественно умолк и снова зажужжал, когда по указанию Елены моя троица устроилась на последней парте, а я занял свое место рядом с Витькой Махмутовым на предпоследней.

— Вы что, отвыкли от общества дам? — съязвила Елена, проследив всеобщее направление взглядов. — Сестра вашего товарища позанимается вместе с нами.

Кто-то дернул меня за рукав. Алена выглядела растерянной.

— У вас одни мальчишки? — полувопросительно произнесла она.

— Девчонки в соседней школе, — ответил я. Совсем забыл объяснить, что у нас раздельное обучение!

Да и возбуждение одноклассников я понимал: они впервые видели девчонку не в юбке, а в джинсах. Попробуй разберись с ходу, что это за интуристка! Придется отвечать на записки...

— Руих! Тихо! — призывала Елена по-немецки и по-русски. — Повторяем «Лорелею».

И класс саркастически заулыбался, завздыхал. Как надоела она нам — эта рейнская русалка Лорелея, завлекающая в прохладные бездны рыбаков-простофиль! Мы мгновенно сплотились единым фронтом против Елены.

А Елена вела наступление, как боевой маневренный танк на пехоту. Команды так и сыпались на наши головы: читай... продолжай... исправь ударение... разбери порядок слов... назови суффиксы, префиксы, склонение, спряжение, окончание. За урок Елена успевала спросить весь класс, а иных — по нескольку раз.

Я чувствовал, как замерли за моей спиной Алена, Кир и Ветер. Они наблюдали впервые подобный натиск, шквал, атаку. Раз уж решили заглянуть в наш класс, пусть знают Елену, эту бабу-ягу в юбке, стремительно летающую между рядами.

Я склонился над партой, отвечая на записки одинакового содержания: «Признайся, что за кадр в майке и штанах ты привел?» Отвечал односложно: «Иностранка. Зовут Алена». И снова вопросы: «Заграничный дворник, что ли, в штанах?» «Сказано: двоюродная сестра. Заткнись!»

Елена в один миг уловила и пресекла мою деятельность, подняла меня с места, велев читать «Лорелею» сначала. Я не мог припомнить ни одной строки, стоял и молчал, как дубина. И тут сзади раздался шепот-подсказка:

«Их вайс нихт, вас золь эс бедойтен...» Строка, произнесенная Аленой, обожгла меня: «Не знаю, что стало со мною, душа моя грусти полна...» Я мгновенно вспомнил весь текст Гейне до конца.