Храмовник - Александр Башкуев

Я увидала его и побежала к нему через улицу, Лешенька заметил меня и, как я поняла по его лицу, весьма удивился. Я повисла на нем, обливаясь слезами, а он только шептал:

— Ты что же? Господи, ты ж молода, а я — старый. Зачем, Господи?! Зачем? Два года в твои лета — это Вечность! Не стоило тебе меня ждать… Я же ведь — Враг! Ты понимаешь? Я — Классовый Враг!

Потом мы шли ко мне домой и я все рассказывала ему о том, — как дела у нас в Школе и про то, что у нас — не «забрали» почти никого и что его готовы принять назад — пока дворником. Ведь учителей не хватает и надо кому-то их заменять, а там, глядишь, месяца через два — из «дворников» его опять сделают нормальным учителем.

И про то, что хоть «прежних» пересажали, «новые» тоже учат своих детей в нашей школе и хотят, чтоб именно он — Лешенька опять стал Учителем Литературы и нашим Директором. Якобы они написали куда-то письмо и по этому письму Лешу и выпустили.

А он отвечал мне, что не получал от меня никаких писем, а передачи ему стали передавать только после того, как на место Ежова стал Берия и может быть «хоть теперь у них там наладится».

Да… Мы не сразу пошли домой. Я завела Лешу в ЗАГС, куда я загодя подала заявление, наврав, что мой жених в командировке. В ЗАГСе, конечно же — сразу же увидали справку об освобождении и статью, по коей Лешу задерживали.

Они спрашивали больше меня, чем его: «Согласны ли Вы выйти за него замуж? Готовы ли Вы прописать его на своей жилплощади?»

А я отвечала: «Да, я — Согласна. Да, я — Готова. Да, я — Хочу взять Фамилию мужа. Да, я — знаю о его Происхождении».

Я отвечала и сжимала Лешенькину руку в моей, на самом деле боясь, что сейчас «придут» и все кончится. Но нас «расписали».

Мы вернулись домой и на столе уже стоял свадебный ужин. Так я стала Лешенькиною женой. И я знала — Господь пожелал, чтоб наши с ним дети были Законными. Несмотря — ни на что.

Далет

Хозяин

The Dictator

L'Autocrate

Der Herrscher

Однажды в апреле мы пошли на футбол. Не то, чтоб я был — фанат, иль еще что, но батя мой женился второй раз — на «деда Васиной» дочке. Бабушка моя кривилась при одном поминании «этих чекистов», но — что она могла сделать? Да и «мачеха» моя — что надо. На мозги не давила, но и… В общем, — нормальная мачеха.

А самое главное, — «деда Вася». Он мне чуть что — портрет деда под нос и почти шепотом:

— Он — Граф, понимаешь?! Русский Граф, даром что — немец! Не было бы таких, как он — ничего б не было. А ты — кто?!

Ты почто деда позоришь?! Ты — смотри! Ты хоть и внук моего начальника, но я — ежель что… Рука — не дрогнет, заруби на носу!

Я смеялся. «Деда Вася» только лишь на словах был такой грозный. На деле он всегда (даже по дому) ходил с этакой суковатой тростью в мешковатом спортивном костюме со значком «Почетный Чекист», постоянно беззлобно ругался и… баловал меня невозможно.

Не верьте большинству рассказов про чекистов и бывших разведчиков, — «деда Вася» был человек очень набожный, всю жизнь ходил в церковь (правда там свой значок он скрывал под пальто), любил и выпить, и — рассказать про «дела». Правда, больше всего он любил рассказывать не про себя, но своего непосредственного начальника — моего деда. У него была целая коллекция фотографий военной поры, а одна из них была увеличена до половины моего роста и постоянно висела в гостиной дома моей милой «мачехи».

На фотографии стоял дед, деда Вася и еще трое офицеров их группы. Все — Герои Советского Союза. Мой дед — трижды. Посмертно. На всех пятерых пятнистая форма гитлеровского десанта. У всех пятерых рукава курток десантников закатаны до локтей и такие типичные — белобрысые эсэсовские физиономии с трофейной хроники. У всех пятерых — Железные Кресты за разные подвиги. У моего деда — Рыцарский Крест с Мечами и Дубовыми Ветками, — эквивалент Золотой Звезды Героя для «наших» с той разницей, что «Рыцарский Крест» полагался лишь Баронам по Крови.

Они сидели на обломках какой-то мраморной — то ли колонны, то ль — статуи. И на соседней колонне черной краской написано: «Привет Фатерлянду из солнечной Греции. Мы сели на Крит!» Разумеется, — по-немецки. Слово «сели» было употреблено именно так, как по сей день его применяют немецкие парашютисты.

Сели, закрепились и пять дней подряд отбивали атаки греков и англичан, не выпустив несчастных из окружения и не потеряв ни единого офицера. Всех — к Крестам за сей подвиг. Всем повышения по линии немецкого Абвера. И Благодарности за сие от нашего Разведуправления. Май 1941 года.

Героями Советского Союза все пятеро станут позже. Именно потому, что в тот майский день их за проявленный героизм возьмут в Абвер. Жизнь — странная штука. Запутанная.

Ну, да я — отклонился. Суть дела в том, что у деда Васи помимо моей милой мачехи был и сын. Сычев Валерий Васильевич. Скажем так, — высший офицер некоей забавной конторы. Глубокого Бурения — так сказать. А у дяди Валеры в свою очередь сын. Сычев Александр Валерьевич. Для меня — просто Сыч.

Сыч был старше меня на три года и во всем вел себя — как старший брат. И в то же самое время — капельку оруженосец. «Деда Вася» невольно приучил его, что мой дед — Граф, а Сычевы — так. Из «служивых». А стало быть — должны слушать. В общем, — я слушал Сыча, потому что он был сильнее и старше. Он, — потому что я — Граф.

А теперь — про футбол. Стоило мне поступить в универ, — как я с подачи Сыча оказался неважно где, с тою разницей, что нас «пасла» не милиция, но как раз эти самые — из «Бурений».

И вот однажды Сыч раздобыл красно-белые шарфы с шапочками и мы пошли «погулять». В общем, одному из наших попали палкой с гвоздями по лицу. Развалили щеку до черепа. Я-то парня не знал, говорили, что он филолог, да кто ж его знает, мы сами — первокурсники. В общем, когда мы их добили, Сыч взял эту дубину с гвоздями и пару раз шарахнул ее хозяину по заднице. А потом промеж ног, чтоб знал, как Родину любить.

Затем мы сложили этих гадов у ментуры и звякнули дежурному. Пусть разбирают. И вот тут — загвоздка. Пока поход, пока драка, спартаковские шарфы — хороши. А вот когда парню попали гвоздем… «Спартак» как раз вернулся в высшую и Москва встала на уши. Красно-белые вышибали красно-синих и бело-голубых из кабаков. Возвращались, так сказать, «к границам семьдесят пятого года». Так что менты на всех фанатов смотрели волками. А на красно-белых…

Филолога нужно было к хирургу, а в любом травмпункте по Москве — пост. Увидят наши шарфики-«петушки» — цоп и аля-улю…

Тут я вспомнил Хирурга. Ленка представила нас друг другу на одном сэйшене. Одной девке с «колеса» стало не по себе, и он откачал ее в полминуты. Короче, я его знал, он знал меня, а самое главное — я знал, что у него сегодня дежурство в мединституте!

Я шепнул Сычу, его псы бросились на шоссе и тормознули целый автобус. Мы с Сычом затащили в него истекающего кровью филолога и назвали адрес и цену. А Сыч уже из окна заорал, что Паша-«опарыш» за старшего и чтоб все — в общагу. Пусть вытряхивают баб из постелей, возьмут ящик белой в оперкомнате и раскрутят Гочу на «сушняк». Сегодня ночью — большая пьянка, в конце — драка. Завтра все синяки — на это списать.

Автобус довез нас до институтской больнички, мы отдали — сколько обещано, и водила пожелал нам удачи.

Мы вошли в приемный покой и нам навстречу — Хирург. Увидал нас, сделал квадратные глаза и цедит:

— Не знал, что ты — фанат.

Я отвечаю:

— Пошел ты! Просто сегодня — двадцатое. Апреля. Вся мразь стеклась в город. Не в костюмах же нам ее привечать?!

Так Хирург, как дурак, уставился на календарь. Я уж решил, что он не понял, да тут вылетает такой старикашка. Сам низенький, морда вредненькая, пенсне, как у Чехова, в жилетке, лысый, шнобель такой, что рядом с ним клюв нашего Хирурга — курносый. Вылетает и противным-препротивным голоском:

— Фанаты? А ну — пошли отсюда…

Тут Хирург цепляет дедушку за рукав и говорит:

— Это не фанаты. Я их знаю. Это у них — как камуфляж.

Тогда дедок вперивается в Хирурга и говорит:

— Война кончилась лет — сорок назад и я…

А Хирург ему промеж глаз:

— Война не кончилась. Сегодня двадцатое апреля. И сегодня они — прямо с войны…

Дед поворачивается и тоже, как дурак, на календарь. А потом как заорет:

— А вы что здесь стоите? Вы же — врач! В перевязочную больного! В перевязочную.

Сыч поволок филолога. Хирург побежал указывать путь, а я остался с дедком. Неудобно оставлять его одного. Он снял свое пенсне, посмотрел на меня близорукими, огромными глазами и протягивает белоснежный платок:

— У Вас кровь, молодой человек.

Я утерся шарфом, посмотрел и порадовался, что он красно-белый — все не так заметно. Он подержал в руках платочек и говорит: