Коломбина для Рыжего - Янина Логвин

Ясно. Похоже, чужим присутствием он удивлен не меньше моего. Вот так сюрприз!

– Ну, Снусмумрик, чего молчишь? – я переступаю порог, оглядывая комнату. – Не из воздуха же нарисовался?

– Н-нет, – он послушно мотает головой, испуганно моргая. – Я с м-мамой пришел.

– С мамой? Да ну! – упираю руку в бок, озадаченно поднимая бровь. – Как интересно.

М-да. Было-было, но вот детей в нашу квартиру Крюков, в отличие от женщин, еще не тащил. Дожились! Ай да папа!

– Д-да. К дяде Андрею.

Железная логика.

– Это я уже поняла. И кто у нас мама? – готовлюсь слушать. – Только не говори, что не помнишь, как ее зовут! – строго наставляю на мальчишку палец. – Все равно я тебя здесь с твоими монстрами жить не оставлю!

– М-м-мама Эля, – бормочет нежданный гость, а я не сдерживаю эмоций и чертыхаюсь. На последнем усилии про себя, но настроение на моем лице прочесть не трудно и мальчишка заметно огорчается.

– Замечательно! И стоило так громко возмущаться, что для нее «это» слишком. Для меня, может быть, тоже! Ну и где она, твоя мама Эля? Чего сидишь в доме один, как крот?

Мальчишка совершенно по-детски пожимает плечом и вдруг громко шмыгает носом, проводя по дрогнувшим губам кулачком.

Этого еще не хватало!

– Отставить реветь, пехота! Терпеть этого не могу! – хмурю лоб. – Лучше скажи, мама давно ушла?

Ребенок озадачен вопросом не меньше моего и, кое-как справившись со слезами, растерянно утыкается взглядом в пол, видно, так и не найдясь с ответом.

– Ясно, – устало выдыхаю. – Ну, хоть куда ушла, сказала? – спрашиваю осторожнее.

– Д-да, – мальчишка тут же кивает. – К п-папе.

– Чего?! – теперь я так таращу глаза, что пожарник снова готов разреветься. – К какому еще папе? Ты что, Снусмумрик, издеваешься?

– Н-нет, – дергает он головой, неожиданно обхватывая себя за плечи. – К п-папе Грише. Он п-приехал сегодня к нам пьяный и м-мама сказала, что нужно сходить в м-магазин за м-молоком для меня. А потом мы пришли к д-дяде Андрею, и м-мама п-попросила, чтобы я п-посидел тихо, пока она не придет, совсем немножко, потому что д-дядя Андрей не знает, что я тут и м-м-может рассердиться. А м-ма-ашину я нашел п-под кроватью. Я аккуратно с ней игрался, честное слово! Тетя, вы не расскажете дяде Андрею?

Тетя. Убиться веником! И с каких это пор мой отец, Андрей Крюков, покупает чужим детям подарки?

Черт, похоже, и правда, все куда серьезнее с Элечкой на этот раз.

– Так! А ну, одевайся, пожарник, живо! И смотри не реветь мне, а то покусаю!

Когда мальчишка выходит вслед за мной в подъезд все в тех же колготках, надев на себя лишь длинную кофту и сандалии, я понимаю, что дело рисуется нешуточное и, кажется, закулисная моль Элечка влипла в неприятности, пока ее новый бойфренд и по совместительству мой отец, ни сном ни духом не тревожен, чинит чужие машины в своей автомобильной мастерской.

– Адрес свой знаешь? Ну, где живешь?

– Д-да, мама научила, чтобы не п-потерялся, – лепечет мальчишка.

– Говори.

– Са-сазонова тридцать четыре, квартира ше-естнадцать.

Недалеко, от нашего дома третья улица, и я уже тарабаню кулаком в дверь соседней квартиры, усиленно скалясь в глазок.

– Теть Жанн! Да, Таня! Откройте, дело есть! Вот, держите нахлебника, ненадолго, скоро вернусь. А ты смотри мне, чтоб под чужими кроватями не ползал, здесь машин нет! Ну, пока!

Отец Снусмумрика оказывается немолодым, худым и хорошо поддатым мужиком. Он шипит на меня, как гусь, напирает хилой грудью, матеря во всю глотку, не пуская в квартиру, и мне приходится срезать его с пути пятикилограммовой авоськой с картошкой, приваленной к стене коридора. Да еще и закрепить аргумент недовольства отпечатком старого телефонного аппарата, тут же сдернутого с полки, в ухо, чтобы знал, на кого сунуться. Сбросить сверху с вешалки пару курток и хорошенько треснуть по трепыхающемуся пьянчуге кулаком, в ответ на выдернутый из хвоста клок волос.

Бог тоже не обделил меня глоткой, и, упав на оглушенного мужика сверху, я воплю во все луженое горло, пугая криком соседей, отыскивая глазами рыдающую Элечку.

– Полиция! При исполнении! Сейчас сядешь у меня в тюрьму на пятнадцать суток, урод, если не уберешься! Ты понял?! Вот же алкаш чертов! Прибить мало!

Дед, достаточно крепкий в плечах и руках, приходит мне на помощь и выволакивает все еще матерящегося, но притихшего мужика из квартиры, передавая в руки подоспевшим соседям, щедро отвешивая последнему тычки.

– Гришка! Снова к Эльке пришаландался, чтоб тебя! Не даешь людям жить спокойно, гнида! Мать в гроб загнал, сына заикой сделал, девке жизнь испортил и снова сюда дорогу торишь! Еще раз увижу – посажу! Клянусь! Ты меня знаешь!..

Элечка сидит на стуле в крохотной кухне и ревет, растирая ладонью и без того заплывший глаз. На полу осколки посуды, штора повисла на сдернутом карнизе… Увидев меня, замершую в дверях, она поднимает опухшее лицо и туже запахивает на груди разорванную блузку.

– Что с Павлушей? – тонко всхлипывает, вздрагивая в плечах.

– У соседки. Тебе не стоило оставлять ребенка одного в чужой квартире.

– Да, – кивает она, соглашаясь. – Не стоило. Но у меня в городе никого нет, а я не могу допустить, чтобы он был рядом, когда… Павлик достаточно насмотрелся на отца маленьким.

– Я поняла. Откуда у тебя ключи?

– Я иногда готовлю для Андрея. Он… помогает нам деньгами, вот я и благодарю его, как умею. Я не хотела, чтобы твой отец узнал эту сторону моей жизни. Мы не живем с мужем пять лет, а он все никак не хочет оставить нас с сыном в покое. Ты ведь не расскажешь отцу?

– Он купил твоему сыну подарок.

– Кто, Андрей?

– Да.

– Я не знала.

– Я тоже. Сюрприз, можно сказать.

– И что… – пальцы Элечки мнут светлую ткань блузки. – Как ты ко всему этому относишься? Осуждаешь?

В квартире тихо, соседей не слышно, и я поворачиваюсь к дверям, чтобы уйти.

– Какая разница. Одевайся, тебе надо к сыну. Я подожду внизу и заодно позвоню папе. Пусть Крюков тоже подключается.

– Тань! – Элечка останавливает меня в прихожей, вскочив со стула и поймав за локоть.

– Что?

– Приведи Павлушу. Очень тебя прошу! Я такая к Андрею не пойду.

Я знаю, что получится жестко, что, возможно, этой бледной женщине – избитой и сникшей, сейчас нужны слова утешения, но вместо них, чувствуя злость на ее нерешительность, помня наспех одетого Снусмумрика и движение детских плеч, в ответ на вопрос, как давно он остался один, говорю, перешагивая порог:

– Раньше надо было думать. Пойдешь, как миленькая! Любви захотела, все серьезно, теперь оба жуйте ложками. Вместе расхлебывать будете.

– Ты смотри! Етить твоё коромысло! Никак сама Закорючка к нам в гости пожаловала! Давно тебя не было, девочка. А папки-то твоего нет. Минут двадцать, как все дела на меня бросил и уехал. Только и сказал: лабай железо один, Егорыч, а я красиво домой. Дочь, мол, приехала, звонила, к обеду звала. А ты вот она, красавица, здесь нарисовалась. Что стряслось-то у вас?

Я захожу в широкое, кирпичное помещение частного автосервиса под названием «Шестая миля» и останавливаюсь возле главного механика отцовского гаража. Обняв за шею, прикладываюсь губами к испачканной мазутом щеке.

– Да ты с ума сошла, Танюха! – довольно кряхтит Егорыч, неохотно отстраняясь. Отирает о штанины рабочего комбинезона крупные мозолистые ладони, выставляя их вперед. – Я ж грязный, как черт! Иди вон лучше Мишку моего приласкай. Нечего меня, старика, волновать. Ишь ты, придумала!

Он улыбается, и я с готовностью отражаю его улыбку, наконец-то, счастливо расправляя плечи. Вместе со смехом отпуская из груди навалившуюся в последние дни тяжесть. Под добрым карим взглядом сбрасывая с себя ее остатки, словно сухую перепревшую шелуху.

– Что, девонька, по железкам соскучилась? – понимающе подмигивает мужчина. – Говорил я Андрею: не порть ребенка, отдай мне, а он – экономический, экономический… Тьху! Что толку для такой смышленой девки, как ты, за три копейки в офисе задницей вертеть? Другое дело – механика!

– Есть немного, соскучилась, – соглашаюсь я, пропуская мимо ушей слышанное десятки раз. – Потому и пришла. Привет, дядь Сень! А Мишку приласкаю, что мне, жалко, что ли? Только насчет старика, это вы Анне Петровне расскажите, она вас быстро в нужную форму приведет, а мне не надо, я своим глазам больше вашего доверяю.

– Ну-тк, Анютка у меня бодрячок! – ухмыляется Егорыч. – Всем молодым жару задаст! Только ты же знаешь: мы с сыном ее индусскую стряпню в гробу видали, будь она трижды заслуженный йог. Нам щи с мясом подавай, да борщец с салом, а голую капусту пусть кроли жрут. Что я, дефективный какой?.. – смешно вздергивает густые брови. – Вот дождаться не могу, когда тебя уже за Мишку просватаю, будешь нам котлеты рубить. Будешь, Танюха?

Я приставляю ко рту два пальца, демонстрируя мужчине рвотный рефлекс.

– Ага, только мел возьму и линию старта нарисую. Не дождетесь, Арсений Егорыч! Рубите сами!