Шофер - Андрей Никонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Даже и не сумлевайся, — сказал Пахомов на возражения молодого человека, — от нас не убудет. О деньгах не думай, чтобы я с тебя хоть копейку взял, да лучше сразу придуши, ты ж мне как родной сын. Будешь жить как у Христа за пазухой, мы, чай, не обеднеем, а за тобой приглядим.
Вторую комнату Пахомовы сдали, в ней поселился инженер завода «Проводник» Василий Федякин, которому жильё оплачивало заводоуправление, да и зарабатывали брат с сестрой достаточно, чтобы не бедствовать. Сергей старался в долг не жить, ремонтировал дом, перестилал крышу, даже водопровод сделал из железного бака, занесённого на чердак, а Федякин, как увидел такое новшество, притащил с работы допотопный электрический насос, который с гудением качал воду из колодца, просаживая напряжение.
Но в зиму двадцать пятого Пахомов простудился, заболел, и быстро превратился из румяного жизнерадостного человека в высохшую развалину. Работать он больше не мог, Травин хозяйке отдавал каждый месяц двадцать рублей, та брала, настрого запретив говорить об этом своему брату. К двум червонцам прибавлялись расходы на врача из исправдома и на лекарства, а теперь и на сиделку.
— Ты представь, дядя Митяй, кого я встретил сегодня, — сказал Сергей, зайдя к больному в комнату. Ни за что не угадаешь.
Пахомов сидел в кресле, глядя в окно и сжимая подлокотники. Боли в животе и груди то стихали, то возвращались с новой силой. При виде бывшего воспитанника он оживился.
— А ну-ка, кого?
— Дядю Николя.
Сергей постарался говорить о родственнике как о незнакомом человеке, так, как советовал доктор Зайцев. Резкая боль, стреляющая в голове при любом воспоминании о событиях до контузии, нахлынула, и прошла мимо.
— Это барона Гизингера, что-ли? — мужчина нахмурился, — вот уж батюшка твой не любил его, и за дело. Никудышный человек Николай Леопольдович, сам увязнет, и других за собой утянет. Узнал тебя?
— Думаю, да. Но виду не подал.
— Значит, опять свои делишки проворачивает, — Пахомов сплюнул, — ох и паскудный тип, уж как он у тётушки твоей, Варвары Львовны, выманил бумаги ценные да закладную на имение. Ты-то тогда совсем мальцом был, не помнишь, ведь проиграл, подлец, всё подчистую. А казну полковую растратил аккурат перед восстанием? Повезло ему, что большевики к власти пришли, грешки старые спустили. Денег попросит — не давай. Опять колоть?
Травин набрал в шприц смесь морфия с лекарством, кивнул.
— Поспишь немного.
Он взял руку больного, постучал по выступающей вене пальцем, и ловко воткнул иглу.
— Спасибо, Серёжа, что не бросаешь, — мужчина дёрнул глазом, стараясь спрятать выступившую слезу, — Нюрка-то тянет с тебя? Если что, скажи сразу, я ей покажу, паскуде. Со своих тянуть — последнее дело, вот батюшка твой, царствие ему небесное, никогда…
Пахомов говорил всё тише, и на последних словах засопел, уронив голову на грудь. Сергей вышел из комнаты.
— Спит? — спросила Нюра. — Ну и хорошо. Побежала я, музыкант заждался, небось.
Глава 3
Глава 3.
Дом номер семь по 10-й Сокольнической улице стоял в глубине старорежимной застройки, загораживающей его от извозчиков, трамваев и редких автомобилей. Местное жилтоварищество давно уже грозилось избу снести, и выдать жильцу отличную комнату в одном из новых современных зданий, возводимых на Стромынке, с водоснабжением, просторной общей кухней и даже канализацией, но всё никак не могло изыскать фонды. Жильца нерасторопность жилтоварищества вполне устраивала, в коммунальную квартиру он переезжать не хотел.
В доме, помимо двух комнат, была небольшая кухня и просторные сени, удобства находились во дворе, там же стояла бочка, которую водовоз наполнял за серебряную полтину, а дождь — бесплатно. Наниматель, Лев Иосифович Пилявский, представительный мужчина лет пятидесяти, невысокого роста, с торчащими в стороны от обширной лысины седыми волосами и внушительным носом, вооружённым толстыми роговыми очками, принимал учеников у себя в кабинете — большой комнате с окном, толстым ковром на полу и электрическим освещением. Он сидел в кресле, сложив руки на объемном животе, напротив него девочка старательно водила смычком по струнам. Нюра Пахомова только что вернулась из лавки и выкладывала продукты на кухонный стол.
— Наденька, золотце моё, отдохни минутку, — Пилявский погладил ученицу по голове, забрал у домработницы сдачу и тщательно пересчитал, сверяясь с тетрадкой. — Что, приказчик опять не отпустил по нормальной цене топлёное масло?
— Господь с вами, Лев Иосифыч, — Нюра к скаредности хозяина успела привыкнуть, — и так хорошая цена шесть гривенников за фунт, куда уж дешевле. Вы вона сколько с детишек берёте, да ещё в консистории жалование плотют, а всё жмётесь, как будто на паперти стоите.
— На паперти, милочка, поболее моего получают, — Лев Иосифович тщательно проверил вес и количество продуктов, отрезал кружочек кровяной колбасы, понюхал с подозрительным видом, пожевал, для виду скривился. — Ладно, идите уже до пятницы. И чтобы не опаздывать.
— Да уж пойду.
Нюра уткнулась взглядом в переносицу Пилявского, тот попыхтел, но три рубля отсчитал, добавил ещё два рубля за стирку, отдал женщине свёрток с грязным бельём, выпроводил её из сеней и закрыл дверь. Золотце Наденька поиграла ещё с четверть часа, оставила полтора рубля и убежала. Пилявский не торопясь поужинал пирогами с капустой и наваристыми щами на мозговой кости, сложил посуду в таз и прикрыл полотенцем. Потом, скорее по привычке, пересчитал серебряные ложечки и фарфоровые чашки.
Больше двух учеников в день он не брал, мерзкие дети выматывали всю душу, насилуя беззащитный инструмент и издеваясь над учителем. Самым противным был мальчик лет двенадцати, которого он взял на позапрошлой неделе, этот приходил уже третий раз, в девять вечера, вместе с матерью. Она садилась на стул в углу комнаты и с благоговением смотрела на своего тупого отпрыска. Перед первым занятием Пилявский заломил три рубля, и подумывал увеличить плату до пяти — мелкий гадёныш не мог ни одной ноты сыграть правильно, способностей к музыке у него не было никаких совершенно. К тому же гадёныш ещё и косил левым глазом, и когда играл, глядя на струны скрипки, казалось, прямо на Пилявского таращился.
— Эмма Арнольдовна, счастлив видеть, — он распахнул входную дверь в четверть десятого, эта семейка всегда опаздывала. — А вы, юноша, мигом в мой кабинет, инструмент вас заждался.
Эмма, невзрачная женщина средних лет, благодарно кивнула, уселась на стул в углу, её сынок схватил скрипку, словно биту для лапты, и противно заскрипел смычком. Пилявскому очень хотелось оглохнуть, у мальчика явно проглядывали садистские наклонности. К счастью, через десять минут в дверь позвонили, на время прервав пытку.
— Ой, — мама юного таланта подняла голову, — Лев Иосифович, это мой муж. Он так хотел посмотреть на Жоржика. Жоржик, это папа пришёл тобой восхищаться.
Пилявский поморщился. Муж Эммы Арнольдовны, по её словам, был ответственным работником наркомата просвещения, и мечтал видеть сына великим композитором. Лев Иосифович ещё ни разу его не видел, и совершенно не желал этого.
— Уже иду, — он изобразил слащавую улыбку, отпирая замок и отодвигая задвижку.
В сени, толкнув Пилявского в грудь, молча зашёл худой мужчина среднего роста с офицерскими усиками и в пальто, на щеке его виднелся уродливый шрам. Следом за ним в дом прошли ещё двое, в кожаных куртках, оба крепко сбитые и невысокие, похожие друг на друга словно братья. У одного из них ухо было изломано.
— Позвольте, вы кто? — Пилявский посмотрел на Эмму, та, как ни в чём не бывало сидела на стуле, ссутулив спину и уткнувшись взглядом в окно. — Что себе ваш муж позволяет? Почему вы безобразничаете, товарищ?
— Ты смотри, артист, прям шапито представляет, — усатый встал посреди кабинета, заложив руки за спину, один из его подручных занял место у окна, второй — у двери. — Обождите-ка нас на кухне.
Эмма послушно встала, Жорик швырнул скрипку на пол так, что та треснула, ткнул Пилявского смычком в живот.
— Нажрал пузо, лишенец, ничего, сейчас сдристнешь чутка, — малец мерзко хихикнул и вышел вслед за матерью.
— Что всё это значит? — Пилявский вздёрнул подбородок вверх. — Как вы смеете, я профессор филармонии. Сейчас же вызываю милицию.
Один из незваных гостей, караулящий у двери, подошёл сзади и пнул хозяина дома под коленки, а когда тот шлёпнулся на пол, приставил к горлу нож. Усатый с кривой улыбочкой осматривал кабинет, даже зачем-то пощупал ковёр.
— Бедно живёшь, скрипач, я уж думал, давно хоромы
