Отряд-2 - Алексей Евтушенко

Это был не просто риск – это было практически стопроцентное массовое самоубийство. Никто и никогда не ложился в глубокий анабиоз больше чем на двести лет. Никто никогда не проверял и не рассчитывал, – может ли техника, поддерживающая малую искру жизни в уснувших астронавтах и самих кораблях, столько выдержать. Техника эта проектировалась и создавалась с пятикратным запасом прочности и надежности и редко подводила своих создателей и хозяев. Но теперь нужен был пятидесятикратный запас.

Они отключили от энергии все, что можно было отключить, законсервировали все, что можно было законсервировать и продублировали систему жизнеобеспечения анабиозных капсул столько раз, сколько было возможно.

Погасли реакторы и обзорные экраны. Затих ток в проводах и кабелях. Герметично, с тихим чмокающим звуком, закрылись люки анабиозных капсул.

Атомный таймер, время работы которого могло быть сопоставимо со временем существования некоторых планет и звездных систем, бесстрастно приступил к отсчету срока, по истечении которого, он должен был дать команду к пробуждению.

Казалось, эта боль не кончится никогда. Зародившись где-то в таинственных и непостижимых глубинах мозга, словно слабый и далекий сигнал автоматического радиопередатчика, она постепенно усилилась до такой степени, что не замечать ее, забыть о ней не осталось никакой возможности. Она, эта боль, пронзала насквозь все…

Что – все? Что у меня болит?

У меня? Значит, есть я?

Болело все и одновременно ничего.

Для того чтобы определить, что именно болит, нужно это самое что иметь.

Или хотя бы знать, что оно у тебя есть.

Или было.

Это может быть голова. Или рука. Или сердце. Это может быть любая часть твоего организма и тела…

Тела?!

У меня было тело…

У меня есть тело!

И оно, черт возьми, болит!

Болит сердце, печень, легкие, руки и ноги! Болит голова и мозг внутри головы! Болят глаза и уши! Они болят! Господи, они болят, и это значит…. Это значит, что я жива!! Время вышло, и таймер запустил систему в обратную сторону. Так. Надо вспомнить, что было написано в руководстве по выходу из глубокого анабиоза. Боль скоро должна пройти, она уже понемногу проходит, становится слабее, тише, как будто вытекает из тела сквозь тысячи пор. Дышать. Почему я не дышу? Ах да, еще, наверное, рано… Странное это ощущение – жить и не дышать. Забавное. Неужели все-таки получилось? И… и как я теперь, интересно, выгляжу? В анабиозе не стареют. Но ведь жизненные процессы не прекращаются окончательно, – иначе просто наступила бы смерть. А тут не века даже прошли. Тысячелетия. Нет, не верю. Не хочу проснуться старухой, годной только на то, чтобы вспоминать прошлое. Прошлое, которого почти и не было. Если это окажется так, то лучше совсем не просыпаться. Однако когда же…

Ее тело сотряс кашель – это хлынул из легких специальный биоконсервант. За кашлем и рвотой снова пришла боль, а потом – возможность двигаться. Она по-прежнему ничего не видела, – внутри капсулы царила абсолютная темнота, но прекрасно помнила инструкцию по пробуждению.

«Инструкция по воскрешению», как невесело шутили на борту.

Инструкция, которую капитан заставил вызубрить наизусть, гласила: «Ничего не предпринимать до звукового сигнала. После сигнала люки анабиозных камер откроются автоматически. Если люки автоматически не откроются, их следует открыть вручную. Если сигнала не будет, а люки не откроются, следует…»

Она не успела вспомнить до конца инструкцию, – протяжный вой сирены боевой тревоги пронесся по кораблю, и этот звук, от которого когда-то слабели колени, и противно замирало сердце, показался ей теперь лучшей музыкой, какую она когда либо слышала.

Сто пятьдесят восемь астронавтов на корабле «Вызов» легли в анабиозные камеры почти пятнадцать тысяч лет назад

Семьдесят шесть проснулись.

Сто тридцать пять ушли в анабиоз на корабле «Родина».

Ровно восемьдесят вышли живыми.

Всего сто пятьдесят шесть из двухсот девяносто четырех. Чуть больше половины. Страшная статистика.

Они не рассчитывали и на это. Они вообще не рассчитывали на то, что хоть кто-то останется жив и доведет корабли до родной солнечной системы. Они могли только надеяться, и надежды их оправдались.

Почти четыре месяца ушло на то, чтобы окончательно вернуться к жизни, определиться с местонахождением и привести корабли в более менее рабочее состояние. За пятнадцать тысяч лет, не смотря на тщательнейшую консервацию и полный вакуум, царивший на кораблях все это время, многие приборы и механизмы вышли из строя. Некоторые насовсем. Да и самим людям, прежде чем полностью прийти в себя и перестать засыпать прямо на ходу в любом месте и любое время, потребовался месяц с лишним.

Постепенно, однако, все пришло в относительную норму. Двигатели и системы управления были отлажены и протестированы, координаты и расстояния найдены, функции и обязанности каждого члена экипажа определены. До родной планеты оставалось шестьдесят три дня пути.

– Странный город, – сказал Дитц и оглянулся.

Они только что подошли к парадному входу двухэтажного, построенного в псевдоклассическом стиле, дома №35 по улице Зеленой, и Велга достал ключи, чтобы отпереть массивные дубовые двери.

– А, по-моему, ничего странного, – пожал широкими плечами Майер. – Город как город. Архитектура несколько необычная, но это и понятно. Мы не в своей стране, не в своем времени и даже, вполне возможно, не в своем мире. Вот интересно, мы когда-нибудь в этой жизни увидим еще фатерлянд, или Господь за великие грехи наши определил нам до конца дней пребывать в России?

– И не просто в России, а в различных ее проявлениях, – хохотнул Шнайдер.

– Я бы сказал – ипостасях, – поддакнул Хейниц.

– Умные, да? – осведомился Стихарь. – Чем бы это, хотелось бы знать, вам Россия не нравится? Стоите тут живые, здоровые, сытые да одетые. Еще не известно, что бы с нами было, окажись мы в ином месте.

– Каждый кулик свое болото хвалит, – улыбнулся Малышев. – Они просто соскучились, Валера. А город действительно странный. И дело не в домах. Дело в людях.

– Да, – подтвердила Аня, – здесь мало людей. Я чувствую.

Тем временем Александр отпер дверь, открыл ее и теперь стоял, слушая о чем говорят товарищи.

– На центральных улицах масса народу, – сказал он. – Мы видели, когда ходили сюда вчера на разведку с тобой, Миша и тобой, Курт. Просто сейчас мы специально шли переулками, чтобы поменьше бросаться в глаза. На всякий случай.

– Нет, – покачала головой Аня. – Здесь так же, как в больнице. Я пока еще не могу понять. Там тоже так было. Вроде человек перед тобой, а ты его как человека не чувствуешь.

– Призраки? – страшным шепотом осведомился Майер.

– Да ну вас, Руди, – отмахнулась Аня, – я серьезно.

– Мы в дом пойдем или так и будем разводить базар на крыльце? – спросил Стихарь. – Лично мне не терпится ознакомиться со своими апартаментами!

Апартаменты оказались роскошными.

Из обширного холла высотой в два этажа можно было попасть в кухню-столовую и кладовую-холодильник слева, гостиную и спортзал справа и полуподвал прямо. А также по двум широким лестницам на открытую галерею второго этажа, где располагались жилые комнаты числом десять. Еще один выход из холла вел на внутренний двор. Во дворе росли две шикарные плакучие ивы, четыре клена и береза, а также в живописном беспорядке стояли плетеные стулья вокруг мощного, глубоко вросшего в землю всеми четырьмя опорами-бревнами, стола.

В каждой комнате имелись отдельные удобства, включая ванную комнату, а высокие окна выходили на вышеупомянутый двор с ивами, кленами и березой.

В кладовой-холодильнике обнаружились некоторые продовольственные запасы, которых при рациональном использовании могло хватить отряду на пару-тройку дней, а в гостиной – намертво вмонтированный в стену сейф с двумя тысячами долларов внутри.

– Доллары, – удивился Валерка Стихарь, вертя в руках одну из двух пачек. – Десятки. Зачем, спрашивается, в России доллары? Рублями нельзя было обойтись?

– Или на крайний случай марками, – согласился Майер.

– Хрен его знает, – вздохнул Малышев. – У меня скоро голова от загадок отвалится. Пойду-ка я лучше на кухню, приготовлю что-нибудь. Аня, поможешь?

– Конечно, Миша, пойдем, – Аня легко поднялась с мягкого удобного кресла. – Займемся полезным делом. Тем более что у нас для думанья командиры есть.

– Правильно, ребята, – поддержал их Майер. – Скоро жрать захочется. Назначаем вас сегодня дежурными по кухне.

I. А завтра? – с надеждой спросил Хейниц.

II. А завтра – другие, – разочаровал его Велга. – Ладно, действительно кому-то надо заняться обедом. А мы пока посидим, подумаем и решим, что делать дальше.