Несчастливые люди - Алексей Петрович Бородкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ещё подумал, что кабы годков было меньше, так увлёкся бы Афиной с головою… со страстью, с цветами и гитарой под балконом… а теперь? теперь токмо заунывная мысль:
"Несётся она куда и как попало. Без царя в голове живёт. Кабы ей мужа авторитетного бог послал, вроде меня, чтобы тот взнуздал, растолковал что почём… ан время от времени и фингал поставил… так нет такого мОлодца… пропадёт баба попусту, а жаль".
В преисподней театра что-то треснуло, будто разорвали простыню, следом заиграл оркестр — его не было слышно в полной мере, однако звуки духовых доносились: геликон волновал атмосферу, звуки литавров делили пространство на доли.
"Фонограмму пишут, — сообразил Николай Дмитриевич. — Пошла запись".
— Здравствуйте! — проговорило откуда-то сбоку, притом таким неожиданным и ласковым тоном, что Кока отпрянул и поднял кулаки.
— И тебе… здравствуй, — ответил, — незнакомец. Если ты не призрак.
Из-за портьеры, из закоулков драпировки (так показалось), на самом деле из дверей с биркой "Администрация" появился человек. Человек в высшей степени непримечательный. Среднего роста, не широкий, не тощий… Николай Дмитриевич обежал его глазами и подумал, что мужчине лет чуть больше шестидесяти… однако ни щетины на лице нет… нет и седины в волосах, даже роскошного серебряного локона (о котором мечтают щёголи) — нет. Шатен, примятый возрастом и бытом.
"С такой физиономией замечательно грабить сберегательные кассы, — думал Николай Дмитриевич, — ни один свидетель не запомнит".
Меж тем, Человек Без Лица протянул Коке узкую ладошку и назвался:
— Григорий Алябьев. Имею честь рекомендоваться. Друзья зовут меня Груней.
— Николай… Николай Дмитриевич… если позволите.
— Позволяю! А вы, собственно, кто? По делу к нам, голубь? Или так…
— Естественно, по делу, — огрызнулся Николай Дмитриевич. — Кабы не было повода, зачем бы я припёрся? — Театр утомил его своей натуральной фальшью. — Из прокуратуры.
— Вот и прекрасно! — обрадовался Алябьев. — Быть может, вы ищите Аркадия Лакомова?
— Допустим.
— Прекрасно-прекрасно, голубь! — всплеснул бровями Алябьев. — Просто восхитительно! Значит, он ваш знакомец, передайте ему, пожалуйста, денежку! — Из-за спины он вытянул кулак с купюрами и монетами: — Семь рублей и сорок две копеечки, будьте любезны!
Отказываться от денег Кока не имел привычки. Он принял "пятёрку" и два замызганных рубля. Всыпал мелочь в карман.
— За что деньги? — осведомился сухо. Руку Алябьева придержал.
Тот попытался вырваться:
— Позвольте! — воскликнул. — Откуда такие манеры, голубь? Вы из провинции?! Аркадий играл в спектакле, ему полагается выплата! Он заработал!
— Ага, так я тебе и поверил! Излагай подробнее… Груня.
***
В тумане расследования появился вектор.
Надобно отметить, что даже пребывая в нервном возбуждении Николай Дмитриевич не считал свои поиски следствием, а расспросы допросами. Вероятность гибели племянника казалась комичной. Его пропажа — бытовой неразберихой. Вот-вот должна была вспыхнуть чеховская шведская спичка, и Лакомов Аркашка нарисовался бы "из прорешки бытия", словно чортик из табакерки — оказался бы дома в жесточайшем "мандариновом" похмелье, как вариант… или вернулся бы из неожиданной командировки в "тифозную область галактики".
"А мне ещё придётся их мирить, — ухмылялся Николай Дмитриевич. — За дурость. Ну, гульнула, Лидка, ну, вильнула хвостом… хотя, конечно, удивительно…трудно вообразить такой кульбит".
В продуктовом магазине воняло чем-то ласковым, знакомым, дружественным. Николай Дмитриевич зашел целенаправленно, собирался купить харчей к ужину. Лидия работала в ателье приёмщицей, сегодня — во вторую смену. Значит, вернётся домой после девяти и уставшая.
"Столоваться придётся одному, — соображал Николай Дмитриевич, огибая ликёроводочный отдел тоскливой поступью. — Отварю пельменей по-быстрому и завалюсь спать".
Но едва он увидел строй коробочных пельменей, как явственно почуял запах скипидара и масляных красок. Отшатнулся и пробурчал:
— Нет, нутром чую, пельменей мне сегодня не есть.
Взял вермишели… с запасом взял, щедро. Бычков в томатном соусе пару банок (как аварийный вариант). Направился вдоль стеллажей…
"Вечером восемнадцатого числа в театре давали премьеру, — приводил в порядок полученную информацию. — Аркашка участвовал в постановке. Ролька дрянная, насколько я понимаю, в три реплики, однако факт остаётся фактом: он играл, а значит гримировался под своего домового… или дармового?.. ох, ты господи, до чего эти театральные невнятный народ… Аркадий отпросился с работы, явился в театр, загримировался и выходил на сцену в первом и во втором актах… Афина не могла его не видеть, они играли вместе… но она не подтвердила. Также открытым остаётся вопрос, знала ли она о билете? И что случилось после спектакля? Полагается отметить премьеру, раз она была удачной… так Алябьев сказал".
В магазине было нетипично спокойно. Ноги принесли Николая Дмитриевича в мясной отдел. Здесь почему-то совсем обезлюдело, словно на Луне перед высадкой космонавтов. Над стеклянным прилавком высилась одинокая голова одинокой девушки-продавщицы… плюс Кока — с противоположной стороны, — а более никого.
— Ну, здравствуй! Варвара-краса длинная коса! — проговорил Николай Дмитриевич.
Имя девушки он прочёл на пластиковом треугольничке: Варвара Новикова. Коса до пояса говорила сама за себя.
Продавщица улыбнулась, поправила наколку, погладила гипсовую собачку — она стояла на столике у разделочной доски.
— А что… голландские куры есть? — спросил Николай Дмитриевич. Он где-то слыхал, что голландские особенно нежны и высоко ценятся городскими.
Продавщица Варвара развела руками:
— Голландские закончились ещё утром. Разобрали всё до последней. Остались наши, советские.
Николай Дмитриевич наклонился, сквозь стекло рассматривал сиреневые вытянувшиеся в диагональ трупики.
— Какие-то они бледные.
— Это двухлетки, — пояснила продавщица.
— Ай-яй-яй! Совсем юные! — сострил Кока. — Ещё жить да жить!
Варвара рассмеялась, сказала, что куры-несушки живут два года:
— Два года они несут яйца, а потом на убой.
— Жестокий мир, — посочувствовал Кока. Рядом с этой девушкой ему хотелось быть молодым и остроумным. — Или так: мир к женщинам жесток… как написал Шекспир в семнадцатом сонете.
Варвара опять улыбнулась. Николай Дмитриевич рассмотрел шрам на её щеке: как будто колупнули ямку стамеской — округло и аккуратно. Ямка затянулась, но кожа не выровнялась. Шрам не портил лица, однако… однако очарование улетучилось. Дюймовочка не казалась более Дюймовочкой.
— Вы рассуждаете предвзято, — сказала Варвара. — Из этих кур получается прекрасный бульон. А если мясо отбить, как следует молоточком, или замариновать, или варить чуть дольше, можно приготовить второе.
Николай Дмитриевич кивнул. Не соглашаясь, впрочем, и не отрицая.
— Вам для чего? — спросила продавщица.
— Мне то?.. как тебе сказать… самогон собираюсь настоять, старожилы советуют, говорят вкусно получается. А покажи мне вот эту, сизую гражданочку, — он ткнул пальцем в стекло.
Варвара подняла и показало "тело".
— Не годится, — огорчился Кока. — А вот эту?
Следующая курица восстала и повертела телесами.
— Может быть, эту? — Николай Дмитриевич ощутил, как у него загорается
