Тайны «Семи грехов» - Валерий Ильичёв

«Кем я был в том другом нереальном мире? Крупный финансист, лауреат Нобелевской премии или популярный шоумен? Да и не все равно ли? Главное, я сумел вознестись на вершину Олимпа и не хочу низвергнуться оттуда в прозябающую бедность. Эх, если бы можно было не просыпаться. А что если этот яркий сон — предвестник притаившейся где-то рядом удачи?»

Обнадеживающая догадка мгновенно вытеснила разочарование и досаду. Уже не испытывая желания вновь окунуться в сладостные грезы, Косин вскочил с постели и начал одеваться. Словно подталкиваемый незримой могучей силой, дрожа от возбуждения, он оставил нетронутым приготовленный матерью завтрак и, не дожидаясь лифта, бегом спустился по лестнице. Пересекая пыльный двор, студент не обратил внимания на мирно лузгающих семечки двух благообразных старичков, опрятно одетых в одинаковые двубортные костюмы из старомодного серого шевиота. А зря! Глядя спешащему навстречу неизвестности студенту, Себ с неподдельным восхищением произнес:

— Прекрасно сработано, шеф. Он полностью подчинен твоей воле.

— Ничего подобного! Студент вполне свободен в своих поступках. Наш выбор пал на него лишь потому, что внутренне он давно уже готов ради славы и денег участвовать в кровавой охоте. Мы лишь обеспечим его появление в нужное время и в нужном месте. А уж как он поступит в предложенных ему обстоятельствах пусть решает сам. Несправедливо все беды и мелкие житейские неурядицы этого видимого людям мира сваливать на нас!

— Ты прав, учитель, ох как прав! Сейчас студент, бесцельно гуляя, неминуемо приближается к изогнутому как лекало арбатскому переулку. Это ты, здорово придумал разыграть новый акт трагедии в доме, где ещё лежит необнаруженное тело несчастного Желтка. По крайней мере не надо тратиться на новые декорации.

Польщенный похвалой Анатас, с трудом удержался от самодовольной улыбки и нарочито сурово приказал: Поспешим, Себ. В отличие от сторонних зрителей нам нельзя опаздывать к началу красочного представления.

Почтенные старички разом, словно по команде, поднялись, неряшливо стряхнули с колен на землю шелуху от семечек и деловито направились по узкой тропинке за гаражи-ракушки. Очутившись в непросматриваемом пространстве, начали быстро уменьшаться в размерах, пока не превратились в юрких вездесущих воробьев. Тут же суетливо взмыли ввысь, сделали прощальный круг над колодцем окруженного домами двора и взяли курс в сторону венчающего Арбат высотного здания МИДа,

Косин неторопливо брел по гладким плитам с мстительной старательностью наступая на именные надписи, тщеславных современников, надеющихся увековечить себя в памяти потомков.

На его демонстративную неприязнь к баловням судьбы, казалось, никто не обращал внимания. И только два пронырливых воробья беспорядочно скачущих невдалеке вокруг мусорной урны веселым чириканьем выражали свое одобрение.

С неприязнью оглядывая посетителей дорогих пабов и ресторанчиков, Косин судорожно сжимал прозрачные бока недопитой бутылки пива. Очень хотелось есть, но на приобретение противного теплого напитка ушла почти вся наличность. Постепенно навеянное радужным сновидением ожидание удачи сменилось разочарованием и тоской. Никогда раньше Косин не ощущал себя столь не нужным этому преуспевающему и равнодушному к жалким неудачникам миру: «Никому нет дела до того, что я родился и живу на этом свете».

Кто-то нерешительно потянул его за рукав рубашки. Косин с раздражением обернулся. На него жалобно смотрели выцветшие старческие глаза. Пестрый оранжевый шарфик, кокетливо завязанный вокруг морщинистой шеи, красная юбка и зеленая кофта, свободно болтающиеся на высушенном годами тщедушном тельце очередной попрошайки окончательно вывели Косина из себя: Мадам, идите от меня прочь! Я по пятницам не подаю!

— Вы меня неправильно поняли, молодой человек. Я не клянчу милостыню. А приглашаю посетить домашний музей живописи моего покойного мужа — потомственного дворянина Флерова Петра Андреевича. И при том, учтите, совершенно бесплатно.

Обиженно трясущиеся губы женщины вызвали невольное сочувствие: «А почему бы и не сходить в гости к этой нелепо разодетой Шапокляк. Хоть какое-то развлечение будет». Внезапно откуда-то из глубин сознания всплыло предчувствие опасности и чей-то настойчивый голос принялся внушать ему: откажись, не ходи — быть беде.

И это окончательно разозлило, не терпящего непрошеных советов Косина: «Вот еще, чепуха! Не хватало ещё испугаться дышащей на ладан древней старушенции, густо намалевавшей губы яркой красной помадой».

Косин решительно тряхнул длинными волосами. Хорошо, согласен. А далеко ли идти?

Часто нарывающаяся на отказ Флерова обрадованно захлопала в ладоши:

— Ах какой вы молодец! Уважили старуху. Это здесь рядом. Пойдемте, получите удовольствие.

Едва поспевая за неожиданно проворно шагающей старухой, Косин не мог избавиться от чувства все нарастающей тревоги: «И зачем я тащусь неизвестно куда и зачем? Не такой уж я любитель живописи. Но не поворачивать же с полпути из-за какого-то необъяснимого страха. А что если там в квартире меня ждет засада? Какая же глупость лезет в голову! Да и поворачивать назад поздно: мы уже входим в подъезд. Будь, что будет».

Поднявшись на лифте, старушка достала из сумочки маленький ключик и вставила его в английский замок, свободно болтающийся в рассохшейся и потрескавшейся от времени двери. Косин еле удержался, чтобы не присвистнуть от удивления: «Это древнее чудо-юдо совсем не заботится о сохранности своего жилища. Вскрыть простенький замок или выбить одним ударом дверь не потребует много усилий. Хотя любительская пачкотня покойного хозяина вряд ли заинтересует воров. А вдруг это все-таки ловушка? Надо держаться настороже!»

И, готовясь к отражению нападения Косин поудобнее перехватил за горлышко недопитую бутылку с пивом. Зайдя в квартиру, он настороженно заглянул в комнаты и убедившись, что в квартире кроме него и старухи никого нет, немного успокоился: «Я зря беспокоился: эта странная старуха действительно, зазывает желающих посмотреть картины её покойного мужа. Все стены увешаны. Как же их здесь много! Если старуха начнет рассказывать о каждой из них, то быстро отсюда не уйдешь. Хоть мне спешить особенно некуда».

Косин вполуха слушал объяснения старухи о фантазиях её мужа, рисовавшего красные кроны сосен, коричневые воды рек, синие пшеничные поля. Эти нелепые пейзажи наводили на него тоску. Лишь упоминание о том, что часть работ Флеров рисовал ещё юношей в собственном поместье пробудило его интерес.

— Подождите, я что-то не пойму, сколько же вам лет? Более ста, что ли?

Обнажив беззубый рот, старуха кокетливо рассмеялась: Ну что вы, мне всего только 80 лет. В 1940 году перед самой войной я двадцатилетняя девчонка дала согласие выйти замуж за известного ученого Флерова. Он родился в 1897 году и ему тогда было сорок три года. Разница в возрасте существенная, но я была очарована этим умнейшим образованным человеком с изысканными манерами потомственного аристократа. И поверьте никогда не пожалела об этом! Вплоть до его смерти в 1971 году я продолжала относиться к мужу заботливо с почтением. Когда он скончался, я едва перевалила через полувековой юбилей и ещё была полна сил и желаний. Но осталась верна его памяти. По крайней мере замуж официально больше не выходила.

И старуха залилась хрипловатым надтреснутым смехом, кокетливо подернув плечиками.

«Этому Флерову явно приходилось смотреть сквозь пальцы на проказы молодой жены. А может быть профессор ушел с головой в науку и малевал картины, избегая от жестокой реальности. Хотя какое мне дело до личной жизни этих птеродактилей из доисторической эпохи?»

А Раиса Федоровна прозорливо заметила: Я вижу, что пейзажи вас не особенно впечатляют. Давайте пройдем в другую комнату. Там собраны портреты и жанровая живопись.

Косин нехотя последовал за хозяйкой. Но переступив порог, замер от неожиданности. С прямоугольника картины в раме из красного дерева прямо на него испытующе смотрели изображенные в полный рост дамы в кринолиновых платьях и кавалеры в средневековых камзолах. Художник поместил их на полотне строго симметрично: в вертикальный ряд по три с каждой стороны на равном расстоянии от расположенного в центре изображения надменно взирающей на окружающий мир красавицы, с вплетенной в искусственные волосы ядовито желтой лентой. Художник не пожалел черной краски, для общего мрачного фона картины. А мужские и женские фигуры поместил в светлые овалы. И это создало эффект присутствия на представлении феерической пьесы, в прологе которой на затемненной сцене высвечиваются театральными прожекторами все действующие лица приближающейся трагедии. Косин, испытывая необъяснимый страх перед устремленными на него семи парами глаз, осторожно приблизился к картине. Сразу стали различимы тщательно выписанные старославянской вязью надписи, венчающие, словно красно-огненные нимбы, головы персонажей. Косин не сразу поверил своим глазам: «Этот чудо-художник явно что-то перепутал: „Блуд“ олицетворяет дама с потупившимся скромным взором. Красавица „Зависть“ излучает благодушие, а на губах юной девушки „Уныние“ навечно застыла веселая улыбка и кажется, что она сейчас прыснет от жизнерадостного смеха. Да и расположенные на противоположной стороне в строгий вертикальный ряд кавалеры не оправдывают данных им художником аллегорических названий. „Сердолюбие“ — с его мягкими, добрыми чертами лица больше напоминает простодушного увальня, готового отдать последнюю рубаху ближнему. „Гнев“ воплощает добродушный толстяк, не способный даже муху обидеть. А худющий пожилой господин с изможденным лицом словно в насмешку воплощает „Чревоугодие“. И ко всем этим симпатичным приятным людям тянутся напоминающие паутину еле видимые красные нити от центральной фигуры „Гордыни“. Вот здесь художник не покривил душой. Надменный свысока взирающий на окружающий мир взгляд строгой госпожи демонстрирует её уверенность в собственном превосходстве. Подчеркивая особенность и верховенство „Гордыни“ над другими грехами, художник любовно выписал детали её богатого одеяния. Это было сделано мастерски: казалось складки атласного платья шевелятся и струятся от малейшего её движения. А если притронуться к накидке из горностая, то неминуемо ощутишь ласково-податливую мягкость её меха. И не оставляя никаких сомнений в царственном положении „Гордыни“ художник воодрузил на её голове корону, в которую поместил разноцветные стекляшки, имитирующие драгоценные камни. И эта деталь, по мнению художника, должна была окончательно убедить зрителей в реальном существовании зрелой дебелой красавицы».