Клуб гурманов - Саския Норт

— Я вообще-то думала, что дети останутся со мной, — сказала она, — и Анжела ответила, что дети пока у Патриции, и что всем будет спокойней, если они останутся поиграть у нее.

Бабетт кивнула, ее нижняя губа задрожала.

— Это прямо чудо, понимаешь? Что они живы. Что просто так играют с друзьями.

Она закрыла глаза и прислонилась головой к прохладному окну моей машины. По ее щекам текли слезы, оставляя черные следы от туши.

— Я думала, что Люк умер. Его не было в кроватке, он забрался в нашу постель… Я не могла его найти… там был такой дым…

Она застонала. Повисла напряженная пауза. Я неловко похлопала ее по ноге, пробуя представить, что она чувствовала тогда.

— Маленький Люк. Он лежал так тихо… Я никак не могла его разбудить. Даже шлепнула его. Пробовала поднять его из кровати, но он был такой тяжелый, у меня ничего не получалось. Кошмар какой-то. На ногах не могла устоять. Все застилала серая пелена, я подумала: мы никогда не спустимся с этой лестницы! Надо прыгать из окна! Бо уже был внизу. Он-то проснулся, лежал в своей кроватке, смог спуститься вниз. Я выпрыгнула в окно с Люком. Мы просто прыгнули. Все лучше, чем огонь, чем сгореть заживо, подумала я.

— Молодец, что так сделала, — хрипло проговорила Анжела с заднего сиденья. — Правда, мы все гордимся тобой. Ты спасла своих детей. Ты боролась за их жизнь. А сейчас, дорогая, тебе осталось продержаться совсем немного. Мы тебе поможем. Мы тебя одну не оставим, мы все позаботимся, чтобы твоя жизнь как можно скорее вошла в свою колею. Чтобы у тебя как можно скорее появился красивый дом, новые вещи…

Бабетт вдруг вскрикнула, и я от испуга чуть не съехала на обочину. Она упала головой в колени и завыла от горя, как будто только сейчас поняла, что лишилась всего.

— Нет ничего! Ничего не осталось! — вскрикивала она, закрыв лицо руками. Я припарковала машину на краю дороги, Бабетт распахнула дверь, вышла и стала дико озираться вокруг. Анжела подошла к ней и крепко обняла сзади за плечи.

— Поплачь всласть, дорогая. Выплачь это из себя. — Они обнялись, и Бабетт запричитала, как ей тяжело, какая это нестерпимая боль. Анжела посмотрела на меня и жестами показала на сумочку Бабетт и на ее рот. Я открыла молнию, порылась в сумке и, найдя коробочку с таблетками, помахала ею и бутылочкой воды.

— Вот, дорогая, возьми, прими, это тебя успокоит.

Бабетт проглотила таблетку, Анжела вытерла ей лицо краем блузки. Я стояла рядом, подыскивая слова, которые могли бы звучать утешительно. И снова удивилась, почему Анжела не захотела взять ее к себе. Она прямо по-матерински жалела Бабетт. Вдруг до меня дошло, что Анжела хотела показать мне, что есть только один человек, кто может помочь Бабетт, и это — она. И пусть Бабетт даже поселится у меня, я не должна думать, что мне просто так достанется ее роль.

Михел не рассердился, что я решила пригласить к нам Бабетт, не посоветовавшись с ним. Естественно, мы ее приютим. Он был рад, что мы действительно могли сделать что-то для нее, и внушил ей, что она может оставаться у нас столько, сколько нужно. Наш дом — ее дом. Они обнялись, и ее спина задрожала. Михел крепко прижал ее к себе, взял ее лицо в свои ладони и поцеловал ее.

— Вы все, вы такие милые, такие милые…

Анжела протиснулась между ними.

— Пойдем, ты должна лечь.

Она взяла Бабетт за руку и вывела из комнаты.

Михел посмотрел на меня и беспомощно развел руками. Он как будто постарел на глазах. Его темные кудри растрепались, лицо стало мертвеннно-бледным от бессонных ночей. Я вдруг поняла, как сильно его люблю, как будто я забыла об этом на долгие годы.

Он очень тонкий человек, у него доброе сердце. Какая же я счастливая! Надо запомнить это чувство навсегда и больше никогда не сомневаться. Я обняла его и поцеловала грустно сомкнутые губы.

— Прости, что сделала так, не посоветовавшись с тобой, но я не могла сделать иначе. Анжела все сама решила.

— Ну, и хорошо. Я все понимаю. Ведь это не будет длиться вечно? Как только она снова встанет на ноги, она начнет подыскивать что-то для себя и детей. Кейс и Анжела уже и так много сделали для Бабетт и Эверта, и теперь, как я понимаю, им нужен отдых.

— Все-таки это странно. Они такие хорошие друзья.

— Перестань, Карен. Сейчас не тот момент. Мы делаем все, что в наших силах. Все уже на пределе.

Мы выпустили друг друга из объятий. Михел порылся в кармане брюк, вытащил пачку сигарет и закурил.

— Ну что ты опять? Ты же знаешь, я не люблю, когда ты куришь в доме…

Он раздраженно посмотрел на меня и пошел на улицу. Чувство, которое я испытывала к нему только что, мгновенно исчезло.

7

День был прекрасный. Погода была слишком хороша для похорон, как будто в насмешку над нашим горем, солнце ярко просвечивало сквозь голые деревья. Дети на улице возились в снегу, мужчины устраивались поближе к кухне, женщины сидели у камина.

Бабетт взяла слово. Опять она рассказывала, как выносила детей из горящего дома, как увидела неподвижное личико Люка, какое отчаянье ее охватило, когда она поняла, что Эверт поджег дом. Мы сочувственно кивали, обнимали ее и гладили ее руки. Щеки у нас горели от усталости и от густого красного вина, которое наливал Симон. Да, мы были молодцы. Друзья навек, как же еще может быть? Привязанность, которая еще больше соединила нас за эту неделю, смягчила боль, по крайней мере, нашу боль, боль друзей. Мы уверяли друг друга, что не было нашей вины в том, что Эверт был болен, что никто не мог предвидеть того, что произошло. Мы разделили все моменты трагедии, высказали все мысли и чувства, которые никогда не выразили бы, если бы не были связаны ужасом происшедшего.

Из кухни раздался осторожный смех. Бабетт улыбнулась и сказала, что очень рада снова слышать мужской смех. Она встала. Взяла свой пустой бокал и пошла в кухню. Все следили за ней взглядом. Когда она скрылась в дверях, мы облегченно вздохнули.

— Я просто восхищаюсь ей. Она такая сильная, — начала я. — Иногда кажется, что до нее так и не доходит, что произошло.

Анжела уставилась на меня отчужденным, холодным взглядом, какой бывал у нее всегда, когда она собиралась сказать какую-нибудь гадость. Так ничего и не произнеся, она как будто проглотила свои слова с ехидным смешком, и только шея у нее покраснела, как от испуга. В тот же момент Ханнеке легонько ущипнула меня за ногу.

— Эта баба загонит меня в дурдом, — прошептала она, кивнув в сторону Анжелы. — Выйдем, покурим?

Холод хватал за щеки, когда мы оказались на улице, все еще со стаканами в руках. Я была рада, что Ханнеке увела меня от Анжелы, с которой всегда чувствовала себя не в своей тарелке. Ханнеке стряхнула снег с кованой скамьи, положила на нее шаль грубой вязки и села. У нее дрожали руки, когда она вытаскивала сигарету из пачки.

— Черт, — пробормотала она, хорошенько отхлебнув из стакана. — Знаешь, я этого больше не вынесу.

— Пойди домой, выспись хорошенько. Мы все падаем с ног. Ну и денек…

— Да нет, я не об этом. То есть я устала, конечно, но… — Она положила голову мне на плечо. У меня тоже слезы подступали к горлу, мы все плакали целую неделю, потому что сейчас можно было плакать. Никому не приходило в голову задавать вопросы, можно было просто наплакаться обо всем на свете, выплакать любое свое горе, и самым приятным было то, что всегда был кто-нибудь, чтобы тебя утешать, ласкать, постоянно обнимать и гладить. Я обвила ее руками и почувствовала, как она дрожит, наши мокрые щеки прижались друг к другу, боль опять медленно отступала, потом мы, вздохнув, рывком высвободились из объятий друг друга. Она взглянула на меня.

— Знаешь, мы все загнаны в угол.

— Что ты имеешь в виду?

— Приперты к стенке, как Эверт. В тупике.

Ханнеке отвернулась и глубоко затянулась. Бросила окурок на землю и затоптала его. Я вцепилась ей в запястье.

— Ханнеке, о чем ты? — Меня испугало, как она произнесла это. Потом схватила меня за руку и опять посмотрела на меня.

— Я, конечно, несу вздор. Иногда так кажется, правда? Загнаны в угол — в браке, в карьере, в нашем поселке. Мысль о том, что ничто в жизни не изменится, она очень давит.

— Не думаю, что это тяготило Эверта. Он был болен. Его давил его психоз.

— В этом мы убедили друг друга. Что он был не в себе. Это очень просто. Мы не виноваты, потому что он сумасшедший. Никто не может вслух задать вопрос, как могло зайти так далеко.

— Его ведь лечили? Бабетт говорит, что он много лет страдал от перепадов настроения…

— Эверт не вынес напряжения! Он хотел уйти от нас, из нашего поселка, чувствовал себя загнанным зверем в нашем клубе. Все это очень гнетет, меня тоже. Карен, ты такая наивная, ты же и впрямь не представляешь…

Я уставилась на нее, открыв рот.

— Мы — компания лицемеров. Мы же только и делаем, что суем друг другу в глаза свои перья, но мы и платим за это высокую цену. Эверт отказался играть по этим правилам, и тогда мы списали его со счетов. Вот так.