Приключения сионского мудреца - Саша Саин

Новый пятиэтажный дом в нашем дворе внёс оживление. В доме оказалось много моих сверстников, из открытых окон разносились современные мелодии: рок-н-ролл, твист. Много в доме оказалось и сверстниц-девушек! Мы со Стасиком стали изучать соседок. Он пользовался у девушек большим спросом. Папа и мама его хорошо одевали, он был высокого роста, полуполяк, полуукраинец. И такая смесь дала неплохие физические результаты. Стасику не хватило товарища-еврея, так он ещё, вдобавок, подружился с еврейкой. Я каждый день бывал у него дома, его родители не стеснялись при мне подсмеиваться над его подружкой. После прогулок с ней Стасик считал своим долгом прийти ко мне домой и поделиться своими ощущениями. Он долго и нудно рассказывал, что он сказал, что она ответила, и даже иногда пытался показать, как они целовались, приближая своё лицо к моему. Мне удавалось всегда ловко уклониться от горячего поцелуя со Стасиком.

К счастью, у меня не было гомосексуальных наклонностей, а то вполне мог бы разбить эту парочку! Я стал консультантом по сексуальным отношениям и по другим вопросам. Гена приносил мне свои работы на оценку, он продолжал рисовать в модернистской манере. На его картинах мало, что можно было разобрать, кроме женских задов. Над его работами все смеялись. Я старался его правильно понять и становился на его сторону. Я, конечно, понимал, что он не Пикассо и не Кандинский, но ценил его за смелость манеры и вызов окружающим. Всё же, я ему доказывал, что искусство — искусством, а зады, как и хлеб, мы любим реальные — из мира реализма! И зады у него написаны очень реалистично, тут не до абстракционизма! Он на меня обижался за «неуместный» юмор и стиль советских критиков модернизма. Я с детства чувствовал лживость советской политической системы. У нас дома был ламповый радиоприёмник «ВЭФ», купленный мамой у военного, и с десятилетнего возраста я ловил западные радиостанции, за что получил прозвище «радиста» от дяди Вени, который больше других просил меня что-либо «словить». Мама всегда просила убавить громкость и говорила, что когда-нибудь будут большие неприятности! «Смотри, никому не рассказывай!» — добавляла она. С Геной я открыто разговаривал на разные темы. Когда я перешёл на второй курс техникума, из армии вернулся брат. Он был очень худым, с поредевшими волосами, расшатанными зубами, кровоточащими деснами! Служил на Новой Земле, а там в конце 50-х — начале 60-х проводились ядерные испытания, про которые никто, в том числе и солдаты, не знали! Он всегда и везде выделялся своей яркостью, но сам по себе никуда не лез! Его другие замечали и выделяли. Его сразу же выбрали комсоргом воинской части, и он вступил в партию. Я уже в то время знал, что означает вступить в партию: при этих словах осматривается подошва своей обуви! Я ни в какие партии никогда, в том числе комсомол, не ставил свою обувь! Моя политическая деятельность закончилась на пионерской организации, и то, выходя из школы, я прятал галстук в карман. Брат был политически активен, он был воспитан на революционной романтике того периода — 50-х годов. Он много читал, декламировал Маяковского, пел песни: «Я люблю тебя, жизнь!». Когда у нас дома собирались его друзья, всегда было шумно и политически активно! У него было много знакомых: красивых девушек и молодых женщин, все к нему тянулись! Наша квартира стала центром встреч, общений, политических диспутов. С его друзьями я чувствовал себя никчемным. Вообще, присутствие брата всегда придавало мне какую-то неуверенность с детства, и я не мог от этого избавиться.

К тому же, у меня почему-то не наступила ломка голоса, и он остался тонким, очень тихим, как бы охрипшим. Это определило неуверенность в отношениях с девушками. Иногда, редко, смотрит на меня какая-то заинтересованно, а я только таких выбирал, подхожу, начинаю разговаривать, и вижу, как у неё меняется лицо от заинтересованного к удивлённому, а затем к насмешливому, и вот она уже хихикает! А, если с ней рядом подруга, то ещё добавит: «Ну, и голосок!». Я быстро понял, что девушки не щадят тебя, если ты им не нравишься! Я, в свою очередь, не прощал унижений, и обязательно старался рассчитаться, разрабатывал целые планы возмездия. Мне это неплохо удавалось. А чтобы не испытывать поражений, избегал активного знакомства, но голос от этого громче не становился. Стеснялся разговаривать с незнакомыми людьми, старался больше молчать. Только тот, кто меня знал, привыкал к моему голосу, а незнакомых он всегда удивлял и смешил. Каждый год: летом, весной и осенью, на руках и ногах появлялась сыпь, стоило мне позагорать или искупаться на речке, а на губах часто возникали пузырьки. Такие губы брат называл «гембами»! Он говорил: «Ну и „гемба“ у тебя!». Также весной, осенью и зимой возникали боли в животе при голоде. Организм работал по принципу советского сельского хозяйства — четыре причины бед: осень, зима, весна и лето! Я презирал врачей за их беспомощность и бестолковость. Они давали такие советы: «Если голодный, то поешь. Носи с собой котлетку с хлебом, и живот не будет болеть. Не загорай на солнце, и не будет сыпи. Не пей холодную воду, и не будет горло болеть, и голос будет хороший». Пенициллином мне обкалывали миндалины, я всё терпел, лишь бы избавиться от такого голоса. Мама, глядя на меня, говорила: «Ты очень болезненный, и тебе всегда будет нужна мама! Ты никогда не сможешь уехать из дому, как Марик. Без мамы пропадёшь! Посмотри, какие здоровые твои товарищи — холера их не берёт! Даже Гена, и тот не болеет! А, ты о-о-очень слабый! Ты в детстве чуть не умер, когда тебе и годика еще не было. Только я сумела тебя спасти! Сколько я потратила на тебя сил и здоровья! Твой папа никогда с тобой не возился. И мне все говорили, чтобы я не рассчитывала, что ты будешь жить! Правда, один военный доктор, Колодин его фамилия, тебя спас, когда тебе 6 месяцев было. Он делал такую болтушку, за 100 рублей — баночка! И я тебя ею мазала. Твое тело и лицо было в ранах, сыпи, корках — это была золотуха! И сразу, через 2 года, золотуха прошла, но платила я ему по сто рублей за каждую баночку, на неделю! Ещё тебе очень помогла дубовая кора. Я ее заваривала и купала тебя в горячей ванночке, пока тело у тебя не становилось — вот, как этот чёрный шкаф! Ты плакал, кричал, но это тебя спасло! Но, ты, всё равно, неблагодарный, и папа тебе ближе, чем мама! Но, ничего — я мать, и должна терпеть!». Я решил: «Сам должен стать врачом и вылечить себя!». Мама была наблюдательной, это она первой высмотрела поклонницу из пятиэтажного дома. Вначале я её не замечал и не знал о её существовании. Но когда наступили летние каникулы, после второго курса, мама, стоя на балконе, вдруг меня позвала: «Смотри-ка, эта девочка всё время смотрит на наш балкон! Ты знаешь её?».

Выглянув в окно, увидел быстро шагающую мелкими шажками девушку — невысокого роста, лет пятнадцати, в длинной расклешённой юбке. Проходя мимо нашего балкона, она часто резко поворачивала голову в сторону балкона, явно кого-то искала. Увидев меня, она отвернулась и быстро удалилась. Через несколько минут она опять промаршировала той же дорогой. Я вышел на балкон. Увидев меня, она покраснела и быстро убежала. Я решил не уходить с балкона, понаблюдать. Через минут 10 она вновь появилась, но уже в сопровождении подружки. Я понял, что это «помощница» из того же дома и зовут её Катя. Она, в отличие от первой, проходя мимо, смотрела на меня и внаглую смеялась в лицо! А первая стыдливо отворачивала голову, и я понял, что это и есть моя поклонница. На следующий день я узнал от Стасика, что зовут её Юля. «Всё бы ничего, — подумал я, — дичь сама идёт в капкан!». Но раздражало: во-первых, зачем надо демонстрировать эту любовь перед моей мамой? Во-вторых, зачем создавать бригаду помощниц? — позже и другие стали ей помогать. И, наконец, самое главное, почему бы ей не быть красавицей, если уж любит?! Не обязательно же быть какой-то каракатицей и ещё, по-видимому, не совсем нормальной. Иначе, не стала бы устраивать такой всенародный спектакль! Мой брат тоже вскоре заметил её, а может, мама подсказала, он сказал: «Ты, дурак! Я бы, на твоём месте!..». Несколько раз заметил, что он с ней перекидывался фразами на улице, и Юля весело отвечала тонким, нервным голосом, а, увидев меня, быстро убегала. Я и не пытался с ней заговорить, скорее, чтобы не разочаровывать её своим голосом, хоть кому-то хотелось нравиться. На каждый праздник она всегда прибегала на балкон, когда на нём никого не было: вечером или рано утром, и подбрасывала поздравительные открытки. В зависимости от праздника они были следующего содержания: 1-й вариант — «С Новым Годом мы вас поздравляем, новогодний привет мы вам шлём! Счастья в жизни мы вам пожелаем и открытку с приветом пришлём!» — 2-й вариант: «Сколько в мире океанов! Сколько в небе звезд! Столько счастья тебе пожелаю!». Мой брат тут же все опошлял: «Сколько в мире океанов! Сколько в небе звезд! Столько у цыганки на… волос!».

Это продолжалось беспрерывно три года! Она тоже поступила в техникум и училась на курс ниже, но я к ней так и не решился подойти, чтобы не разочаровать. Я успел за это время даже с её подругой Катей познакомиться, и самое интересное — Юля на меня не обиделась и продолжала присылать записки, открытки. Возможно, она хотела через Катю найти ко мне подход, а может, как и мне, ей хватало и таких отношений? Катя была капризной и заносчивой, чувствовалось, ей доставляло удовольствие: «Вот, подруга бегает, но она не нужна, а она такая „нужная“, хотя ей это и не нужно»! О Юле она высказывалась с насмешкой. Я знал, что Катя «круглая» отличница в школе и победитель математических олимпиад. И хотя она мне немного нравилась, я решил восстановить справедливость. Однажды Катя в очередной раз закапризничала в ответ на моё предложение «завтра погулять». «Времени нет, мама ругается!» — бросила она, чтобы уговаривали. Я не стал этого делать, а своим друзьям объявил, что завтра рассчитаюсь с Катей! Её не любили и охотно меня поддержали, всем хотелось «поприсутствовать» на «экзекуции». Мой план был прост, как копейка, но мне казался остроумным и даже гениальным! К Кате домой был послан «парламентёр» — мальчик со двора, с поручением вызвать её ко мне на улицу. Катя появилась сияющей, чувствовалось, ей понравилось, что я при всех буду её уговаривать. «Что?» — обратилась она ко мне. «Ты мне обещала куда-то пойти!» — начал я с домашней заготовки. Катя волновалась и поэтому не заметила необычности фразы. «Куда это я обещала пойти?!» — с возмущением полезла в примитивный капкан Катя. И я тут же торжественно объявил то неприличное место, в которое она мне обещала отправиться! Под общий восторг присутствующих, охватив голову руками от стыда, Катя вприпрыжку умчалась домой, на ходу успев крикнуть: «Дурак!». Через несколько минут я им себя и почувствовал, но дело было сделано.