Легенда о Смерти - Анатоль ле Бра

— Вы, кажется, стираете? — сказала она.

— Да, Жозик, — ответила женщина, назвав девочку по имени, словно она ее знала.

— Не очень-то подходящее время вы для этого нашли, — сказала девочка, еще больше успокоившись.

Женщина ответила:

— В нашем ремесле не выбирают.

— Срочная работа?

— Да, Жозик, это саван, в котором завтра похоронят того, за кем вы идете.

И, сказав это, женщина развернула перед нею покров, который становился все шире и шире, пока не закрыл собою весь пруд.

Жозик, обезумев от страха, со всех ног бросилась в село. Запыхавшись, она вбежала в лавчонку, куда, как она знала, отец обычно делал свой «последний заход», словно во время крестного хода. Она была уверена, что найдет отца мертвым; но совершенно успокоилась, увидев, что отец даже не был так пьян, как обычно. Поддерживая его, она потащила отца домой. Когда они подошли к воде, там уже не было ни прачки, ни покрова. Жозик подумала: «Это была какая-то соседка, ручаюсь. Ей не хотелось, чтобы видели, как она стирает в воскресенье, в такое время, она побоялась, что я ее узнаю, и стала говорить мне все эти страшные вещи, чтобы я убежала». И поэтому Жозик ничего не сказала ни отцу, ни матери, тем более что та уже легла спать, когда они вернулись. И Жозик спокойно стала укладываться в постель, а ее пьяница-отец, как всегда, уселся в уголке возле очага, чтобы съесть свой ужин, заботливо оставленный ему в теплой печи... Что произошло потом? Бог его знает. Только Перина вдруг проснулась ночью и увидела, что мужа рядом нет. Она окликнула его сердито, думая, что он заснул, сидя на табуретке у огня. Но он не отвечал, и она встала, чтобы его растолкать. При свете лучины, которая продолжала гореть, она увидела, что он держит на коленях почти полную миску. Он и правда спал, но только таким сном, когда уже не хочется ни есть, ни пить — последним сном! Doué da bardono d'an anaon! Помилуй, Господи, его душу!

Жозон Бриан жил тогда в Кермаркере. Я вам говорила, что ему было лет шестьдесят. У него водилась привычка после ужина и молитвы посидеть в уголочке у очага и хорошенько затянуться табачком. Тем вечером, когда он собрался набить свою трубку, он заметил не без досады, что в его кисете осталось табаку лишь несколько крошек.

Жена ему и говорит, с кровати, где она уже лежала:

— Оставь ты это, ради Бога, Жозон. Завтра выкуришь свою трубку с большим удовольствием.

— Не в моем возрасте менять привычки, — отвечает ей фермер.

— Подумай, все в доме уже спать улеглись.

— Тем хуже! Сам пойду в село за табаком.

Как сказал, так и сделал.

В село Пенвенан надо идти мимо Барр-ан-Еоль, а вы знаете, что это место плохое. Есть у нас поверье, что на перекрестке дорог припозднившихся людей подстерегает groac’h — старуха-колдунья. Многим она причиняла зло. Не доходя до этого места, Жозон Бриан на всякий случай снял сабо и пошел босиком, чтобы не привлечь внимания старухи.

Он уже миновал белый межевой камень, на котором обычно сидела колдунья из Барр-ан-Еоль, как увидел четырех мужчин, которые несли гроб.

«Что это за ночные похороны?» — подумал Жозон. Он сначала было хотел остановить носильщиков и спросить, но, поразмыслив, предпочел пропустить их, молча стоя у канавы.

В селе он застал торговца еще на ногах, купил у него табаку и вернулся домой. Возвращаясь, он снова прошел через Барр-ан-Еоль без помех. Гроак’х — колдунья, видно, была занята другими. Выйдя на вязовую аллею, которая вела от дороги к усадьбе Кермаркер, он слегка удивился, увидев, что ворота открыты; он был уверен, что, уходя в село, закрыл их за собою. Он всегда этого требовал от своих рабочих на ферме и сам никогда не упускал сделать из-за всякой живности — лошадей, коров, баранов, которых люди из Пенвенана слишком охотно пускали пастись в его владениях.

Он тихонько выбранился, свел друг с другом концы загородки и прочно скрепил их цепью. После этого он двинулся дальше по аллее, идя в глубокой тени от деревьев и думая о доброй затяжке табачку, которую он сейчас сделает у очага, протянув ноги к еще горячим угольям. Он воистину заслужил это!

Но, войдя во двор, он застыл от изумления. Гроб, с которым он только что встретился, стоял поперек двери, а четверо мужчин неподвижно застыли по обе стороны от него — по двое у каждого конца.

Жозон Бриан не был трусом. Он воевал во времена «Старого» Наполеона[14]. Он шагнул прямо к мужчинам.

— Вы ошиблись адресом, — сказал он им, — здесь никто не заказывал домовину.

— Тот, кто нас послал, никогда не ошибается! — в один голос ответили они. И казалось, что этот голос шел из земли мертвых.

— Ну это мы сейчас узнаем! — воскликнул Жозон Бриан.

Он перешагнул через гроб и открыл дверь. Но только он переступил порог, как вдруг споткнулся и испустил долгий вздох. Когда его подняли, вся кровь вытекла у него из носа. Он успел еще рассказать, что с ним случилось, и сообщить свои последние желания, лишь не успел сделать свою последнюю затяжечку. Говорят, что это ее он требует всякий раз, как дымит печь в Кермаркере.

Мари Крек’хкадик, девушка лет пятнадцати-шестнадцати, прислуживала на ферме Кервезенн, в Бриё. Неподалеку от Кервезенна в одинокой хижине тихо угасал слепой старик, который по бретонским понятиям приходился Мари дядей, и она иногда ходила его навещать.

Однажды утром она возвращалась из Кемпера, куда каждый день возила молоко на ручной тележке. Дело было зимой, и уже почти стемнело. Вдруг прямо перед ней возник шарабан, которым правил знакомый ей крестьянин, ведя лошадь за уздечку. Она только и успела, что отступить к канаве со своей тележкой. Шарабан проехал мимо, и она увидела, что в нем лежит гроб. За шарабаном шел человек с крестом, за ним священник, ректор из Бриё, а за ними похоронный кортеж. Мари немало удивилась, увидев, что все это были самые близкие родственники ее дяди.

— Что это! Кажется, мой дядя скончался!

Она возвратилась в Кервезенн опечаленная и немного обиженная тем, что ее даже не известили о смерти старика, которого она очень любила.

Хозяйка, заметив ее огорчение, спросила:

— Что это с вами, Мари? Что-то случилось?

— Я только что увидела похороны дяди, а мне даже и не сообщили о его смерти.

Хозяйка рассмеялась.

— Вы, наверное, милая, во сне все увидели. Если бы ваш дядя умер, все в округе об этом знали бы.

— Хорошо бы, — ответила Мари, — только я сама хочу в этом убедиться!

И она бегом побежала к хижине.

Она нашла старика, как всегда, лежащим в закрытой кровати у очага. Правда, лицо у него пожелтело и он едва дышал. Одна из его дочерей, которая была там вместе с другими родственниками, предложила Мари провести вместе со всеми эту ночь у его постели, добавив, что, возможно, это будет его последняя ночь. Мари тут же села подле старика.

За день она сильно утомилась и через час или два задремала. Вдруг ей показалось, что что-то тяжелое стукнуло в дверь. Она сразу проснулась и увидела, что все остальные спят глубоким сном. Дверь между тем была открыта. И Мари увидела, как невидимые руки внесли и поставили на прикроватную скамью гроб. Замерев от страха, Мари сидела на своем месте, не издавая ни звука. Она даже зажмурилась. Но когда она перестала видеть, она услышала... она услышала, как таинственные руки роются в стружках, которые стелют под покойником в гробу, и в пеньке, которую ему обыкновенно кладут под голову вместо подушки. В это мгновение ее дядя испустил последний вздох.

На рассвете оказалось, что он уже холодный.

Потрясенная, Мари Крек’хкадик вернулась в Кервезенн, чтобы попросить у хозяйки разрешения пойти на похороны. Но хозяйка ответила, что клиенты в городе ждут их молока и что Мари всего лишь дальняя родственница покойного и она вполне исполнила свой долг, проведя ночь у его смертного одра. Бедная девушка должна была подчиниться. Взяв свою тележку, она отправилась в Кемпер. И тут она встретила похоронную процессию — на этот раз настоящую, — и на том же самом повороте дороги! Боясь, что ее могут упрекнуть за то, что она не пришла, Мари бросилась в поле за открытую изгородь. Она ждала там, глядя через ветви утесника, росшего по склону, как удалялась процессия. Она уже собиралась покинуть свое укрытие, как вдруг застыла на месте, как пригвожденная: по дороге, шатаясь, шел старик с желтым, как воск, лицом. Это был ее дядя, ее слепой дядя, который следовал за собственными похоронами.

От ужаса Мари Крек’хкадик упала без чувств. Час спустя люди, шедшие через поле, нашли ее лежащей в придорожной канаве. Полумертвую, они принесли ее в Кервезенн.

Мари Корник из Бреа вышла замуж за капитана дальнего плавания, которого любила всей душой. Но к несчастью, ремесло заставляло его жить подолгу вдали от нее. Мари Корник проводила дни и ночи в думах об отсутствующем муже. Как только он уходил в плавание, она закрывалась в доме и никого не хотела видеть, кроме своей матери, которая оставалась с нею, та даже журила ее иногда за слишком уж большую привязанность к мужу. Она все время повторяла: «Слишком любить — нехорошо, Мари. По крайней мере, наши предки так считали. Слишком много — стоит мало».