Вивальди не снилось - Владислав Март

переменился и мы не слышим её слов, то ли уже достаточно отбежали от входа, то ли розово‑сиреневая девочка ничего так и не сказала. Нам в спины смотрит только её маленький палец. Мы удивили её. Мы — другие. Девочка тычет и смотрит нам в след. У неё это одна из первых осеней. Мы же прожили уже достаточно, нам есть с чем сравнивать эту конкретную осень. И она иная. Ускоряемся, почти бежим к лесу. Только преодолев около километра, оказавшись в дали от девочек, мам и прочих людей, переходим на шаг. Особый осенний шаг по лесному ковру, что вздыбился, взъерошился и встал в один день против шерсти, против тонкой подошвы, против всякого человеческого шага. Пол леса охотно принимает только собачьи мягкие шаги, но не человечьи. Последние он помечает глубокими следами в свежеупавшей листве, заливает след водой, бросает под ноги ветки, те, что не попали по лицу, те, что не порвали куртку. Стены леса облезлые и блёклые как многослойный век обоев в старом питерском доме из которого так и не сделали филиал Эрмитажа. Потолок леса дырявый, как сарай на станции Вышний Волочек… Как марлевый отечественный бинт, что невозможно разрезать, а только порвать, с дырками сквозь которые сколько не мотай слоёв, рана видна. Всеми бинтами всех аптечек не закрыть прорехи в лесном массиве, в этом небе, что больше не скрыто за кронами.

Под ногами паззл из листьев. Кто‑то, кто? Белка, например, бежала‑бежала и перевернула коробку с кусочками загадки, с летними объедками, с коллекцией купюр. Упали листья‑паззлы, перемешались на полу леса. Ромбовидные берёзовые и осиновые, округлые с острым кончиком орешниковые, ажурные дубовые, фрактальные кленовые, толстые варежки вяза. Случайным южанином пикирует вниз пятерня каштана. Паззлы лежат ко мне то красивой цветной стороной, то одинаковой прожилисто‑жухлой, цвета мокрого картона. С обратной некрасивой стороны все листья похожи. Умирают напластанные один на один, перемежаясь всеми оттенками рыжего и коричневого, местами зелёного и жёлтого, но реже. Дождь сваливает все оттенки к коричневому. Будь ты хоть дважды зеленый утром, цвет мокрого картона — твой дневной наряд. Гниль забирается на паззлы, затемняет фасадную сторону, оголяет жилы и объедает края листьев. От иных остались только непропорционально долгие ножки. Словно был это не березовый скидух, а царское кленовое опахало. Перешагиваю одни и давлю тут же другие. Пёс, он же Вок, не смотрит под ноги, изредка на меня и на сумочку с вкусняшками. Не смотрит на листья, что почти не задевает, не мнёт. Это занятие для людей. Нет, белке не под силу разбросать столько коробок с фантиками‑купюрами. Стадо белок? Стая, арава, ватага, когорта, банда‑команда белок? Белки такие же жертвы осени, как и лист орешника. Запасы заканчиваются. Зиму переживёт половина белок. Умрут от бескормицы и холода. Две зимы не переживает почти ни одна белка. Три зимы не переживает никто. К чему тратить силы на разбрасывание паззлов. У белок своих дел полное колесо.

Листья занимают всю голову, невозможно оторваться от них, забываешь, что выгуливаешь собаку. Они как карточки со словами. Когда учишь английский можно использовать метод карточек. Слово — квадратик. Перевернул, а там перевод. Рассыпал, собрал, перемешал, поднимай и учи. Только листья — карточки с незнакомым языком, с переводом с незнакомого на чужой. С мёртвого на инопланетный. Со звериного на ботанический. Мне не дано выучить ни один из них. Только топтать. Но пара слов читается сквозь мелкий колкий дождик. Осень. Гибель. Конец. Листья как пятнистая форма на упавших в канавы, в колеи, заполненные водой и керосином. Хаки? Что за слово нерусское? Как выкашливание мокроты, как лай сторожевой псины, как скрежет поворачивающейся железной бандуры. Это хаки? Нет, не слышал, здесь не хаки, здесь просто гниль и осенняя жатва всего живого.

На небольшом пригорке из ничего, стоят чёрные распятия облетевшего чертополоха. Руки‑ветки мощных лесных колючек обесколючены. Всё было нацеплено на пробегающих собак и наркоманов, ищущих закладки. Остались только крестообразные скелетированные, уже тёмные и ослизлые концы полых трубочек. С редкими только на их вершинах венцами из колючки, задержавшейся отчего‑то, не найдя достойную штанину, и теперь ещё более напоминающими терновые венцы на пустых крестах. На растении по две‑три перекладины, но это неважно. Как не перекрещивай линии, любой перекрест — это крест. В испарении‑тумане от земли, пригорок с пустыми распятиями чернится на ещё цветном фоне невысокого клёна позади. Одна его сторона жёлтая, вторая рыжая. Отчего распятия пусты? Нет достойных, нет мучеников, все заняты на других южных полях? Здесь некого распинать. Здесь не ходят люди. Они гадят дистанционно. Из окон машин, из дыма пикников, из самолётов и квадрокоптеров. Распятия пусты, все преступники в законе. Пёс помочился на самый крупный чертополох‑крест, подтвердив, что мерзкое это дело, распинать людей. Мочились ли собаки на кресты Голгофы? Наверняка их там была свора.

Оборванные кроны показывают небо. Оно серое как туман. Как пластик ноутбука. Как труба для канализации в «Леруа». Как алюминий костыля. Постоянно идёт какой‑то каплепад, то больше, то меньше. В короткую минуту отсутствии ветра, к счастью, разбавляется дождик падением листьев. К счастью. Есть на Руси осенью счастье? Листопад продолжается в каких‑то мелких и жёлтых, редких в сером воздухе, но привлекательных для пса листьев. Собака подпрыгивает и хватает некоторые пастью. Листья уже мертвы, им не больно. Продолжая падать на дно леса, листья ложась в грязь становятся вдруг разными. В воздухе были одинаковыми маленькими березовыми, упав лежат в паззле липой или ивой. Как не заметил такой особенный вяз? Говорят, из них раньше делали мосты, не гниют в воде. Может и не гниют в обычной воде. Сейчас же вода мёртвая. В ней сгниёт всё. Вода эта струйкой натекает мне под подошву, стоит лишь на полшага замереть. Вода стоит в моих следах. Вода отражает рваное небо. Пса не касается. А вот за мной лежит пунктир следов‑ванночек, наполненных неживой коричневой водой. Копытца из сказки. Не пей из копытца. От человека остаются копытца, как от скотины, от козла. От нас, от людей козлиные следы. Не летаем мы как ангелы над ворохом листьев, а горячим сургучом ставим печати на всё живом, печать парнокопытную, знак демона. Мы умеем только топтать живое, только убивать листья. А ещё остаются пустые бутылки, пакеты, подушки, пружины, колея квадроцикла, танка… Всё это тонет в паззлах и воде. Нет, не белки. Люди растрясли коробку с бумажками. Люди любят бумажки, собирают и ценят. Когда таких слишком много, что‑то да обернётся. Ещё одна