Катрин Блюм - Александр Дюма

Папаша Гийом тоже занимался им, пытаясь развить его физические способности. Им двигали те же чувства, что и аббатом Грегуаром, когда тот пытался развить умственные способности Матьё, то есть чувство сострадания к человеческому существу и чувство самоуважения, живущие в каждом добром сердце. Он заметил способность Матьё подражать пению птиц и крику диких животных, его умение идти по следу. Он понял, что, несмотря на свое косоглазие, Матьё прекрасно мог высмотреть укрывшегося кролика или зайца. Гийом не раз замечал, что у него из пороховницы исчезает порох, а из мешка — дробь. Из этого он заключил, что поскольку вовсе не обязательно иметь фигуру Аполлона или Антиноя, чтобы стать хорошим лесником, то, возможно, ему удастся использовать наклонности Матьё и сделать из него вполне приличного помощника лесника. Он поговорил о своем подопечном с г-ном Девиоленом и получил от него разрешение доверить Матьё ружье. Таким образом у Матьё оказалось оружие. Но за шесть месяцев обучения новому делу Матьё убил двух собак и ранил загонщика, не добыв при этом ни одного трофея. Тогда папаша Гийом, убежденный в том, что Матьё, обладая всеми инстинктами браконьера, не имел ни одного из качеств, необходимых леснику, отобрал у него ружье, которым тот столь неудачно пользовался. Матьё равнодушно снес эту обиду, хотя он лишался теперь блестящей перспективы, о какой мы упоминали (и какая конечно же показалась бы весьма заманчивой человеку менее беззаботного или не такого философского склада), и без малейших угрызений совести вернулся к существованию бродяжки и воришки.

В этой бродячей жизни одним из его любимых мест отдыха был Новый дом у дороги в Суасон и очаг папаши Гийома, несмотря на ненависть или, вернее, инстинктивное отвращение, какое питали к нему мамаша Мадлен — слишком хорошая хозяйка, чтобы не замечать ущерба, наносимого ее саду и кладовке присутствием Матьё Гогелю, — и Бернар, которого мы пока знаем лишь по тосту, произнесенному в его честь Франсуа. Бернар, казалось, догадывался о той роковой роли, какую этот бродячий гость сыграет в его судьбе.

Мы забыли упомянуть о том, что, подобно тому как никто не знал об успехах, сделанных Матьё в чтении и письме у доброго аббата Грегуара, никто не подозревал также и того, что его неумелость в стрельбе была мнимой. Когда Матьё хотел, он попадал в куропатку или кабана более метко, чем любой охотник в округе.

Почему же Матьё скрывал свои таланты, избегая восхищения окружающих? Дело в том, что, по мнению Матьё, полезным было не только уметь читать, писать и стрелять из ружья, но и прослыть неловким и неграмотным.

Словом, вы видите теперь, каким скверным и злым малым был тот, кто вошел в дом и прервал рассказ Франсуа недоверчивыми словами по поводу кабана, который, по мнению молодого лесника, был у него в руках: «Ну да, совсем как в прошлый раз!»

— Ну нет, как в прошлый раз больше не будет! — возразил Франсуа. — Мы сейчас об этом и поговорим.

— Ну, и где же он, кабан? — спросил папаша Гийом, получивший возможность открыть рот благодаря необходимости вновь набить трубку.

— В засолочной, если он у Франсуа в руках, — сказал Матьё.

— Нет еще, — ответил Франсуа, — но прежде чем кукушка на часах хозяйки прокукует семь часов, он там будет. Верно, Косой?

Собака — теперь она блаженно растянулась у разгоревшегося очага — обернулась на голос хозяина и, взметая золу своим длинным хвостом, издала дружелюбное ворчание, которое вполне можно было воспринять как утвердительный ответ на заданный вопрос.

Удовлетворенный ответом Косого, Франсуа с нескрываемым отвращением отвернулся от Матьё Гогелю и продолжил разговор с папашей Гийомом.

Тот, довольный тем, что его ждала свеженабитая трубка, приготовился благодушно выслушать своего молодого приятеля.

— Я потому так сказал, папаша Гийом, — продолжал Франсуа, — что кабан в какой-нибудь четверти льё отсюда, в зарослях Тет-де-Сальмон, рядом с полем Ментар… Он вышел где-то в половине третьего утра из подлеска у дороги в Данплё…

— Брось, — прервал его Гогелю, — откуда ты это знаешь, если сам вышел только в три часа?

— Нет, вы только послушайте, папаша Гийом! Ну и дела! Он меня спрашивает, откуда я знаю!.. Сейчас расскажу тебе, Косой, дружище, это тебе может когда-нибудь пригодиться.

У Франсуа была плохая привычка, очень задевавшая Матьё: он называл одним и тем же именем и человека и собаку, убежденный в том, что, поскольку оба они страдают одним недостатком (хотя, по его мнению, косоглазие собаки выглядело куда привлекательнее), можно было не делать разницы между двуногим и четвероногим.

На первый взгляд казалось, что и человек и собака воспринимают это с одинаковым безразличием. Но надо сказать, что искренней в своем безразличии была только собака.

Франсуа продолжал, не подозревая, что добавляет еще одну обиду к тем, что Матьё Гогелю давно затаил против него в своей злопамятной душе:

— В котором часу выпадает роса? В три часа утра, верно? Ну так вот! Если бы он вышел после того как пала роса, он ступал бы по сырой земле и в его следах не было бы воды. Но он, наоборот, шел по сухой земле, роса пала уже потом, и следы от его копыт превратились в поилки для малиновок на всем его пути. Вот так!

— Сколько лет зверю? — спросил Гийом, не придавая замечанию Матьё особой важности либо полагая, что Франсуа уже достаточно его просветил.

— Лет шесть или семь, — уверенно ответил Франсуа.

— Поглядите-ка, теперь он ему показал свое свидетельство о рождении, — вставил Матьё.

— Почти что так, да еще и подпись копытом поставил. Не у всякого так бы получилось!.. И если только у него нет причин скрывать свой возраст, то скажу, что могу ошибиться не больше чем на три месяца. Верно, Косой? Глядите, папаша Гийом, Косой говорит, что я не ошибаюсь!

— Кабан один? — спросил папаша Гийом.

— Нет, с кабанихой, и к тому же супоросой…

— Ух ты!

— Вот-вот опоросится.

— Тебе что, случалось быть кабаньим акушером? — спросил Матьё, не сумевший удержаться, чтобы не мешать Франсуа спокойно продолжать рассказ.

— Велика хитрость!.. Посмотрите, папаша Гийом, малого нашли посреди леса, а он не знает, когда кабаниха супоросая, когда нет! Чему ж ты в школе учился?.. Да раз она тяжело ступает, дурень ты этакий, раз копыта у нее расширяются при ходьбе так, что того и гляди треснут, это значит, что живот у нее тяжелый, у бедной скотины!

— Он из новых? — спросил папаша Гийом: ему важно было знать, увеличивалось, уменьшалось или оставалось без изменений количество кабанов в его лесничестве.

— Кабаниха — да, — ответил Франсуа с обычной уверенностью. — А кабан нет! Ее я никогда раньше не встречал, а его знаю. Я ведь вам как раз говорил, когда вошел этот несчастный Гогелю, что я снова встречу кабана, знакомого с прошлой охоты… Это тот самый, которому две недели назад я всадил пулю в левую лопатку недалеко от Иворской лесосеки.

— А почему ты думаешь, что это тот самый?

— Да неужели надо объяснять вам, такой старой ищейке, что самого Косого обойдет?.. Гляди, Косой, папаша Гийом спрашивает… Ну да ладно! Я точно знал, что задел его, только попал в лопатку, а не рядом с ней, как надо было.

— Гм, — покачал головой папаша Гийом, — крови-то не было.

— Так потому что пуля застряла под кожей, в сале. Сейчас рана заживает и чешется и он трется о дуб, третий слева от Сарацинского источника… И вот он терся-терся и оставил на коре клок шерсти. Вот, глядите!

И в подтверждение своих слов Франсуа вытащил из кармана жилета клок шерсти, покрытый засохшей кровью.

Гийом взял его, оглядел взглядом знатока и, возвратив его Франсуа, словно это была величайшая ценность, сказал:

— Ей-Богу, правда, парень! Он здесь, теперь я его будто своими глазами увидел.

— Увидите еще лучше, когда будем его разделывать!

— У меня прямо слюнки текут. Я хочу сходить прогуляться в ту сторону.

— Конечно, сходите! Я уверен, вы увидите все, как я вам описал. А что до кабана, то его логово в колючих зарослях Тет-де-Сальмон… Можете не стесняться с месье, подходите так близко, как захотите, он и с места не двинется — ведь супруге нездоровится, а месье — учтивый кавалер!

— Ну что же, пойду, пожалуй, — согласился папаша Гийом с такой решимостью, что зубы его сжались и его коротенькая трубка уменьшилась еще сантиметра на три.

— Хотите взять Косого?

— Зачем это?

— Да и то верно, глаза у вас есть, посмотрите и увидите, поищете и найдете… А тезку метра Матьё отправим в конуру, только вручим ему в виде награды родины кусочек хлебца — вознаграждение за прекрасную работу сегодня утром.

— Э, Матьё, — сказал папаша Гийом, с сожалением глядя на бродягу, спокойно евшего свою картошку, сидя у огня, — ты слышишь? Он и про белку мне скажет, на каком она дубе сидит, и про ласку, в каком месте она дорогу перебежала, а ты вот так никогда не сумеешь!