Птичка тари - Рут Ренделл

— Это доберман-пинчеры, — сказала мать. Она всегда все объясняла, медленно и старательно. — В Германии, это другая страна, очень далеко отсюда, их обычно тренируют как полицейских собак. Но эти собаки — домашние. — Она обратилась к Мэтту, который как-то странно смотрел на нее: — Как их звать?

— Эта Хайди, а тот Руди.

— Они ведь собаки мирные и дружелюбные, правда?

— Вам и малышке они не причинят вреда. На женщин они никогда не нападают, так они обучены. Но я бы и сам поспешил вскарабкаться на ближайшее дерево, если бы кто-то крикнул: «Фас!», когда они неподалеку.

— Вот как? Мистер Тобайас не говорил об этом.

— Подумал, что иначе вы можете отказаться присматривать за ними, смею сказать. — Он оглядел высокие холмы за долиной так, словно это были Гималаи. — Немного одиноко здесь, как по-вашему? Не скажешь, что жизнь здесь бьет ключом.

— Вот это мне и нравится.

— Вкусы разные, хотя мне казалось, что такой красотке должно хотеться чего-то повеселее. Ярких огней, ну там… потанцевать, сходить в кино… Осмелюсь спросить, не пригласите ли на чашечку чая?

— Нет, не приглашу, — ответила мать и, взяв в одну руку поводки собак, а в другую — руку Лизы, вошла в сторожку и захлопнула дверь. Мужчина, оставшийся за порогом, произнес какое-то непонятное Лизе слово, которое мать назвала грязным и запретила повторять. Они услышали, как заворчал, как бы рассердившись, мотор машины.

Собаки принялись облизывать Лизу. Они лизали ей руки, а когда она погладила их, облизали ее лицо. Их шкуры были на ощупь удивительные — лоснящиеся, как кожа, мягкие, как мех, гладкие, как ее макушка, после того как мать вымоет ей голову.

Лиза сказала матери:

— Хайди и Руди черные на коричневой подкладке, — и мать рассмеялась и ответила, что это верно, именно так они и выглядят.

— Ты не можешь помнить слово в слово то, что говорили твоя мама и он, так ведь? — спросил Шон.

— Конечно, не могу. Но это было что-то вроде этого. Я знаю все, что она говорит, и хотела бы произнести. Видишь ли, я знаю ее так хорошо, знаю ее в совершенстве, потому что не знаю никого другого.

— А как же я? Ты знаешь меня.

Лиза поняла, что обидела его, и попыталась внести поправку:

— Я знаю тебя сейчас. В то время не знала.

— Тогда продолжай. Что случилось с собаками?

— Ив присматривала за ними по просьбе мистера Тобайаса. Он должен был уехать, отправлялся повидаться с матерью во Францию и почему-то не мог взять с собой собак.

— Карантин.

—  — Что?

— На обратном пути ему пришлось бы поместить их обоих в карантин на полгода, а это все равно что запереть их в конуре. Таков закон.

— Думаю, дело было в этом.

— Почему Мэтт не мог присмотреть за ними, если он жил где-то поблизости?

— В Озерном крае. У него была работа, он работал с утра до ночи. Он не мог выгуливать их… или не хотел. Так или иначе, Ив с удовольствием взяла на себя заботу о них ради мистера Тобайаса, она хотела сделать ему приятное. Похоже, они прожили у нас недели две или три, точно не помню. Я полюбила их, я хотела, чтобы мы завели собаку, после того как их увезли, но Ив не позволила. Она сказала, что мистеру Тобайасу это не понравилось бы.

— Значит, она не их убила?

— Я же говорю тебе, что это был человек, мужчина.

Лиза так и не узнала, кто он был и что попытался сделать. Теперь, по прошествии двенадцати лет, когда она стала взрослой и сама делала то, что делают взрослые, у нее возникли предположения.

Именно Лиза первой увидела его. Мать ушла в Шроув, заперев Лизу в спальне. Где были собаки, Лиза не знала. Возможно, в маленьком замке, где они спали по ночам, или даже в Шроуве, так как в каком-то смысле это был их дом. Ведь он принадлежал мистеру Тобайасу, их хозяину.

Мать ушла надолго. Кто мог бы сказать, сколько времени длилось то продолжительное отсутствие на самом деле? Все выглядит по-другому, когда тебе четыре года. Полчаса? Час? Или только десять минут? Лиза прочитала буквы в моющейся книжке и составила из них слова «пес», «кот», «кровать», «койка». В детской бутылочке не осталось ни капли сока, и вся бумага была исписана карандашом.

Лиза вскарабкалась на кровать и на четвереньках пробралась к окну. Комната была шестиугольной, в три окна, но кровать в ней можно было поставить только возле того окна, из которого открывался самый красивый вид. Солнце сияло, река серебрилась под его лучами, и ветер гнал облака, тени которых скользили по склонам высоких холмов. Где-то просвистел невидимый поезд и появился в поле ее зрения, выйдя из туннеля. Лиза влезла на стул, чтобы выглянуть из окна, которое выходило на ворота и маленький замок.

Обычно там было пусто, а если кто и появлялся, то только мать, молочник и почтальон по утрам и иногда мистер Фрост на своем тракторе. Изредка на дороге, ведущей к мосту, показывалась машина, но чаще всего дорога была пуста, так что, увидев незнакомого мужчину, Лиза от неожиданности подпрыгнула. Он держался за створку ворот и смотрел в сторону Шроува, высокий мужчина в брюках, которые мать называла джинсами, коричневом кожаном пиджаке и с матерчатой сумкой за спиной.

Внезапно он поднял глаза к ее окну и увидел Лизу между занавесками. Лиза поняла, что мужчина заметил ее, и испугалась. Она не могла объяснить почему, но, наверное, из-за его лица, неприятного лица, необычного, со всех сторон обрамленного кудрявыми русыми волосами, из-под которых выглядывали глаза и выдавался нос. Позднее Лизе пришло в голову, что испугала ее борода, которая была для нее в новинку. Второго бородача она увидела только в городе, когда Бруно и мать взяли ее туда за покупками.

Лиза испугалась, что мужчина направится к сторожке, и войдет в нее, и поднимется наверх, чтобы забрать ее. То, что она отпрянула от окна, проползла по полу и спряталась под кроватью, не спасло бы ее, и Лиза понимала это. Она понимала это даже тогда. Но все же она чувствовала себя чуть спокойнее в своем убежище, так как ей казалось, что в нем мужчина найдет ее не сразу. Мать заперла дверь ее комнаты и переднюю дверь сторожки, но Лиза боялась, что мужчина все равно до нее доберется.

Прошла целая вечность, и вернулась мать. Она вытащила Лизу из-под кровати, крепко обняла и сказала, что не видела никакого мужчины, и если даже кто-то приходил, то он, вероятно, человек не злой. А если злой, она натравит на него Хайди и Руди.

— Как ты узнаешь? — спросила Лиза.

— Я все знаю.

Лиза поверила, что это правда.

Позднее в тот же день раздался стук в дверь, и когда мать открыла ее, у порога стоял тот мужчина с бородой, он попросил стакан воды. Лиза подумала, что мать откажет ему, она стояла, вцепившись в юбку матери и испуганно озираясь, пока мать не велела ей отпустить ее и не вести себя так глупо. Мужчина попросил простить его за беспокойство.

— Пойди и принеси, пожалуйста, воды, Лиза, — сказала мать. — Не в стакане, а в кружке. Ты знаешь, как это сделать.

Лиза знала. В некоторых отношениях мать воспитывала в ней самостоятельность. Только в некоторых отношениях, конечно. Уже давно Лиза наливала себе воды, когда хотела пить, взбиралась на стул у раковины, доставала с полки кружку, поворачивала кран, наполняя кружку, а потом, стараясь быть очень внимательной, закрывала кран. Она проделала все это теперь, наполнив водой кружку, на которой была изображена дама в короне, и отнесла ее к передней двери. Немного воды расплескалось по дороге, но тут уж ничего не поделаешь.

Мужчина попил. Лиза видела так мало людей, что запоминала до мельчайших подробностей тех, кого видела. Он держал кружку в левой руке, не в правой, как Лиза и мать, и на третьем пальце этой руки было широкое золотое кольцо. Тогда она впервые увидела кольцо на чьей-то руке, так как мать колец не носила.

— Спасибо, детка, — сказал он Лизе, возвращая кружку. — Здесь поблизости кто-нибудь предоставляет П и П? — спросил он мать.

— Что-что?

— П и П. Пищу и постель.

— Здесь в округе никто ничего не предоставляет, — ответила мать, произнеся эти слова с явным удовольствием. Она вышла за порог, заставив его отступить назад, и обвела руками горизонт. — Получите то, что видите.

— Тогда мне лучше поскорее убираться отсюда. Мать ничего не ответила. Она сделала то, что Лизе не нравилось, когда это относилось к ней. Она как-то по-особому подняла и потом опустила плечи, пристально глядя при этом в глаза, но без улыбки и ничего не говоря. До этого Лизе не случалось видеть, чтобы мать делала так в разговоре с кем-нибудь, кроме нее.

Из окна материнской спальни наверху, того, которое выходило на проселочную дорогу, они смотрели на этот раз вместе, как уходит мужчина. Только отсюда была видна проселочная дорога, с одной стороны она огибала рощу и вела к мосту, а с другой — поначалу переходила в узкую дорожку, а потом в тропинку. Мужчина шел медленно, как будто его сумка с каждым шагом становилась тяжелее. В том месте, где дорожка начала петлять, сужаясь еще больше, он остановился и оглянулся на Шроув или, возможно, просто на высокие холмы.