Каприз - Ирина Комарова

Сашенька кивнула и послушно продолжила глазеть по сторонам. Впрочем, для неизбалованной развлечениями девушки, это действительно было интересно.

Вот молодой человек у окна держит перед собой развернутую газету – лениво водит глазами по строчкам, время от времени поднимая голову и оглядывая зал. Не найдя ничего любопытного и в зале, снова утыкается в газету. Рядом с ним, двое пожилых мужчин увлеченно беседуют о чем-то веселом. На широком диване устроилось небольшое семейство – отец, мать и ребенок, закутанный так, что и не поймешь, мальчик это или девочка. Родители, похоже в ссоре, не разговаривают, даже смотрят в разные стороны. Ребенок чувствует напряжение между ними, грустно сидит рядом с матерью, прижимая к груди тряпичного зайца с одним, наполовину оторванным, ухом. Высокий старик, с роскошной седой бородой, уже несколько раз вытаскивал из жилетного кармана большие, в форме луковицы золотые часы, смотрел на них, раздраженно, с громким щелчком закрывал крышку и снова убирал в карман.

В самом углу, близко сдвинув стулья, сидят трое – бледная худая дама и, по обе стороны от нее два, средних лет, пана. Тот, что слева, в золоченом пенсне и заметными, пушистыми бакенбардами, говорит ей что-то с натянутой улыбкой. Женщина слушает его, опустив голову, а второй пан, с тонкими черными усиками над верхней губой, морщит лоб и отворачивается. Тот, что с бакенбардами, встает, делает шаг в сторону, выжидательно смотрит на него. Второй морщится еще сильнее, нехотя встает. Теперь они говорят между собой и, судя по коротким взглядам, которые оба бросают в ее сторону, речь идет о женщине. Губы усатого недовольно кривятся, но он согласно кивает. Лицо пана с бакенбардами светлеет, он оборачивается и смотрит на женщину, которая по-прежнему сидит, не поднимая головы.

В этот момент раздается звонок. Старик с часами вскакивает, хватает свою палку и первым устремляется к дверям. Остальные тоже встают со своих мест, начинается общее движение.

– Пойдем и мы, – тетушка Магдалена потянула Сашеньку за руку.

Девушка послушно поднялась, но уже в дверях не выдержала, оглянулась. Она увидела, что пан с бакенбардами целует руку женщине, щеки которой слегка порозовели. Усатый, заложив руки за спину, отвернулся от них и смотрит в окно.

«Словно какая-то драма разыгрывается, – подумала Сашенька, – только жаль, ничего не понятно.»

Путешествие оказалось совсем не таким тяжелым, как боялась Сашенька. Отдельное купе в дамском отделении спального вагона первого класса оказалось вполне удобным, а служащие железной дороги любезными и услужливыми. Тетушка Магдалена и Малгожата сравнивали впечатления от прежних своих поездок с тем, что видели теперь, и по всему выходило, что сейчас все гораздо лучше.

На крупных станциях можно было выйти прогуляться. Сашенька специально ходила смотреть на товары, которые в изобилии предлагались местными жителями – там были домашние пироги, квас, глиняные свистульки, моченые яблоки, семечки, лыковые короба, мед, вырезанные из дерева фигурки, соленые огурцы еще великое множество всякой всячины. Она приценивалась, находила все просто неприлично дешевым и ничего не покупала.

Всю дорогу тетушка Магдалена не умолкала. Когда она устала сравнивать порядки на железной дороге прежней и нынешней, сделав окончательный и решительный вывод, что за прошедшее время, этот способ путешествия стал «гораздо удобнее и приличнее», то просто сменила тему. Теперь она, без всякого порядка, перескакивая с одного на другое, снова рассказывала Сашенька и Молгосе историю «этого неожиданного безумства Юлии», вспоминала «милого маленького Митеньку», который так любил ее, что всякий раз умолял ее остаться с ними насовсем, забавно изображала, как Юлия и Федор сердито выговаривали ей за то что она слишком балует малыша.

Малгожата, слушая рассказы о событиях, большинство которых проходили на ее глазах, быстро начинала дремать, а Сашенька слушала затаив дыхание. Она пыталась представить себе эту незнакомую женщину – графиню Юлию Казимировну Сотникову – хозяйку дома, в котором ей предстоит жить; сам дом; малыша Митеньку… Господи, как все-таки было страшно!

– … и вот на этом то балу они и познакомились, – продолжала свой нескончаемый монолог панна Домбрович. – Юлия потом говорила мне, что влюбилась в него с первого взгляда. Вот уж чего я никогда не могла понять! Не представляю, как можно вдруг, ни с того ни с сего, влюбиться в совершенно незнакомого человека! Правда, надо признать, Федор был очень хорош собой, очень, – она покивала головой, нежно улыбаясь, – а Митенька – точная его копия, может даже еще очаровательнее. И потом, они прожили вместе столько лет, и знаешь Сашенька, они были счастливы, по настоящему счастливы. Не много я знаю пар, которые за долгую жизнь не надоели бы, не устали бы друг от друга. А Юлия с Федором… Когда они были рядом, у них всегда были такие лица… светящиеся. Это смешно, но даже когда они ссорились было видно, как они любят друг друга. Так что может Юлия и правильно сделала, что приняла тогда его предложение. Хотя все это было очень странно…

Под бесконечный рассказ тетушки Магдалены, время в пути летело быстро. В Москву они приехали в середине дня и как-то, очень незаметно. Просто деревни, мимо которых проходил поезд, становились все больше, и встречались все чаще, постепенно сливаясь в одну; среди деревянных изб стали попадаться каменные дома, более четко начали выделяться улицы, среди них появились и мощеные. Потом, вдруг, Сашенька обнаружила, что смотрит на извозчичью пролетку, в которой сидит очень толстый важный офицер, в странной мохнатой шапке, и поняла, что они уже давно едут по городу.

А тут и кондуктор с колокольчиком прошел по проходу, и Малгося засуетилась с вещами, торопливо убирая и запаковывая то, что распаковали в дороге. Поезд замедлил ход, проехал еще немного, сильно дергаясь, словно никак не мог решить, то ли ехать дальше, то ли пришла пора остановиться. Наконец раздалось громкое шипение, над паровозом в голове поезда поднялись облака пара, и он окончательно встал.

Пока Малгожата бегала за носильщиком, Сашенька с тетушкой Магдаленой вышли на перрон. Чудесное майское солнце старалось изо всех сил, но все равно, было заметно холоднее, чем в Варшаве. Они зябко ежились в своих жакетах, но в вагон не возвращались – уж очень надоело, несмотря на всю его комфортабельность, тесное купе. Оглядевшись вокруг, девушка пришла к выводу, что Московский вокзал, мало чем отличается от Варшавского – та же суета и сутолока, те же носильщики в форменных фуражках и с бляхами на груди, катят тележки, на которых неаккуратно уставлены чемоданы и сундуки, те же пассажиры… по крайне мере, Сашеньке показалось, что она видела, как среди толпы мелькнул пан с бакенбардами и в золотом пенсне, за которым она наблюдала при отъезде.