Путешествие в Лилипутию - Джонатан Свифт

Из новинок, которыми мы обогатили наш опыт в тот день, расскажу о том, что моя милая Кульбюль назвала илчак, что в переводе с лилипутского означает «качели». Суть же качелей состояла в следующем: Кульбюль обхватывала руками и ногами мой орган, а я оттягивал его вниз, а потом резко отпускал. Кульбюль, естественно, взмывала вверх вместе с моей упругой плотью, сердце у нее (как она сама потом говорила мне об этом) замирало, а ее серебряный смех разносился под сводами башни.

Однако после того как ручки моей Кульбюль как-то раз соскользнули с моей увлажненной плоти, и она полетела вниз с огромной высоты, мы прекратили эту игру. Слава Богу, я успел подхватить ее, иначе она бы кончила жизнь на каменном полу башни или, что еще хуже, осталась бы до конца дней калекой. (Кстати, замечу: медицина в Лилипутии значительно отстает от нашей; они еще понятия не имеют о пользе кровопускания, а помощь больным ограничивают примочками, которые ставят в изобилии на все места тела и при любых болезнях – ушибах ли, желудочных расстройствах или мигренях. Впрочем, нужно отдать лилипутским врачам должное, кое в чем они все-таки преуспели и даже опережают нас. Я имел возможность убедиться в этом, познакомившись с одним лилипутом, который получил медицинское образование и практиковал в столице, пользуя пациенток из высших лилипутских кругов, даже приближенных к императорскому двору. Сколь глубоки их знания в одной деликатной ветви медицины, которая у нас пребывает в зачаточном состоянии, читатель может судить по фразе, оброненной моим коллегой во время одной нашей специальной беседы. Неглок – так звали этого ученого мужа – в ответ на мое замечание относительно слабой изученности в моем отечестве вопроса женских болезней сказал, что, пользуя своих пациенток, он исходит из следующего правила: все их жалобы на состояние здоровья в течение десяти дней предменструального симптома, десяти дней послеменструального симптома и пяти дней менструации не должно принимать во внимание, так как они суть плоды расстроенного в этот период воображения и не могут быть признаны отвечающими реальному состоянию жалобщицы. Замечу, что несмотря на малые размеры лилипуток, их менструальный цикл ровно такой же, как и у моих соотечественниц.)

Прощаясь, я спросил у Кульбюль, зачем она делала измерения моего детородного органа. На что она ответила: подружки так заинтересовались ее вчерашним рассказом, что попросили ее все выяснить и сообщить в подробностях. И теперь она сможет поведать им, что если у мужчин-лилипутов этот орган достигает длины одного кюмшлота (так называется единица измерения, приблизительно равная расстоянию между кончиками вытянутых большого пальца и мизинца), то у меня этот размер составляет двенадцать кюмшлотов. Скажи ей об этом кто другой, добавила Кульбюль, она бы ни за что не поверила, но она видела все своими глазами и измерила этими вот пальчиками, так что сомнений на сей счет испытывать не может.

– Может быть, твои подружки пожелают лично убедиться, – сказал я, пряча свое естество в штаны. – Я буду рад принять их и представить все доказательства.

По ее надутым губкам я понял, что такая идея отнюдь не вдохновила ее; видимо, она хотела иметь все то, чем владел я, в единоличном своем распоряжении. Однако поразмыслив, она, судя по всему, поняла, что в таком разе будет являть собой некое подобие собаки на сене, так как ее возможности, как бы ни были велики желания, довольно ограничены самой природой, которая, вероятно, имела свои причины распорядиться нашими размерами так, как она ими распорядилась.

Кульбюль не дала мне ответа сразу же – о ее решении я узнал следующим вечером, на который назначил наше очередное свидание.

Кульбюль оказалась щедрой душой: хотя и скрепя сердце, – о чем она поведала мне потом в минуту откровения, – но она согласилась с моим предложением и на следующий день явилась не одна, а в сопровождении еще пяти таких же хорошеньких лилипуточек – глазки у них горели любопытством, влажные губки были чуть приоткрыты, крохотные ручки не находили себе места.

Возникшую было первоначально неловкость быстро рассеяла Кульбюль, которая, назвав мне имена своих подружек, не стала заводить светских разговоров о погоде, а без обиняков скинула с себя свои одеяния, представ передо мной в лучшем своем виде. Я быстро поднял ее на табурет и устремил вопрошающий взор на остальных девиц.

Они последовали примеру Кульбюль, хотя и несколько тушуясь, что при их профессии показалось мне несколько странным. Я был готов объяснить их такую застенчивость необычностью ситуации и клиентом, который мог представляться им и в самом деле горой (по-лилипутски «флестрин», как, конечно же, помнит мой читатель) отнюдь не в фигуральном смысле.

Наконец все они оказались на табурете перед моим жадным взором. Я осторожно прикасался к ним, ощущая их нежную кожу и выпуклости в соответствующих местах.

Потом настал черед разоблачиться и мне. Мои гостьи замерли, глядя, как я расстегиваю свои панталоны. Наконец на свет Божий появилось мое напружиненное естество… и произвело на них то же действие, что и два дня назад на Кульбюль.

Не успел я выпростать из штанов тот самый предмет, который столь интересовал их и ради которого они заявились ко мне, как все они попадали без чувств. Однако скоро они пришли в себя (холодная вода на лилипуток и на наших соотечественниц действует одинаково) и проявили такую же прыть, как и Кульбюль. Их совместными усилиями дело спорилось, да и сами они внакладе не оставались. Места всем хватало – шесть веселых маленьких наездниц разместились на одном скакуне, который рад был бы вместить еще столько же – их ягодицы-вишенки перекатывались на упругом седалище, через несколько минут пришедшем в состояние, близкое к тому, в котором находился Везувий перед гибелью Помпеи: грозило извержением, хоть и не гибельным, но довольно опасным для наездниц. А потому я с криком: «Берегись!» отгородил моих девушек стеной из двух ладоней от разомкнувшегося в сладострастии отверстия и, содрогнувшись всем телом, пролился на поверхность табурета молочным озерцом, вид которого вызвал приступ восторга у моих гостий. Они сопроводили мое излияние стонами и криками, как раненые амазонки, добивающие поверженного врага.

Через минуту я снял с табурета моих милашек, окунул их по очереди в бочонок с водой, где они весьма ловко омыли свои влажные попки, и простился с ними до следующего вечера, сказав:

– Приводите своих подружек. Места всем хватит.

В моей башне в тот вечер было светло и шумно, а вот на втором этаже веселого дома не светились шесть окон.

Что и говорить, любезный мой читатель, такой поворот событий благоприятно сказался не только на моем здоровье, но и настроении. Теперь по утрам я чувствовал бодрость и прилив сил и был готов заниматься с моим наставником, постигая премудрости лилипутского языка и образа жизни. Я питал к моему учителю самое дружеское расположение и, как выяснилось впоследствии, напрасно, потому что он был приставлен ко мне не только в качестве педагога, но и шпиона. Обо всем, что происходило в моей скромной обители, он докладывал императору, членам госсовета, а в первую очередь моим злейшим врагам – министрам казначейства и тайных дел, которые собирали материал, чтобы выставить меня в крайне неблагоприятном свете перед Его Императорским Величеством (забегая вперед, скажу, что им это удалось). Однако в то время я еще не знал о происках моих врагов, а потому был беспечен и открыт перед моим наставником, без утайки рассказывая ему о том, что происходило в его отсутствие, спрашивая у него совета в делах лилипутских любовных отношений, дабы не ударить в грязь лицом перед моими уже многочисленными подружками. Впрочем, лилипуты в делах любовных мало чем отличаются от нас, а потому в этом смысле советы моего друга (каковым я считал его тогда) мне мало чем помогли, и я стал больше полагаться на свой человеческий опыт, который меня ни разу не подвел. Говоря «человеческий опыт», я как бы противопоставляю его лилипутскому, что неверно хотя бы и с терминологической точки зрения. Лилипуты, так же как и мы, принадлежат, видимо, к роду человеческому, о чем свидетельствуют и их физическая конституция, и привычки, и общественное устройство. В этом смысле они ближе к нам, чем, скажем, африканские племена пигмеев, которые не только уступают нам в росте, но и пребывают в дикости, ни нам, ни лилипутам давно уже не свойственной. Я старался быть естественным, потакать желаниям моих подружек и не забывать о своих, и такая линия поведения оказалась самой разумной – она позволяла мне завоевывать сердца все новых и новых лилипуток и самому не оставаться равнодушным к их прелестям.

Ах уж эти лилипутские прелести! Я уже не раз имел случай заметить, что лилипуты отличаются от нас только размерами, повторяя в остальном все особенности нашего строения (полагаю, что и внутреннего, хотя на вскрытиях лилипутских покойников не присутствовал; впрочем, их медицина пребывает в таком зачаточном состоянии, что и учебных вскрытий в их медицинских школах не проводится). Но если наши малейшие изъяны видны нам невооруженным взглядом, то лилипутские для нашего глаза просто незаметны, а потому все лилипуты казались мне красавцами и красавицами, за исключением тех, что были уродами.