Кадын - владычица гор - Анна Никольская

Почуяв запах дыма, Очы-Дьерен на четыре ноги встал, с места не идёт.

— Эй-ей! — сердито крикнула принцесса, нагайкой взмахнув.

— Остановись, Кадын! — молвил конь человеческим голосом. — Много к запретной горе Тургак следов идёт, обратного следа не вижу.

— Повороти-ка ты вспять, хозяйка! — рысёнок мяукнул жалобно. — Боязно на гору глухой ночью ай-эски взбираться. Здесь крылатые птицы гнёзда не вьют, здесь звери копытные и звери когтистые тропами не ходят.

— Ты снаружи подстилка, внутри потроха! — прогневалась на Ворчуна девочка. — Совета у тебя не спрошу!

Стегнула Кадын плетью о семью концах по крупу коня, и взвился он как орёл. В гору как весенний ветер взлетел.

А про гору ту разное сказывали, удивительное, странное. Мол, во времена ай-эски — ущербной луны, — когда злые духи изо всех нор выползают, когда чуди-призраки из всех щелей выбираются, является на вершине Тургак видение-морок. В безмолвной тишине скачут на иноходцах могучие, чёрные, как земля в могильнике, воины. Оружие их серебром блестит, упряжь золотом сверкает. Очи воинов пусты и прозрачны, как горный хрусталь. А со снежной вершины смотрит на своих давным-давно умерших воителей-всадников мёртвый хан, холодный, как дно Телецкого озера.

Матери детям наказывали ночами в сторону той горы не смотреть. Охотники не из робкого десятка на ночёвки поблизости не останавливались. Кочевники за семь вёрст гору Тургак обходили.

Тихо вокруг было, пусто было. Но не успела Кадын соринку в глазу сморгнуть, вся Тургак-гора людьми и лошадьми покрылась. В мёртвой тиши мёртвые воины дозором скачут, хан на вершине стоит. Ноги его в землю вросли, мхом покрылись от времени, борода по камням стелется, шёлковые одежды от пыльных ветров седыми стали. Не шелохнётся мёртвый хан, не пошевелится. Взгляд его, словно валун стопудовый, недвижен, уста и семеро алыпов не разомкнут. Но узкие глаза видят ночью ясно, как днём. Уши, щетиной заросшие, слышат барса в горах и крота под землёй. Нос чует птицу в небе и рыбу в воде.

Испугалась маленькая Кадын сперва, но после успокоилась. Своим делом мороки заняты. Воюют с кем никто не воевал. Сражаются призраки в бронзовых доспехах с кем никто не сражался. Дерутся мёртвые алыпы в доспехах из меди с кем никто не дрался. Будто не видят её, будто не слышат, не трогают. Сидит себе девочка в седле, как белка в дупле, никем не замеченная.

Вот уже хан руку поднял, войско своё обратно под землю, в другой — не золотой, но чёрный Алтай отпуская. Как вдруг пискнул рысёнок Ворчун, со страхом не совладав. В тиши его голос, как гром лавины снежной, раздался. Обернулся мёртвый хан и пустыми глазницами прямо в глаза Кадын посмотрел. Девочку словно молнией ударило, точно насквозь огнём прожгло.

И слышит она глухой голос, как будто со всех сторон доносится, а больше из-под земли прямо.

— Не бойся, Кадын-принцесса! — молвил мёртвый хан. — Ни я, ни воины мои вреда не причиним тебе. Но и ты обещай просьбу мою исполнить!

— Всё, что в моих силах, для тебя сделаю, о почтенный хан! Проси чего надобно! — вежливо ему девочка отвечала.

— Был я великим ханом, водил непобедимое войско, владел богатыми стойбищами, — сев на утёс, травой поросший, начал свой рассказ мёртвый хан. — Скота у меня — как Муравьёв в муравейнике, было: три дня считай — не сосчитаешь. Рабов как кедров в тайге. Добро моё ни в какой шатёр не спрячешь: сундуки вокруг стойбища, словно горы, половину неба закрывали. Даже джунгарские конники стороной кочевья мои обходили, боялись. Знали, стрелы мои на землю не падают, всегда метко в цель бьют.

И приехал однажды с джунгарской стороны гонец. Один с тяжёлой сумой у седла. Просил разрешить ему слово пред ханом молвить. Лисой вился, всесильным и всемогущим называл. А просил хозяин его — хан Джунцин — одного: через мои кочевья всадников джунгарских пропустить, чтобы на соседей дальних, слабых напасть. В суме же кусок золота величиной с конскую голову привёз. Почтительно к моим ногам положил. Сверкало то золото пуще ста алмазов, переливалось семью цветами радуги!

И не устоял я. Забрал золото, велел пропустить джунгарцев через земли свои. Что мне за дело до других ханов, которые сами себя оборонить не могут? И разграбили враги дальние стойбища. И вернулись с чужими богатствами, кровью людской омытыми, и мне поклонились низко. А вскоре подстерегли на охоте в лесу меня и пустили в спину стрелу железную.

Погребли меня люди на вершине горы Тургак-туу. Богатые посмертные дары в курган положили: семьдесят коней, восемьдесят верблюдов, девяносто сундуков с добром, сто рабынь и тот кусок золота вместе с прочим. Проклятое оно, это золото, за предательство взятое! Давит оно меня, нет мне покоя среди мёртвых в царстве Эрлика! У бездонного озера чёрного с мостом из одного конского волоса в вечном полумраке маюсь-мучаюсь, и нет мне отдыха!

Слушай же, Кадын, мою просьбу, — печально, как северный ветер, вздохнул мёртвый хан.

Слёзы из пустых глазниц его будто хрустальные пуговицы по щекам катились. Сердце Кадын от жалости кхану крохотным стало.

— Как солнце восток позолотит, найди ты на вершине Тургак-туу кедр приметный с двумя стволами и золотыми шишками. Под кедром камень лежит пегий с золотыми прожилками. Разрой возле него мою могилу, достань золотую голову и с обрыва в бурливую реку брось. Тогда спокойно я усну.

Утих голос хана. Где стоял — следа нет, куда пошёл — слуха нет. Сказанные слова ещё не остыли, глаза моргнуть не успели, напал на девочку такой сон, что проспала она остаток ночи, и день, и ещё ночь подряд. Проснулась, отряхнулась, поднялась — целы руки и ноги. Голову потрогала, голос вспомнила.

Оседлала Очы-Дьерена верного, Ворчуна на луку седла посадила и поднялась на вершину Тургак-туу. Глядит, и впрямь приметный кедр с двумя стволами и золотыми шишками стоит. Под ним пегий камень с золотыми прожилками лежит.

Шесть дней, шесть ночей рыли они с рысёнком возле того камня без устали.

— Делать нам больше нечего? — рысёнок ворчал, но хозяйку ослушаться не осмеливался. Когтями каменистую землю сноровисто разгребал.

На седьмой день, лишь солнце запад алым окрасило, добрались они до богатого захоронения. Смотрят — прямо сверху в лиственничной каморе кусок золота величиной с конскую голову. Блестит пуще ста алмазов, семью цветами небесной радуги переливается!

С превеликим трудом вытащила его Кадын наверх, даром что богатырша, и задумалась: жаль такое богатство в реке топить! Сто табунов можно завести, сто юрт поставить! Сто немощных стариков от недуга излечить, сто детей малых сто лет кормить! Жалко столько золота в воду выбрасывать! Однако как просьбу мёртвого хана не выполнить? Обещала ему Кадын и слово своё держать должна.

Взвалила она на плечи золотую голову, дотащила до обрыва ближайшего и в бурную реку с громким плеском бросила. Раскололся золотой самородок на тысячи мельчайших частиц, и понесла их прочь вода быстрая.

Кадын могилу хана закрыла, всё, как прежде было, сделала, чтобы жилось ему на том чёрном Алтае, в подземном царстве Эрлика, вольготно, дышалось легко.

На горе же с тех пор перестали видения-мороки показываться. Уснуло чёрное войско мёртвого хана навеки спокойным сном.

Только название и осталось Тургак-туу — «Гора, где маячит». А все речки и ручьи в тех диких местах золотоносными стали. До сих пор находят в них люди крупицы ханского золота, по всем притокам быстрой водой разнесённого.

Глава 7

Шароваровы

Скачет огненно-гнедой Очы-Дьерен по земле алтайской быстрокрылой птице его не догнать. По золотым горам бежит легконогой кабарге за ним не угнаться. Равномерно покачиваясь, конь бежит. Кадын, будто в люльке дитя, из стороны в сторону колыхаясь, спокойно в широком седле сидит. На подоле гор копытами Очы-Дьерен землю отбрасывает. На рёбрах гор из камней искры высекает. На плечо горы поднявшись, танцуя, бежит. Ушами чутко перебирая, будто ножами облака стрижёт.

Солнце ещё за гору не зашло, земля ещё не посинела, остановился Очы-Дьерен меж семью медноствольными лиственницами водицы из ручья испить. Повесила Кадын ему на шею литой колоколец-ботало[27] и травы пощипать отпустила. Сама шалаш поставила, соболий кафтан наземь постелила, Ворчуна клубком под голову положила и отдохнуть легла.

Неудобно рысёнку, вертится он волчком, заснуть не может.

— Хозяйка, а хозяйка, — говорит. — А Дельбегень этот и вправду так страшен, как о нём люди сказывают?

— Не так страшно чудище, как его малюют, — Кадын отвечает и на другой бок поворачивается. — Спи!

— Хозяйка, а хозяйка! — не успокоится рысёнок. — А каков он, людоед кровожадный этот?

Вздохнула Кадын — поняла, что просто так от Ворчуна не отвяжешься.