До свидания, эрлюсы - Владимир Кобликов

— Оружие есть?

— Не имеется.

— Собери вещи.

Капитан собрал вещи и спросил, можно ли ему одеться.

— В сельсовете оденешься!

Так полуголым и привели капитана. А у колхозников был обеденный перерыв. Народу на улице собралось: каждому ведь поглядеть хочется на живого шпиона.

В сельсовете Харитонова допросили. Почтальонша пересчитала деньги в сумке. Все целы. Капитан попросил ее припомнить, что он ей сказал при встрече.

— А я не помню — испугалась очень.

Председатель понял, что попал в смешную историю, и стал думать, как ему поступать дальше. Он пересмотрел еще раз вещи Харитонова и спросил, зачем с ним пустой рюкзак.

— Картошки хотел купить в вашей деревне.

Предсельсовета совсем смутился. А тут еще нагрянул Соломко. Он выложил на стол свои и харитоновские документы и поднял большой шум. Представитель местной власти извинялся и обвинял во всем трусиху Феньку. В наказанье он заставил почтальоншу принести «пострадавшим товарищам» рюкзак картошки.

— Огурцов и зеленого лука не забудь, — крикнул председатель вдогонку бдительной девице.

…Вечером капитановы конвоиры пришли на берег еще раз извиняться. Они принесли с собой банку меда, огурцов, душистого заварного хлеба. Мы их угощали свежей ухой, чаем с сухарями. Смеялись над «шпионской историей». Потом разговорились о здешних краях. Председатель сельского Совета и его товарищи оказались простыми и веселыми людьми, очень любящими свою деревню.

Прощаясь, председатель попросил:

— Может, найдете время завтра и выступите перед колхозниками. Еще никогда в нашем клубе не были ни настоящие поэты, ни настоящие художники — живем мы, что говорится, в самой глубинке.

— Выступить, конечно, можно, — согласился Соломко, — да вот не при параде мы.

— А вот так, в тельняшках-то, еще интереснее. С народом чем проще, тем лучше. Народ все понимает.

А Колька — тоже поэт

Перед самым сном в нашу палатку зашел капитан.

— Знаете, — сказал он мне и Соломко, — есть хорошая идея.

— Какие там перед сном могут быть идеи?

— Тебе бы, Никита, все спать да спать.

— От сна еще никто не умер, — изрек Соломко и вдруг захохотал.

— Чего ты?

— Ой! Не могу! Ой! Не могу! — стонал Борода.

— Да скажи ты, в чем дело?

— Так тебя и вели в одних трусах и зюйдвестке?

— Так и вели, — недоумевал капитан.

— Ой! Не могу! — опять застонал Соломко. — Ну и картина!

Нам тоже стало смешно. Мы так громко смеялись, что Филипп и Борис прибежали узнать, в чем дело. Толком они от нас ничего не узнали, но почему-то тоже смеялись.

Насмеявшись, Соломко вытер слезы и спросил:

— Какие же идеи, капитан, тебе мешают спать?

— Надо рано утром пойти в деревню и в подарок колхозникам оформить клуб, нарисовать несколько портретов лучших людей, сатирическую газету выпустить. За день мы вчетвером все успеем сделать. А вечером в клубе расскажем о живописи, о литературе, а ты прочитаешь свои стихи.

— Добро…

В лагере остались мы с Булькой. Остальные ушли в деревню. Я отмыл до блеска котелок, сварил обед, написал письма, послушал приемник, а на часах только одиннадцать.

Булька тоже скучала. Она легла под кустом, положив голову на вытянутую лапу, и смотрела грустными глазами на дорогу, уходящую в гору. Становилось жарко. Выкупался. Речку вброд переехал старик на телеге. Старик размахивал над головой кнутом и, не переставая, повторял: «Давай, давай, давай, давай…» Делал он так для того, чтобы лошадь не остановилась посредине реки и не посмотрела на воду. От этого у лошадей, говорят, кружится голова, и они падают в реку. Старик проехал мимо, поздоровался, но останавливаться не стал. А я надеялся.

Лег на теплую траву и стал слушать кузнечиков. Сколько их только на этом лугу! Где-то совсем рядом крякала утка. То и дело речку перелетали сороки и противно хвастали об этом. Красиво охотился над водою ястреб-рыболов. С места на место перепархивали испуганные кулики. В кусты пролетел, сверкая своим тропическим оперением, маленький зимородок. Он уселся на самый нижний кустик над мелководьем, осмотрелся по сторонам и застыл, наблюдая за мальками… Высоко-высоко в ясном небе, кажется, у самого солнца, медленно движется крохотный самолетик. За ним тянется белая полоска. Самолетик могут видеть множество людей. Начинаю думать о том, как велика Родина. Даже трудно представить, сколько на нашей земле очень красивых мест. И всех их человек никогда не сможет увидеть, даже если всю жизнь без сна и отдыха будет путешествовать. От таких мыслей стало грустно…

Булька вскочила с места и побежала, радостно лая. Это она раньше меня заметила бегущего с горы Кольку. Я тоже поднялся с земли.

— Колька! — кричу обрадованно.

— Я на минутку.

— Давай пообедаем, Коль, — упрашиваю мальчика.

— Не могу.

— Хоть расскажу, что там делают наши.

— Там такое творится — передать трудно. Сатирическую газету выпустили. Большущие карикатуры в ней и стихи Соломкины. Вся деревня хохочет. Одна спекулянтка как увидела себя в газете, заперлась дома и воет. Кричит: «Повешусь! Отвечать будете!» А сама не вешается. Сейчас капитан, Филипп и Борис передовиков рисуют, а Никита частушки сочиняет про нерадивых колхозников. Девчата сегодня эти частушки в клубе петь будут… Знаешь, я пойду. Меня за красками послали.

И убежал. Булька тоже хотела удрать, но я строго приказал изменнице вернуться. Булька обиделась и спряталась в палатку.

— Старина, поплыли рыбу ловить, — зову я собаку.

Булька не отзывается.

— Оставайся тогда одна, я уезжаю. — Булька прекрасно понимает значение сказанных слов и выскакивает из палатки.

Мы садимся в лодку и заплываем вверх по течению. Потом я начинаю ловить спиннингом, а Булька мешает мне: каждый раз, когда я бросаю блесну, она подпрыгивает и пытается поймать железную рыбку… Ни одного поклева. И вдруг удилище резко выгибается.

— Есть! — кричу я радостно Бульке и в это время замечаю флажок, торчащий из горлышка плывущей бутылки…

Я ложусь в двенадцатом часу ночи. «Артисты» еще не вернулись. Ругаю их. От зависти, конечно. Мне тоже очень хотелось быть со всеми в клубе, но я не художник, не поэт и даже… не юнга.

Слышу, как провожают моих друзей деревенские парни и девушки. Очень задушевно и с грустью играет гармошка. Далеко по реке уплывает протяжная песня. Древняя река, наверное, слышала ее тысячу раз, но все равно затихает, когда узнает красивый знакомый и грустный напев…

— Ну, конечно, он спит, — говорит про меня Соломко.

— Ложитесь потише, — предупреждает всех капитан. — Пусть отдыхает.

Я притворяюсь спящим. В палатку забирается один Андрейка. Соломко и Колька задержались на улице.

— Ты, Андрей?

— Ага.

— Хорошо прошел вечер?

— Очень. — Мальчишка помолчал, а потом зашептал: — А Колька-то наш — тоже поэт.

— Да ну?

— Правда! Сегодня вместе с Никитой читал свои стихи.

— Про что же Колька пишет?

— Про речку, про лес, про дружбу. А одно совсем интересное, я даже запомнил… Вот:

Я этот день запомню навсегда.Над нами было небо грозовое,И волны, закипая, с грозным воемЛомились в потемневшие борта!..

Правда, здорово?

— Хорошо у него получается. — Я понимаю, что без помощи Бороды здесь не обошлось.

— Хлопали очень.

— Молодец, — хвалю я Кольку и чувствую, как слипаются веки.

Утром все наперебой рассказывают мне о незабываемом дне и вечере в клубе. Делаю вид, что слушать мне совсем не интересно.

— Деревяшка, а не человек, — замечает Борода и уходит умываться.

Когда садимся завтракать, я, словно невзначай, вспоминаю:

— Да, Коля, тебе письмо.

— Мне? — не верит мальчик.

— Тебе, конечно, — и я достаю бутылку с флажком.

Юнга бледнеет, а потом — краснеет. Есть ему уже не хочется.

— Читай! — требуют от Коли.

Соломко резонно возражает:

— Пусть сначала сам прочтет.

Колька откупоривает бутылку и никак не может достать письма. Мальчишка не выдерживает, отходит в сторонку и стукает по бутылке камнем.

— Вот это ты зря, — делает ему замечание Филипп. — Во-первых, теперь кто-нибудь ногу себе порежет, а во-вторых, бутылки надо возвращать Люсе. Где она тебе наберется бутылочных конвертов?

Колька напоминает котенка, которому дали живую рыбу. Только что не урчал юнга от удовольствия.

Филипп с Борисом переглянулись и покачали понимающе головами, что, вероятно, означало на языке жестов: «Беда с этими влюбленными! Вот и стихи уже писать начал!»