Жил-был мальчик - Владимир Савченко

- Как нет? Как это нет! - Она схватила книгу, перелистнула страницы и прочитала с утрированно драматическими интонациями: - "Она было средней дочерью, и родители не слишком любили ее. Мать любила сына и отца, отец сына, младшую дочь и одну женщину на стороне... Не ценили учителя-посредственна. Не пользовалась успехом у мальчиков, потом - у парней. Постепенно зрела обида на жизнь: ведь не хуже других, просто всем везет, а ей нет... Когда исполнилось шестнадцать лет, попыталась отравиться спичками: просто так, от скуки и неудовлетворенной мечтательности. Но не получилось, только испортила на" год желудок..." - Она захлопнула книгу.- Ах, как это все увлекательно и безумно интересно! Как это тебе важно было узнать! И о том, что вышла замуж за того, кто взял,-за тебя... Ну вот, узнал. Удовлетворен, да? Эх, какой же ты все-таки...- И Людмила Сергеевна отшвырнула книгу, как будто швыряла не книгу.

- Постой, Люсь,- Петр Иванович все более овладевал собой.- Ты в своем непременном стремлении во всем винить меня явно перегнула палку. При чем здесь ты? Ведь книга-то... не о тебе! Вот смотри,- он поднял книгу, раскрыл на первой странице,- здесь же написано: "Жил-был мальчик..."

- Какой мальчик, при чем здесь мальчик! Там написано: "Жила-была девочка..."

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И ранее, чем Петр Иванович окончательно понял, что к чему, он почувствовал невыразимое, огромное, как счастье, облегчение. Человека осудили и приговорили, сейчас казнят: оглашен приговор, делаются последние приготовления; скучая, покуривает врач, готовый освидетельствовать; осужденный уже простился с жизнью - как вдруг: "Да вы что, братцы, с ума сошли! Это же наш Петр Иванович, хороший парень! Развяжите его. Вот так!"

"Так вот оно что! Вон, оказывается, какая это штука! Ну и ну! Вот это да! А я-то, дурак..."

Он сел на кушетку рядом с женой, обнял ее за плечи, притянул к себе. Людмила Сергеевна попыталась вырваться, но не настолько энергично, чтобы в самом деле вырваться.

- Успокойся-ка. Ну, чего ты запсиховала, глупышка? "Разводи-иться", "Как ты мо-ог!"... Чуть что, сразу я виноват. Разобраться надо сначала.

- Что это за книга, можешь ты мне объяснить?

- Могу. С нашим удовольствием. Понимаешь, эта книга... это, собственно, никакая не книга. Это... ну, прибор такой, что ли. Он возбуждает память нашего подсознания, она становится настолько отчетливой и обобщаемой, как будто все выражено словами. И получается впечатление, что человек читает книгу о самом себе... Ты ведь не прочла в этой "книге" ничего такого, чего бы и сама не помнила, верно?

- Да-а...

- Вот видишь! Иначе и быть не могло. И я тоже - только о том, что знал и помнил. И каждый человек "прочтет" здесь то, что он знает и помнит, то есть все о себе и кое-что (именно то, что и было ему известно) о других. И ничего более! - с удовольствием закончил Петр Иванович.

- Вот оно что-о...- протянула жена. Она с иным интересом рассматривала книгу.- Смотрите, что выдумали! Как это делается?

- Ну... кибернетика с примесью телепатии - что-то в этом роде. Видимо, первую опытную партию выпустили в обращение.

- Значит, и ты прочёл... только о себе? - Жена осторожно посмотрела на него.

-Да.

- Бедненький, тебе, наверно, тоже досталось? - Она погладила его по волосам.

- Ничего...- рассеянно ответил Петр Иванович, думая о другом. ("Травилась спичками, надо же! Господи, и что мы за народ такой - люди, и чего мы такие крученые-верченые? Вот о том, что она встретила в магазине Марьмихалну, да как Марьмихална была одета, да куда намеревается поехать летом отдыхать, это я от нее всегда знаю. А что травилась да почему травилась, так бы, пожалуй, и не узнал...") - Ничего,- повторил он.- Жизнь сложна. У всех и у каждого сложна. И незачем это мусолить.

Все-таки фамилия Иннокентьев жгла память Петра Ивановича. "Какой Иннокентьев, что за Иннокентьев? - размышлял он, укладываясь спать,- И что у них было? Когда?.. А ведь что-то было серьезное, раз она даже испугалась, что могу воспользоваться фактом и отнять Андрюшку. Эх, напрасно я ей все открыл с перепугу. Нужно было сделать вид, что я о ней все знаю, и выудить у нее потихоньку. Тогда бы я действительно о ней знал-а она обо мне нет! Вот дал маху...-Он досадливо покосился на книжную полку.- А все потому, что меня эта чертова книженция привела в полное расстройство. Собственно, даже и не она. Просто сей "прибор" пробудил что-то во мне - какие-то чувственные, дословесные представления о совершенное, истинном, справедливом. Они есть в каждом человеке. Они самый суровый наш судья; судья, который все запоминает, учитывает любое - пусть не понятое, не высказанное, только почувствованное несовершенство, фальшь, неправду... Страшный судья!"

Но это были спокойные академические мысли. Главное-то Петр Иванович теперь знал.

V

А несколько дней спустя на "Книгу жизни" нарвался Андрюшка: рылся на книжных полках.

- О, этой у нас не было! Пап, это ты из Москвы привез? Можно, я почитаю?

Первым движением Петра Ивановича было отнять у сына опасную "книгу". Детям до шестнадцати... Но он тут же одумался, внимательно посмотрел: мальчик с худым лицом и уклончивым взглядом стоял перед ним "Что я .о нем знаю? Что он знает о себе? Но... постой, постой!" Петр Иванович перебрал в памяти: что в его "Книге жизни" было сказано о родителях? Ничего предосудительного - во всяком случае в Андрюшкины годы; тогда он все в матери, в отце, а затем и в отчиме принимал как должное.

- Что ж, почитай.- Посмотрел на сына и повторил многозначительно: Почитай, почитай...

Рано утром Петр Иванович ушел на работу. С сыном он встретился лишь вечером. Андрюша с ногами сидел на диване в его комнате, искоса поглядывал то на книгу, лежавшую рядом, то на отца. Глаза у него были красные, выражение лица несчастное и затравленное, "Так,- отметил Петр Иванович,- и ему перепало на орехи".

- Ну, сын,- произнес он, садясь на другой край дивана и устремив на Андрюшку проницательный взгляд,- прочитал?

- П-п-прочитал...

- Н-да-а... - протянул Петр Иванович, нагнетая атмосферу. ("Ох, нечисто у Андрюшки!") -Что же это ты, а? Как же ты дошел до жизни такой?

- Пап, да я... я только один раз! - покаянно захлюпал маленький грешник.Я не хотел, а Левка с Сашкой стали смеяться, и я...- И он, понимая, что теперь ему никогда и ни в чем не оправдаться, опустил голову.

"Что же это он натворил? Курил? Или, не дай бог, уворовали что-то?-соображал Петр Иванович, накаляясь праведным отцовским гневом.- Руки поотрываю шельмецу!"

На какой-то миг ему стало жаль мальчика. Ведь то, что для него, Петра Ивановича, стало давно прошедшим и снисходительно воспоминаемым, для Андрюшки сейчас самая жизнь - со всей ее сложностью и ответственностью, со страхом не прослыть мямлей и трусом, а может, и с мальчишеской влюбленностью, с борьбой чувств и незнанием, как поступить... Но эти тонкие соображения тотчас вытеснило чувство превосходства над сыном, которого он кормит, одевает, воспитывает и который, черт побери, должен вести себя как следует!