Здравствуй, грусть - Франсуаза Саган

Он сел рядом с Анной, обвил рукой ее плечи. Она вся пода-лась к нему движением, которое заставило меня потупиться. Вот почему она и согласилась выйти за него-из-за его смеха, из-за этой сильной, внушающей доверие руки, из-за его жизнелюбия, из-за тепла, которое он излучает. Сорок лет, страх перед одино-чеством, быть может, последние всплески чувственности... Я при-выкла смотреть на Анну не как на женщину, а как на некую абстракцию: я видела в ней уверенность в себе, элегантность, ин-теллект и ни тени чувственности или слабости... Я понимала, как гордится отец: надменная, равнодушная Анна Ларсен будет его женой. Любит ли он ее, способен ли любить долго? Есть ли раз-ница между его чувством к ней и тем, что он питал к Эльзе? Я за-крыла глаза, солнце меня сморило. Мы сидели на террасе в атмо-сфере недомолвок, тайных страхов и счастья.

Все эти дни Эльза не показывалась. Неделя пролетела быстро. Семь счастливых, ничем не омраченных дней - только семь. Мы строили замысловатые планы, как мы обставим квартиру, какой у нас будет распорядок дня. Мы с отцом развлекались, стараясь уплотнить его до отказа, усложняли с безответственностью тех, кто никогда не знал никакого распорядка. Но неужели мы верили в это всерьез? Неужели отец и впрямь собирался изо дня в день возвращаться в половине первого к обеду в одно и то же место, ужинать дома и потом никуда не уходить? И однако, он с ра-достью отрекался от своих богемных привычек, восхвалял поря-док, элегантную, размеренную жизнь буржуазного круга. Но на-верняка для него, как и для меня, все это были лишь умозритель-ные построения.

Об этой неделе у меня сохранились воспоминания, в которых я теперь люблю копаться, чтобы себя помучить. Анна была без-мятежной, доверчивой, удивительно мягкой, отец ее любил. По утрам они выходили рука об руку, дружно смеясь, с синими кру-гами вокруг глаз, и, клянусь, я хотела бы, чтобы так продолжа-лось всю жизнь. Вечерами мы часто отправлялись на побережье выпить аперитив на террасе какого-нибудь кафе. Нас повсюду принимали за обыкновенную дружную семью, и мне, привыкшей всегда появляться вдвоем с отцом и встречать лукавые или состра-дательные улыбки и взгляды, нравилось выступать в роли, соот-ветствующей моему возрасту. Свадьба должна была состояться в Париже по возвращении.

Бедняжка Сирил был несколько ошарашен нашими домашними преобразованиями. Но этот узаконенный конец пришелся ему по душе. Мы вдвоем плавали на паруснике, целовались, если прихо-дила охота, и порой, когда он прижимался своими губами к моим, мне вспоминалось лицо Анны, чуть изможденное лицо, каким оно у нее бывало по утрам, вспоминалась та медлительность, та счаст-ливая небрежность, какую любовь придавала ее движениям, и я завидовала ей. Поцелуи быстро выдыхаются, и, конечно, люби меня Сирил меньше, я бы в ту неделю стала его любовницей.

В шесть часов, возвращаясь из плавания к островам, Сирил втаскивал лодку на песчаный берег. Мы шли к дому через сосно-вую рощу и, чтобы согреться, затевали веселую возню, бегали взапуски. Он всегда нагонял меня неподалеку от дома, с побед-ным кличем бросался на меня, валил на усыпанную хвойными иг-лами землю, скручивал руки и целовал. Я и сейчас еще помню вкус этих задыхающихся, бесплодных поцелуев и как стучало сердце Сирила у моего сердца в унисон с волной, плещущей о пе-сок... Раз, два, три, четыре-стучало сердце, и на песке тихо плескалось море-раз, два, три... Раз-он начинал дышать ров-нее, поцелуи становились уверенней, настойчивей, я больше не слышала плеска моря, и в ушах отдавались только быстрые, не-прерывные толчки моей собственной крови.

Однажды вечером нас разлучил голос Анны. В свете заката, где перемежались красноватые блики и тени, мы с Сирилом, по-луголые, лежали рядом - понятно, что это могло ввести Анну в заблуждение. Она резко окликнула меня по имени.

Одним прыжком Сирил вскочил на ноги и, само собой, сму-тился. Я тоже встала, но не так поспешно и поглядела на Анну. Она обернулась к Сирилу и тихо сказала, как бы не замечая его:

- Надеюсь, я вас больше не увижу.

Он не ответил, наклонился ко мне и, прежде чем уйти, поцело-вал меня в плечо. Этот порыв удивил и растрогал меня, будто Си-рил дал мне какой-то обет. Анна пристально смотрела на меня все с тем же серьезным отрешенным выражением, точно думала о чем-то другом. Меня это разозлило: если думает о другом, могла бы поменьше говорить. Я подошла к ней, притворяясь смущенной просто из вежливости. Она машинально сняла с моей шеи сосно-вую иголку и только тут как будто впервые увидела меня. И сразу на ее лице появилась та великолепная презрительная маска, то выражение усталости и неодобрения, которые так удивительно красили ее, а мне внушали робость.

- Вам бы следовало знать, что такого рода развлечения, как:

правило, кончаются клиникой,-сказала она.

Она говорила стоя и не сводя с меня взгляда, и мне было ужасно не по себе. Она принадлежала к числу тех женщин, кото-рые могут разговаривать, держась прямо и неподвижно. Мне же нужно было развалиться в кресле, вертеть в руках какой-нибудь предмет, курить сигарету или покачивать ногой и смотреть, как она качается...

- Не стоит преувеличивать,-смеясь, сказала я.-Я только поцеловалась с Сирилом, вряд ли это приведет меня в клинику.

- Я прошу вас больше с ним не встречаться,-сказала она таким тоном, точно считала, что я лгу.-Не возражайте-вам семнадцать лет, я теперь в какой-то мере отвечаю за вас и не до-пущу, чтобы вы портили себе жизнь. Кстати, вам необходимо за-ниматься, это заполнит ваш дневной досуг.

Она повернулась ко мне спиной и пошла к дому своей непринужденной походкой. А я, потрясенная, словно приросла к месту. Она верит в то, что говорит,-все мои доводы, возражения она примет с тем равнодушием, которое хуже презрения, будто я и не существую вовсе, будто я - это не я, не та самая Сесиль, которую она знает с рождения, не я, которую, в конце концов, ей, должно быть, тяжело наказывать, а неодушевленный предмет, который надо водворить на место. Вся моя надежда была на отца. Навер-ное, он скажет, как всегда: "Что это за мальчуган, котенок? На-деюсь, он по крайней мере красив и здоров? Берегись распутни-ков, детка". Он должен сказать именно это - не то прости-про-щай мои каникулы.

Ужин прошел как в кошмарном сне. Анне и в голову не пришло предложить мне: "Я не стану ничего рассказывать отцу, я не до-носчица, но дайте мне слово, что будете прилежно заниматься". Такого рода сделки были не в ее характере. Это и радовало и злило меня-ведь в противном случае у меня был бы повод ее презирать. Но она избежала этого промаха, как и всех других, и, только когда подали второе, вдруг как будто вспомнила о проис-шествии.

- Реймон, я хотела бы, чтобы вы дали кое-какие благоразум-ные наставления вашей дочери. Сегодня вечером я застала ее в сосновой роще с Сирилом, и, судя по всему, отношения у них самые короткие.

Отец, бедняжка, попытался обратить все в шутку.

- Ай-ай-ай, что я слышу? Что же они делали?

- Я его целовала,-с жаром крикнула я.-А Анна поду-мала...

- Я ничего не подумала,-отрезала она.-Но полагаю, что

ей лучше некоторое время не видеться с ним и заняться своей

философией.

- Бедное мое дитя,-сказал отец,-Надеюсь, этот Сирил хоть славный мальчик?

- Сесиль тоже славная девочка,-сказала Анна.-Вот по-чему я была бы очень огорчена, если бы с ней случилась беда. А поскольку она здесь предоставлена самой себе, постоянно проводит время с этим мальчиком и оба они бездельничают, беды, по-моему, не избежать. А вы в этом сомневаетесь?

При словах: "А вы в этом сомневаетесь?" - я подняла глаза. Отец в полном смущении потупился.

- Вы, безусловно, правы,- сказал он. - Конечно, в общем-то тебе надо немного позаниматься, Сесиль. Ты ведь не хочешь провалиться по философии?

- Мне все равно,- буркнула я.

Он посмотрел на меня и тут же отвел глаза. Я была сражена. Я понимала, что беззаботность-единственное чувство, которое было содержанием нашей жизни,- не располагала аргументами для самозащиты.

- Ну вот что,- сказала Анна, поймав под столом мою руку. - Вы откажетесь от роли лесной дикарки ради роли хорошей уче-ницы, но всего на один месяц, ведь это не страшно, верно?

Она и он смотрели на меня с улыбкой, в этих условиях спорить было бесполезно. Я осторожно отняла руку.

- Нет,-сказала я,-очень даже страшно.

Я сказала это так тихо, что они не расслышали, а может быть,

не захотели расслышать. На другое утро я сидела над фразой Бергсона - я потратила несколько минут, чтобы ее понять: "Сколь различны ни казались бы на первый взгляд факты и их причины и хотя по правилам поведения нельзя заключить о сути вещей, мы неизменно черпаем стимул для любви к человечеству только из неразрывной связи с исходным принципом человеческого рода". Я повторяла эту фразу сначала тихо, чтобы не растравлять себя, потом в полный голос. Я внимательно вглядывалась в нее, обхва-тив голову руками. Наконец я ее поняла, но чувствовала себя такой же холодной и бездарной, как когда прочла ее в первый раз. Продолжать я не могла: я вчитывалась в следующие строчки с прежним усердием и готовностью, как вдруг какой-то вихрь всколыхнулся во мне и швырнул меня на кровать. Я подумала о Сириле, который ждал меня в золотистой бухточке, о тихом по-качивании лодки, о вкусе наших поцелуев и-об Анне. Подумала о ней так, что села на кровати с сильно бьющимся сердцем, твердя себе, что это глупо и чудовищно, что я просто ленивая, избало-ванная девчонка и не вправе позволить себе так думать. Но про-тив воли мне лезли в голову мысли - мысли о том, что она зло-вредна и опасна и необходимо убрать ее с нашего пути. Я вспом-нила о только что кончившемся завтраке, за которым я не разжи-мала губ. Уязвленная, осунувшаяся от обиды, чувствуя, что прези-раю себя, что мои переживания смешны... Да, именно в этом я и винила Анну: она мешала мне любить самое себя. От природы созданная для счастья, улыбок, беззаботной жизни, я из-за нее вступила в мир угрызений и нечистой совести и, совершенно не привыкшая к самоанализу, безнадежно погрязла в нем. А что она могла мне предложить взамен? Я взвешивала ее силу: захотела получить моего отца-и получила. Понемногу она превратит нас в мужа и падчерицу Анны Ларсен, то есть в цивилизованных, хо-рошо воспитанных и счастливых людей. Ведь она и вправду даст нам счастье. Я предвидела, с какой легкостью наши уступчивые натуры поддадутся соблазну заключить себя в рамки и сложить с себя всякую ответственность. Слишком велико ее влияние на нас. Я уже начала терять отца - его смущенное, отвернувшееся от меня за столом лицо мучало, преследовало меня. Я едва ли не со слезами вспоминала о нашем былом сообщничестве, о том, как мы смеялись, возвращаясь под утро в машине по светлеющим ули-цам Парижа. Всему этому настал конец. Меня Анна тоже при-берет к рукам, будет вертеть и распоряжаться мною. И я даже не почувствую себя несчастной, она будет действовать умно, с по-мощью иронии и ласки, и я не смогу-а через полгода уже и не захочу-ей сопротивляться.