Здравствуй, грусть - Франсуаза Саган

их понимаю. Услышав фразу Анны, я пожалела, что у меня нет

записной книжки и карандаша. Я сказала ей об этом. Отец рас-смеялся.

- Во всяком случае, ты у меня не обидчива.

Мне не на что было обижаться, потому что в Анне не чувствовалось никакой недоброжелательности. Она была слишком равно-душна, и в ее суждениях отсутствовали категоричность и резкость, свойственные злости. Но от этого они становились лишь еще более меткими.

В этот первый вечер Анна, казалось, не заметила вольной или невольной рассеянности Эльзы, которая вошла прямо в спальню отца. Анна привезла мне в подарок свитер из своей коллекции мо-делей, но сразу пресекла поток моих благодарностей. Изъявления благодарности ей досаждали, а так как мне никогда не хватало красноречия для выражения восторга, я и не стала себя утру-ждать.

- По-моему, эта Эльза очень мила,- сказала Анна, когда я со-бралась уходить.

Она не улыбаясь смотрела мне прямо в глаза-она искала в них подозрение, которое во что бы то ни стало стремилась раз-веять. Она хотела заставить меня забыть, что в первую минуту не смогла сдержаться.

- Да-да, она очаровательная, гм, девушка... очень славная. Я запнулась. Она рассмеялась, а я ушла спать раздосадован-ная. Засыпая, я думала о том, что Сирил, наверное, танцует в Каннах с девицами.

Я чувствую, что опускаю, вынуждена опускать главное - при-сутствие моря, его неумолкающий ритмичный гул, солнце. Точно так же я не могла бы описать четыре липы во дворе провинциаль-ного пансиона, их аромат и улыбку отца на вокзале два года на-зад, когда я вышла из пансиона,- улыбку смущенную, потому что у меня были косы и на мне было безобразное темное, почти чер-ное платье. А потом в машине - внезапную вспышку торжеству-ющей радости: он обнаружил, что у меня его глаза, его рот, и понял, что я могу стать для него самой любимой, самой восхити-тельной игрушкой. Я ничего не знала-он открыл мне Париж, роскошь, легкую жизнь. Наверное, большинством моих тогдашних удовольствий я обязана деньгам - наслаждением быстро мчаться в машине, надеть новое платье, покупать пластинки, книги, цветы. Я и по сей день не стыжусь этих легкомысленных удовольствий, да и называю их легкомысленными потому лишь, что их так на-зывали при мне другие. Уж если я и стала бы о чем-то жалеть, от чего-то отрекаться,- так скорее от своих огорчений, от присту-пов мистицизма. Жажда удовольствий, счастья составляет един-ственную постоянную черту моего характера. Может, я слишком мало читала? В пансионе читают только нравоучительные книги. А в Париже мне читать было некогда: после занятий друзья за-таскивали меня в кино-я не знала имен актеров, это их удив-ляло,-или на залитые солнцем террасы кафе. Я упивалась ра-достью смешаться с толпой, потягивать вино, быть с кем-то, кто заглядывает тебе в глаза, берет тебя за руку, а потом уводит прочь от этой самой толпы. Мы бродили по улицам, доходили до моего дома. Там он увлекал меня в подъезд и целовал: мне от-крылась прелесть поцелуев. Неважно, как звались эти воспомина-ния: Жан, Юбер или Жак-эти имена одинаковы для всех молоденьких девушек. Вечером я взрослела, выезжала с отцом в об-щество, где мне было нечего делать, где собиралась довольно раз-ношерстная компания, и я развлекалась и развлекала других своей юностью. На обратном пути отец высаживал меня у дома, а по-том чаще всего провожал свою даму. Я не слышала, как он воз-вращался.

Я не хочу, чтобы создалось впечатление, будто он афишировал

свои связи. Он просто не скрывал их от меня, вернее, не искал фальшивых и благовидных предлогов, почему та или иная его приятельница так часто завтракает с нами или почему она водво-ряется у нас в доме-к счастью, временно! Так или иначе, я не-долго пребывала в неведении насчет того, какого рода отношения связывают его с нашими "гостьями", а он, без сомнения, дорожил моим доверием и к тому же избавлял себя таким образом от обре-менительной необходимости изощряться в выдумках. Расчет был превосходен. Одна беда - я на некоторое время усвоила трезвый цинизм во взглядах на любовь, что, принимая во внимание мой возраст и жизненный опыт, выглядело скорее смешным, чем страшным. Я охотно повторяла парадоксы, вроде фразы Оскара Уайльда: "Грех-это единственный яркий мазок, сохранившийся на полотне современной жизни". Я уверовала в эти слова, думаю, куда более безоговорочно, чем если бы применяла их на практике. Я считала, что моя жизнь должна строиться на этом девизе, вдох-новляться им, рождаться из него как некий штамп наизнанку. Я не хотела принимать в расчет пустоты существования, его переменчи-вость, повседневные добрые чувства. В идеале я рисовала себе жизнь как сплошную цепь низостей и подлостей.

Глава третья

На другое утро меня разбудил косой и жаркий луч солнца, ко-торое затопило мою кровать и положило конец моим странным и сбивчивым сновидениям. Спросонок я пыталась отстранить этот назойливый луч рукой, потом сдалась. Было десять часов утра. Я в пижаме вышла на террасу-там сидела Анна и просматри-вала газеты. Я обратила внимание, что ее лицо едва заметно, без-укоризненно подкрашено. Должно быть, она никогда не давала себе полного отдыха. Так как она не повернулась в мою сторону, я преспокойно уселась на ступеньки с чашкой кофе и апельсином в руке и приступила к утренним наслаждениям: я вонзала зубы в апельсин, сладкий сок брызгал мне в рот, и тотчас же-глоток обжигающего черного кофе, и опять освежающий апельсин. Утреннее солнце нагревало мои волосы, разглаживало на коже отпечатки простыни. Еще пять минут-и я пойду купаться. Голос Анны заставил меня вздрогнуть.

- Сесиль, почему вы ничего не едите?

- По утрам я только пью, потому что...

- Вам надо поправиться на три кило, тогда вы будете выглядеть прилично. У вас щеки впали и все ребра можно пересчитать. Принесите себе бутерброды.

Я стала ее умолять, чтобы она не заставляла меня есть бутерброды, а она начала мне втолковывать, почему это необходимо когда появился отец в своем роскошном халате в горошек.

- Очаровательное зрелище,-сказал он.-Две девочки-смуг-лянки сидят на солнышке и беседуют о бутербродах.

- Увы, девочка здесь только одна,- сказала со смехом Ан-на.-Я ваша ровесница, бедный мой Реймон. Отец склонился над ее рукой.

- Злюка, как и всегда,-сказал он нежно, и веки Анны за-дрожали, точно от неожиданной ласки.

Я воспользовалась удобным случаем, чтобы улизнуть. На лест-нице я столкнулась с Эльзой. Она явно только что встала-веки у нее набрякли, губы казались совсем бледными на багровом от солнечных ожогов лице. Я едва удержалась, чтобы не остановить ее и не сказать, что там, внизу, сидит Анна, и лицо у нее ухожен-ное и свежее, и загорать она будет без всяких неприятностей, по-степенно, соблюдая меру. Я едва удержалась, чтобы ее не предо-стеречь. Но вряд ли это пришлось бы ей по вкусу: ей было два-дцать девять лет, то есть на тринадцать лет меньше, чем Анне, и она считала это своим главным козырем.

Я взяла купальник и побежала на пляж. К моему удивлению Сирил был уже там со своей лодкой. Он пошел мне навстречу с очень серьезным видом и взял меня за руки.

- Я хотел попросить у вас прощения за вчерашнее,- ска-зал он.

- Я сама виновата,- ответила я.

Я не чувствовала ни малейшего смущения, и его торжествен-ный вид меня удивил.

- Я очень зол на себя,- сказал он и столкнул лодку в воду.

- И зря,- беззаботно сказала я.

- Совсем не зря!

Я уже забралась в лодку, а он стоял рядом по колено в воде, опершись руками на планшир, точно на барьер в суде. Я поняла, что он не сядет в лодку, пока не выговорится, и всем своим видом показала, что вся обратилась в слух. Я хорошо изучила его лицо и без труда читала на нем. Я подумала-ему двадцать пять лет, наверное, он считает себя совратителем, и при этой мысли меня разобрал смех.

- Не смейтесь,-сказал он.-Вчера вечером я очень разо-злился на себя. Ведь вы беззащитны передо мной-ваш отец, эта женщина, дурной пример... Будь я последним подлецом, вы все равно способны были бы мне довериться...

Он даже не был смешон. Я чувствовала, что он добрый и готов влюбиться в меня и я сама не прочь в него влюбиться. Я обвила руками его шею, прижалась щекой к его щеке. У него были широ-кие плечи, и я ощущала телом его сильное тело.

- Вы славный, Сирил,-шепнула я.-Вы будете мне братом. С коротким гневным возгласом он обхватил меня руками и осторожно вытащил из лодки. Он держал меня на руках, прижав к себе, моя голова лежала у него на плече. В эту минуту я его любила. Он был такой же золотистый, милый и нежный, как я сама, и он меня оберегал. Когда его губы нашли мои, я, как и он, задрожала от наслаждения-в нашем поцелуе не было ни угры-зений, ни стыда, было только жадное, прерываемое шепотом узна-вание. Потом я вырвалась и поплыла к лодке, которую сносило течением. Я окунула лицо в воду, чтобы прийти в себя, осве-житься... Вода была зеленая. Меня захлестнуло чувство безза-ботного, безоблачного счастья.