Непростая история - Константин Лапин

На углу Кирилл задержался у газетной витрины. Снова ООН отказывается обсудить советское предложение о запрещении термоядерного оружия... На Сталинградской ГЭС вступил в строй еще один гидроагрегат... Футболисты «Спартака» выиграли у «Зенита»... Утренние сообщения газет прогнали остатки сна.

Медленным шагом он обошел квартал. Шипящий веник машины для поливки улиц гнал бумажки и мусор с середины мостовой к водостокам. В переулке дворники заканчивали уборку. Пожалуй, время...

В коридоре он столкнулся с Варей, она шла с кофейником на кухню. При виде брата девушка удивилась:

— Ты? Где ты был? И почему у тебя на плече окурок?

— Тш-ш! — Посмотрев через плечо, Кирилл щелчком сбил окурок. — Мама встала?

— Давно. А кто же вышел из твоей комнаты четверть часа назад?

— Четверть часа назад! — Он не смог скрыть своего огорчения. Лера ушла, пока он бродил по улицам, не решаясь ее будить.

Варя скрылась на кухне. Вынув из замочной скважины не замеченную сестрой записку, в которой он просил домашних не будить его, Кирилл отпер английским ключом дверь своей комнаты. Постельное белье аккуратной кучкой сложено на диване. Посреди письменного стола белеет клочок бумажки, незнакомым размашистым почерком написано: «Спасибо за гостеприимство. Удрала по росе. Л.». И все! Ни адреса, ни телефона, ни слова о том, когда и, главное, где они встретятся снова.

Как удивительно, что Лера ходила по этому полу, спала на его диване!.. Он осмотрел свою комнату и всю обстановку с пристальным вниманием, как что-то новое, незнакомое.

— Так кто же все-таки у тебя ночевал? — повторила Варя, входя за ним; кофейника в ее руках уже не было.

— Тш-ш! Мы вчера задержались у Лешки Шумова, пришлось приютить одного товарища. Ему было далеко ехать домой.

— Ему? А может быть, ей?

Кирилл подозрительно посмотрел на сестру.

— Ты ее видела?

— Значит, все-таки женщина!

Поняв, что проговорился, он улыбнулся.

— Девушка, Варвар. Чудесная девушка!

— Представляю себе! Ночует у мужчины. Впрочем, какой ты мужчина? Мальчишка!

Кирилла задели ее слова, но не время было ссориться.

— Пожалуйста, поставь утюг, Варюша!

— Пусть твои пиджаки утюжит твой «товарищ».

Варя поворчала еще немного, но кончилось тем, что унесла костюм брата на кухню.

Поеживаясь под холодными струями душа, Кирилл покряхтывал от удовольствия.

Антонина Ивановна Малышева, подтянутая и очень моложавая в свои пятьдесят с небольшим лет, за чаем спросила сына, почему он не предупредил ее, что не будет ночевать дома. Она ждала его, не спала чуть не до рассвета.

— Прости, мама, я не знал, что мы задержимся у Лешки и что я заночую у него. — Он метнул взгляд в сторону Вари, призывая ее к молчанию.

— Но ты хоть выспался?

— Досплю на работе.

Мать поморщилась: она не любила таких шуток.

— Знаешь, мама, о чем я давно думаю: надо нам понемножку обставляться. В моей комнате, например, шторы и диван — никуда.

Варя подозрительно закашлялась, мать не заметила ничего.

— Ты прав, сынок, давно пора. Диван еще при папе был куплен, сосчитай сам, сколько лет прошло!

— Ты спроси, мама, для чего ему новый диван понадобился? — не выдержала Варя. — До сих пор спал — не жаловался.

Кирилл чуть не поперхнулся горячим кофе.

— Ты хочешь сказать, что Кирюша когда-нибудь приведет жену в дом?.. Ну что ж, я буду рада, если он найдет девушку по сердцу. — Она улыбнулась сыну. — Полагаю только, что до того ты построишь не один дом и получишь новую квартиру.

— И получу. А Варька со своим языком останется в старой.

— При чем тут мой язык?.. А пока не получил — помни: маленькая комната не только твоя...

Не давало ей покоя то, что по праву старшего Кирилл после смерти отца занял его комнату. Когда брат не бывает дома, Варя может принимать в этой комнате своих подруг. Но что будет, если он женится?..

— И ты не забывай: не век я буду стеснять вас... — начала мать, но тут уж брат с сестрой заговорили разом. Кто, собственно, выдумал, что Кирилл женится?.. И Варя не думает век жить в Москве.

Антонина Ивановна беспокойно посмотрела на часы.

— Пора, сынок! И наш с Варей рабочий день начинается.

— Надеюсь, не шитье? — Поднявшийся из-за стола Кирилл подозрительно смотрел то на мать, то на сестру.

— А на диван кто заработает? — невинно спросила Варя.

— Ладно тебе, заводная! У нас, Кирюша, свои дела, женские. — Мать положила в карман его куртки завтрак. — Не задерживайся после работы, у тебя невыспавшийся вид.

Поцеловав мать и погрозив сестре на прощание кулаком, он ушел. Варя принялась убирать со стола. Антонина Ивановна, подойдя к окну, помахала рукой сыну, спешившему к метро.

— Ну, дочка, можно снимать маскировку!

— А может быть, мама, действительно не надо больше шить?

Антонина Ивановна сняла с круглого столика в углу скатерть, покрывавшую швейную машинку, отодвинула стол от стены, перенесла репродуктор поближе к своему рабочему месту.

— Принятые заказы полагается сдавать, Варя. И разве мы не сговорились с тобой подарить новый костюм Кирюше?

— Чтобы он женился скорей, да?

— Положим, из-за нового костюма еще никто не женился! А когда ты достигнешь его лет, я и тебя приодену, как королевну, чтобы тебе не было стыдно перед своим женихом.

— Тю-ю! Мы с Таней решили никогда не выходить замуж! — заявила девушка со всей категоричностью своих шестнадцати лет. — Все мальчишки — ничтожества.

— А за мальчишек и не выходят замуж, девочка. Раньше они должны повзрослеть.

— Что покупать на обед, мама?

Всем своим видом девушка показывала, что не намерена поддерживать разговор.

Составив список покупок и строго наказав матери, что говорить, если будет звонить подруга, Варя ушла.

Антонина Ивановна не очень-то верила, что Кирилл может скоро жениться, но самая эта мысль не пугала ее. Сын доставил ей немало тревог и забот в жизни, но теперь, когда он приобрел специальность и начал работать на верном месте, она не стала бы возражать, если б он привел жену в дом. Лучше, конечно, если он раньше закончит образование. Но разве нельзя молодым жить и учиться вместе?

Громко играет радио над головой, зубчатая лапка швейной машинки выталкивает бесконечный шов, и такой же нескончаемой вереницей разматывается перед ней ее жизнь. Антонина Ивановна видит себя девочкой, маленькой батрачкой: вылинявшее ситцевое платьице, кровавые цыпки на ногах. Поздней осенью у нее пропал телок, и хозяин, один из богатейших мужиков села, выгнал ее в ночь на поиски. За темными деревьями корчат рожи лешие, она вздрагивает, когда под ногой потрескивает сучок, и кричит в ужасе, наступив на что-то холодное, скользкое, похожее на змею. Найдя телка, забившегося в заросли можжевельника, она, рыдая, обнимает его дрожащую, пахнущую молоком морду. И отогревает свои ледяные, ничего не чувствующие ноги испытанным пастушеским способом — помочившись на них.

Вспоминает Антонина Ивановна и белую снежную степь под Оренбургом, паровоз, вставший в пути без топлива, раненых красноармейцев в теплушках и себя — санитарку в белой косынке с крестом, в ватной куртке. По цепочке они передают на паровозный тендер тяжелые, обледеневшие поленья. Санитарный эшелон увозит из-под Орла, занятого Деникиным, красных бойцов... А сколько эшелонов с дровами, углем, мерзлой картошкой пришлось разгружать позднее на субботниках, когда она, поступив на швейную фабрику, стала заводилой в ячейке комсомола!

А чаще всего она видит Василия Петровича Малышева, своего мужа. Не того усталого, высушенного неизлечимой болезнью человека, каким он был последние годы жизни, и не сердитого и педантичного бухгалтера швейной фабрики, которому она, комсомольская активистка, приносила собранные профвзносы, а другого, помолодевшего, веселого Малышева. На берегу Оки, куда выехали на грузовиках в одно из летних воскресений работники фабрики, состоялось их объяснение. В этот день Малышев был в ударе, он декламировал стихи Некрасова и Кольцова, лихо, хотя и несколько старомодно, слишком далеко от себя держа свою даму, кружил ее в вальсе, даже затеял прыгать через костер наравне с молодежью.

Потом она потеряла Василия Петровича из виду и все высматривала его, а он, оказывается, следил за ней сквозь куст, возле которого прилег, чтобы отдышаться: сердце у него уже тогда пошаливало. Когда он позвал Тоню, она неизвестно почему обрадовалась, присела рядом на расстеленном им платочке. В лесу куковала кукушка, и он рассказал ей легенду о птице Вещун, предвещающей беду. Еще больше ее поразили рассказы Василия Петровича о том, как он служил матросом в Каспийской флотилии, как вместе с латышскими стрелками сбрасывал в море белогвардейцев. Бухгалтером он стал неожиданно для себя: после тяжелой контузии отставного моряка направили по партийной мобилизации учиться финансовому делу.

Рассказчик Василий Петрович был удивительный; о чем бы он ни говорил — нельзя было не заслушаться, живые картины так и вставали перед глазами. И не хотелось никуда идти, хотя ее звали знакомые парни. Было приятно доверие сурового Василия Петровича, который никогда ни перед кем еще не приоткрывал эту сторону своей жизни. В отблесках костра сияло медное лицо моряка, рыцаря революции... И никто не мог тогда понять, почему девушка, которой оказывали внимание столько людей: наладчики станков, мастера, кое-кто из администрации фабрики, полюбила немолодого бухгалтера. Он был отличным специалистом, скоро его выдвинули на ответственную работу в Наркомфин. И мужем он был хорошим, она счастливо прожила с ним жизнь, хотя и пришлось уйти с фабрики после рождения второго ребенка, навсегда оставив мысли об учебе.