Волшебный час - Сьюзен Айзекс

Я покачал головой.

— Попробуйте. Возьмите другую версию. На этот раз — реальную, а не миф.

— Это невозможно.

— Вы должны.

13

Я ушел из столовой, оставив свой обед нетронутым. Жара становилась все более удушающей. Я подумал, не отправиться ли мне на собрание Анонимных Алкоголиков, но вместо этого поехал на север — безо всякой цели, лишь бы оказаться подальше от нашего управления. Я протолкался на автостоянку около какого-то торгового центра. Это был эдакий Провинциальный Рай, открытый круглосуточно — с супермаркетом, парикмахерской, молочным магазином и лавкой, торгующей бумажными скатертями, тарелками, чашками и полотенцами, все с комиксами о Чарли Брауне [31].

Я захлопнул откидной верх машины, запер пистолет в бардачке и переоделся: под передним сиденьем у меня хранился пакет с шортами и теннисными тапочками — моя раздевалка на колесах. Прицепил пейджер к поясу. К сожалению, свою футболку с вылинявшим рукавом я накануне использовал для протирки машины, так что пришлось обойтись без нее.

Жара стояла кошмарная. Я бы с удовольствием нацепил один из тех голубых банданов, над которыми все лето издевался, тех самых, которые бегуны из Нью-Йорка скручивают жгутом и повязывают на лоб, надеясь выглядеть как строители, а не как богатые идиоты. Я даже не отказался бы сейчас от набрюшной сумки с бутылочкой минералки.

Первые километров пять я пробежал через центральный Саффолк — мимо ряда домов, облицованных дешевым щербатым алюминием, у обитателей которых, очевидно, недоставало тщеславия прибить почтовый ящик с намалеванным на нем «Владение Маккарти» или посадить карликовую яблоню или розовый куст, — хоть что-нибудь рядом с тощим символическим можжевельником, который строители воткнули в палисад перед домом. Это, я вам доложу, был тот еще палисад — около пяти гектаров земли с табличкой «Продается». В эти минуты я не думал о Бонни. Я вообще ни о чем не думал.

Я пробежал маленькую ферму, похожую на тысячи других на Южной Стрелке, разве что в воздухе не стоял сладкий аромат удобрений и пестицидов. Милое местечко: бурое картофельное поле, почти готово для сбора урожая. По кромке поля рос темно-розовый клевер и белые граммафончики винограда.

Бонни! И на этот раз не фантазии, а реальное воспоминание.

Да, это был День Труда, четыре часа пополудни. В баре — да, ты прав, Гидеон, это был «Джин Милл», — было мрачно и тесно, как в пятничный вечер на День Поминовения. Курортный сезон уже окончился, и те, кто был уже слишком стар, чтобы именовать себя «яппи», не слонялись там-сям, расслабленные и радостные, предвкушая развлечения. Все те же воображалы йоркеры толпились у стойки, пихая друг друга локтями. Их отличало то, что они все были сгоревшими до красноты и несчастными до тошноты, с шелушащимися облезлыми плечами. Они тянули руки к своим коктейлям «маргаритас» («Только без соли!») и пили без меры, чтобы залить тоску о том, что вот еще одно лето пролетело, а они так и не влюбились и даже не встретили той, что не стала бы унижать их и хохотать над тем, что они такие толстые и носят детские замшевые ботинки.

Для местных вроде меня это было лучшее время. Я сыт был по горло июнем, июлем и августом со всеми этими горничными и кастеляншами из гостиниц, с их мечтаниями (на одну ночь!) о солидном, разодетом в пух и прах пижоне. Закадрить их было раз плюнуть. К первому понедельнику сентября я знал наверняка, что тридцатипятилетние президентши корпораций прерывали заигрывание недвусмысленным предложением «Поедемте в Хэмптонс». Я также знал, как ведут себя бухгалтерши с обесцвеченными волосами, блестящими от помады губами и морщинистыми шеями. Они на все в ответ бормотали «В самом деле?» и через две секунды, узнав, что я коп, пулей неслись в туалет. В «Джин Милле» этим дамам не светило подцепить ни банкира, ни профессора, ни даже бехгалтера. Так что на этот раз можно было рассчитывать на фразы типа «Я так вам завидую: жить здесь целый год!» или «Следователь по убийствам! Признавайтесь, как вам удается… Как это получше выразиться? День за днем иметь дело с темными сторонами человеческой натуры».

Но вместо того, чтобы нарваться на один из таких подарочков, я заметил Бонни. Почему я ее выбрал? Может быть, потому, что в то лето все носили перманент, а она была единственной бабой без каскадов кудряшек. А может, оттого, что на ней не было комбинезона — в клеточку, полосочку или цветочки, где одно с другим нарочно не сочетается.

Бонни стояла, облокотившись на стойку бара, одна нога — на приступочке, и была выше всех остальных женщин. В ту минуту она рылась в салфетках и ключах в боковом кармане короткой, в красно-желтую клеточку юбки, разыскивая деньги заплатить за пиво. На ней была красная блузка без рукавов. Протиснувшись сквозь толпу и подойдя к ней поближе, я смог рассмотреть ее широкие, загорелые плечи. Какая шелковистая кожа, подумал я и положил ей руку на плечо. Оно действительно было шелковистым. Я сказал: «Я заплачу». И протянул бармену три бакса за пиво. Она улыбнулась: «Спасибо».

Вот все, что всплыло в памяти: образ того вечера. Я по-прежнему бежал, и мой пот капал на асфальт еще пару километров. Вокруг фермы, потом обратно — мимо газона, в жалкую алюминиевую зону Лонг-Айлэнда. Я надеялся, что это прочистит мне мозги. Но так и не смог припомнить ничего, кроме самой Бонни Спенсер в сухом, продутом вентиляторами мареве «Джин Милля», держащую перед собой пиво — так, как невесты держат букет. У нее тогда были короткие волосы, небрежно подстриженные, как будто она собиралась сделать очень модную стрижку, но вышла осечка, придавшая ей сходство со старшей сестрой древесной нимфы. В приглушенном свете бара ее плечи и руки мерцали, как янтарь.

Я остановился, сделал несколько кругов по автостоянке, чтобы остыть, но воздух был таким раскаленным, что мне удалось только унять хрипы в грудной клетке. Я послонялся там еще минут пять, уповая на то, что задует ветерок, но ветерка не было. Тогда я залез в машину и вытерся измазанной машинным маслом футболкой. Пейджер при беге натер мне кожу на боку, и я заработал багровый синяк.

Я достал дезодорант и побрызгал подмышками, а потом втиснулся в рубашку, галстук и костюм — быстро, чтобы проходящая мимо домохозяйка не заглянула внутрь и не увидела, как я извивался, застегивая ширинку. Я все пытался заново проиграть ту сцену в памяти.

«Я заплачу».

Я поставил на стойку бара свой стакан — водку с кусочком лимона — и протянул три свернутых доллара бармену. Бонни улыбнулась, да так, что у меня зашумело в голове.