Живые и прочие - Лея Любомирская

музыкальная пауза

Я до сих пор не знаю, что это было. Землетрясение? Так от землетрясения люди прямо в воздухе не растворяются. Война? Но почему тогда тихо все так? Где они, те, кто нас завоевал? Да и что это за оружие такое — не представляю. Ядерный взрыв? Но я-то уже не первый месяц тут, и ничего — не тошнит, волосы не выпадают. Только и остается думать, что конец света, а обо мне отчего-то забыли. Или я сама виновата — нужно было выбегать на улицу, ведь хотелось же, всем хотелось, все выбежали… ну, почти все…

Вот только это «почти» меня здесь и держит. Радио — это же такая простая вещь, от одной батарейки месяц работать может, а батареек в магазинах — бери не хочу. А никого, кроме меня, в эфире нет, я по контрольному приемнику проверяю время от времени. Первую неделю на средних волнах был один парень, но совершенно сумасшедший — ни музыки, ничего, сидел, старые анекдоты в эфире рассказывал и смеялся так, что мороз по коже… давно уже его не слышу… А бреда и так хватает, вся жизнь после той ночи — сплошной бред, так должно же хоть что-то нормальное сохраняться, что-то из прежней жизни… хотя бы музыка…

музыкальная пауза

А если совсем честно, уходить отсюда я боюсь. И даже не потому, что выжившие-то остались, — я вот позавчера из окна видела, как кто-то костер на площади жег, — а значит, анархия, право сильного, банды какие-нибудь, как в «Мэд Максе»… Это все ерунда, может, когда-нибудь так и станет, только не сразу. Мне другое страшно. Я ведь не удержусь, пойду из дома в дом, туда, где родственники жили, друзья, Андрюшка… А там пусто всюду — только одежда комом во дворах валяется, как после охранников наших осталось. Потому что если бы хоть кто-нибудь из них уцелел… ну, меня же слышно, я же в эфире.

музыкальная пауза

Днем я сплю — ну, когда уснуть могу. Заливаю солярки в генератор, плей-лист набиваю и ухожу в продакшн, у них там диван широкий, жесткий правда, и одеяло с подушкой есть, ребята иногда, если работы много, ночевать оставались, подушка до сих пор Витькиным одеколоном пахнет… Вот. А ночью я всегда в эфире. Потому что мне кажется, ночами тем, кто выжил, страшнее всего, а значит, и работа моя им нужнее — музыка, да просто голос человеческий… Я, конечно, жуткую чушь болтаю, ну а что делать? Это раньше все с шести утра до полуночи расписано по минутам было: когда прогноз погоды, когда астропрогноз, когда новости, когда курсы валют… какие уж сейчас курсы! И рекламы нет — вот радость-то! Хотя я один раз целый час все ролики подряд, что в нашем компьютере были, крутила. Крутила и ревела: ничего ведь этого нету уже: ни банков, ни распродаж, автомобили — любых марок, прямо с ключами побросали, телевизоры мертвые стоят… Пустой мир. Свободный. Чистый — даже трупы убирать не надо. Магазины от товаров ломятся, и денег с тебя требовать некому. Жить да жить. А я…

музыкальная пауза

А я все еще с вами, ребята, дорогие мои радиослушатели, уж не знаю, кто вы и сколько вас. Потому что можно, конечно, найти какую-нибудь роскошную квартиру, распахнутую настежь, натащить туда еды и воды из ближайшего супермаркета, свечи, книги, плеер… интересно, а портативные DVD на батарейках бывают?.. Только вот я не очень понимаю зачем. Наверное, я все-таки сошла с ума в ту полночь, потому что мне кажется, что ради того, чтобы просто голосом, просто музыкой сквозь эту нынешнюю страшную ватную ночную тишину прорываться, стоит спать на жестком диване без простыни, приторное турецкое печенье и рыбные консервы из буфета лопать, оттирать руки от вонючей солярки влажными салфетками и даже тихо плакать в подушку, от которой знакомым одеколоном пахнет, — стоит.

Да, и вот еще что. Понимаете, я твердо знаю, что хотя бы один человек меня слышит — тот, кто на телевышке подливает топливо в аварийный генератор, иначе бы давным-давно на нашей волне сплошной треск стоял. Я ведь одна, даже если очень сильно захочу, ничегошеньки не сделаю, обязательно второй нужен, там, далеко, незнакомый, и ему тоже зачем-то нужны и эти слова, и эта музыка… Наверное, кто-нибудь скажет, что мы с ним занимаемся ерундой, что нужно спасать цивилизацию, а не крутить дурацкие песенки, что вокруг столько дел… Но знаете, я совершенно не умею спасать цивилизацию. Я только могу постараться сделать так, чтобы тем, кто ее спасает, было хоть немного светлее — особенно по ночам.

А сейчас…

часовая отбивка

…полночь — ноль-ноль, ноль-ноль. Стрелки на часах начинают отсчет нового дня — шестьдесят второго дня новейшей эры. И я от всей души желаю, чтобы этот день был для вас удачным и радостным, а ночь — спокойной и ласковой!

музыкальная пауза

Давид Голиафский

ПОДВИЖНИК

Левой рукой Пьер Помпье макает в кофе свой утренний круассан, а правой продолжает рассеянно гладить мурлычущего Баланса.

— Ну как? — спрашивает Жюли.

— Дорогая, — отвечает Пьер, — ты же прекрасно знаешь, что ты варишь самый лучший кофе в Париже. Для меня, во всяком случае.

Допивает, ставит чашку на стол. Заметив, что рука освободилась, слева пристраивается Селина. Некоторое время Пьер молча гладит обоих питомцев.

— Пьер, — говорит Жюли, — что с тобой сегодня?

— Извини, котенок, — отвечает Пьер, — приснилась какая-то чушь… Не бери в голову. — Вздыхает. — Ладно, пора на службу.

Пьер чешет за ухом сначала Баланса, потом Селину, обнимает Жюли на кажущиеся ей вечностью сорок секунд, целует ее и уходит.

Некоторое время Жюли смотрит на кофейную чашку с причудливо раскинувшейся гущей. «Опять буду молиться святой Агате, чтобы сегодня не было никаких пожаров», — думает она.

Джон Трентон Бидвелл заказывает завтрак. Джои Трентон каждый раз завтракает в новом месте, но заказывает всегда одно и то же: недожаренную глазунью из двух яиц, три полоски бекона, кофе и тост с джемом. Сделав заказ, он провожает взглядом уплывающую корму официантки и погружается в мысли о работе. Сегодня — рабочий день. Рабочих дней в жизни Джона Трентона выдается немного. Это не означает, что в остальное время он не занимается работой, но настоящий рабочий день — это каждый раз событие. Когда официантка возвращается с завтраком, Бидвелл, внезапно для самого себя, просит принести еще и кусок яблочного пирога.

В этот раз работать предстоит с одним из сенаторов. Встреча должна состояться через два с половиной часа. Джон Трентон привычно перебирает в голове все, что ему известно о клиенте, — всегда только то, что относится к работе, ничего личного.