ЧЕРНОВОЙ ВАРИАНТ - АБ МИШЕ

- топот наверху.

Свет в проеме померк. Немецкие голоса. Отстреливаться давно уже нечем... Хорошо бы девочек убили спящими... Я ткнула тупой огрызок карандаша в рану на пальце и кровью, почти наугад в полутьме, черканула по тетрадному листу: “Идут

эсэсовцы. Конец”. Тут в подвал полетела граната...

...Они швырнули гранату и получили возможность развлечься фотографией. Ну и ладно, мне тоже нужен хороший снимок.

Они очень стараются для меня. У Отто пятно пота под мышкой расползается на глазах. Они увлеченно играют своими кружочками, черным и светлым, дулом и объективом. Отто

уже не только наводит автомат, он еще и припугивает меня, выкрикивая: “Пуф! Пуф-пуф!”.

Чего они ждут? Ужаса, мольбы, истерики? У меня позади десять жизней и трупы таких же веселых подонков, впереди у меня покой - что мне их идиотские угрозы?! И когда осененный новой режиссерской находкой Фридрих дурашливо кричит: “Улыбнись! Снимаю!” - помимо его и моей воли уголки моих губ поднимает усмешка. Честное слово, я довольна. Почти счастлива.

“Счастье, как вода в озере, - разлито везде одинаково”, - сказал мудрец. Мой разлив - здесь, у стены...

Но, господи, почему нельзя иначе? ...Стихли бы навеки канонады, заржавели бы все револьверы в мире, отстроились заново из руин города, и в парке, разбитом на месте гетто, врытые стоймя пушечные стволы служили бы фонарными столбами. И мне бы с любимым вдвоем окунуться в теплую живую ночь, где свежий ветер и овация листьев на черных ночных деревах, и губы в улыбке и зубы в улыбке и улыбка в огромных глазах, улыбка, удивление и радость...

...улыбка несостоявшегося счастья.

Не мне - улыбка. Мне - мерцание полуусмешки. Мое везение - мой бой, его упоительно

долгая

длительность. Потом никто даже не сможет толком определить дату конца восстания, оно, по словам Б. Марка, постепенно затихало, угасало, сникало.

С середины июля гитлеровская полиция приступила к взрыву развалин, давя последние искры жизни на пепелищах. Все же в начале августа обнаруживались среди руин стреляющие боевики. Двадцать третьего августа из гетто на “арийскую” сторону вышла горстка повстанцев, вышла с оружием в руках. За ними осталась огромная мертвая пустыня: камни, зола, тишина... Но и ту тишину прорезали выстрелы: кто-то из укрывающихся евреев находил силы поохотиться за неосторожным эсэсовцем,

а то гитлеровцы выудят из-под земли и расстреляют несколько еврейских детей, которым взрослые на исходе собственных сил помогли продлить дыхание... До самого сорок четвертого года будет тлеть в подземельях восстание и редкими гейзерами выбрасываться наружу, пока повторный обмолот руин взрывами и зима не сделают свое: в начале сорок четвертого года вооруженных евреев в гетто уже не станет. Разговоры варшавян в том году о недобитых и стреляющих в гетто евреях – только слухи. Впрочем, евреям - и без чудес? Парикмахер Давид Бялогрод вышел из руин гетто в августе сорок четвертого. Пещерный человек, он проживет еще два десятка лет.

Он проживет, неистребимый еврей, но это уже будет без меня, потому что остряк-фотограф, наконец, дощелкал пленку до последнего кадра. Его он приберег для самого эффектного сюжета, и вот Отто поднимает автомат на уровень моей груди, переглядывается с Фридрихом, они радостным хором командуют себе “Айн, цвай, драй!” и одновременно жмут: Фридрих - на затвор фотоаппарата, Отто - на спусковой крючок... Все... Меня больше нет. Я ушла в снимок.

Остальное уже без меня.

Без меня напишет будущий историк Бернард Марк:

“Многие освободительные войны несли в себе зародыш неизбежного поражения, но ни на одной из них не лежала печать столь глубокого трагизма, как на последнем боевом порыве остатков обитателей варшавского гетто, который разгорелся на могиле их ближних без тыла, почти без оружия, без ничтожного шанса на победу, под лозунгом “Если умирать, то с честью, в борьбе”.

<...>

...в истории восстаний до сих пор не были известны бои в подземельях, среди пылающих домов, на крышах и карнизах, в канализационных люках и на объятых огнем лестничных клетках. ...штаб восставших, не имея боевого опыта, внес новый вклад в историю восстаний, разработав тактику борьбы в столь необычных и до сих пор невиданных условиях.

<...>

...восстание учит, как можно и нужно даже в наиболее трагичном и отчаянном положении найти все же выход путем преодоления страха и покорности, путем активного сопротивления могущественному врагу.

<...>

От повстанцев гетто Варшавы осталась не только легенда. Остался живой пример настоящего человека, пример для нынешнего и будущих поколений.

Память о них переживет века”.

Без меня подытожат наше восстание: из последних 70 тысяч варшавских евреев около 6000 убито в боях.

Без меня беженцы из гетто создадут в вышковских лесах партизанский отряд имени Анелевича (“Защитники гетто”) под командой Адама Шварцфуса, Мордехая Гроваса и Игнаца Подольского. Отряд будет бить немцев и предателей, подрывать воинские эшелоны, разорять усадьбы гитлеровцев, раздавая добычу польским крестьянам, - и будет притягивать к себе беглецов из ближнего лагеря советских военнопленных: русских, армян, осетин, узбеков - славный боевой интернационал, служить бы ему обнадеживающим примером на будущее, да к апрелю сорок четвертого извели его (примером же на будущее?) дружные усилия немецких и польских фашистов.

Без меня эхо нашей стрельбы отзовется борьбой смертников концлагерей и гетто в Треблинке, Белостоке, Собиборе, Вильно, Освенциме, Ченстохове, Бендзине, Кракове, Тарнове, Сандомире, Ясле, Бориславе, Понятове, Травниках, Майданеке, эхо раскатится по лесам Польши, Венгрии, Чехословакии, Литвы, Украины, Белоруссии - везде, где партизанили евреи, оно в сентябре сорок четвертого года долетит до восставшей Варшавы последней группой БОЕ под командованием Ицхака Цукермана, которая соберет укрывающихся на “арийской” стороне евреев и будет драться плечом к плечу с поляками до последнего вздоха восстания. Нет, не зря немцы годом раньше построили на территории бывшего гетто газовую камеру, имея в виду вслед за евреями - поляков. Последовательность в общем символическая и в частности закономерная: кровь БОЕ горячим “коктейлем Молотова” подливалась в польский огонь, распалившийся до самого Берлина - там боевики АК взорвали бомбы в сорок третьем году.

Без меня осенью сорок третьего гимном восставшему гетто взовьется из польского подполья книжка католички Марии Канн и две тысячи пятьсот ее экземпляров прокричат - в гневе и ярости: “На глазах мира, на наших глазах... уничтожен народ. Мы смотрели на это безучастно, ...мы привыкаем к мысли, что можно убивать, можно строить крематории для живых людей. В детских умах начинает проклевываться представление, что существуют нации различного сорта: “господа”, “слуги” и, наконец, “собаки”, которых можно безнаказанно убивать. И это самый страшный посев кровавого фюрера и его победа. <...> Земля перестанет быть бойней. Вернутся мир и покой. А много лет спустя ребенок спросит: “Кого убили, мама? Человека или еврея?” Вот что страшно сердцу польских матерей”.

И без меня издохнет гитлеризм. О, мне бы хоть миг из дней победы! Узнать бы, что за семнадцать дней до конца войны Гиммлеру придет в голову искать спасения через недобитых им евреев: “настало самое лучшее время, чтобы вы, евреи, и мы, нацисты, похоронили топор войны”, - скажет миролюбивый рейхсфюрер СС.

А прочие сверхжелезные вожди “сверхлюдей”? В Нюрнберге сорок шестого года, по уши в страхе возмездия, чего не наговорят они и публично и в частных беседах!

ФРАНК: “...варварство, видимо, характерная расовая черта немцев. <...> Мы, немцы, мы все грабители. Не забывайте, что немецкая литература началась с “Разбойников” Шиллера”.

ШПЕЕР: “Пусть вся эта проклятая нацистская система и все е руководители, включая и меня, получат то бесчестие и позор, которые они заслуживают”.

КАЛЬТЕНБРУННЕР: “Я от души приветствую ту идею, что истребление народов должно быть заклеймено международным оглашением как преступление и должно строжайшим образом наказываться”.

ГЕРИНГ: “...один немец - это наверняка порядочный человек, два немца - это уже банда, а трое обязательно вызовут войну”. И, читая в газете о боях палестинских евреев с англичанами, объявил вовсе сногсшибательно: “Я счел бы за честь воевать вместе с евреями”.

Материалы Нюрнбергского процесса и процесса Эйхмана в Иерусалиме, документальные фильмы и книги об еврейских голгофах и безднах, памятники на местах смерти, скорбные плачи оркестров - все будет создано и разноязычно распространено, невероятная правда об убийстве народа растечется по земному шару доступно всем и, может быть, люди, разглядев в судьбе евреев не частный случай, а черновой набросок всеобщей истории, свернут, наконец, с накатанных магистралей Зла на тернистые тропы Добра.