Карантин - Виталий Зорин

Полынов перевел взгляд на себя. Да уж, видик у него еще тот. Будто из трясины минуту назад выбрался.

Грязный, мокрый до нитки, он сидел на сырой земле, а ноги покоились в луже. Но, странное дело, мокрая одежда доставляла удовольствие, действуя на разбитое тело как холодный компресс.

Где-то сбоку журчала струйка воды. Никита повернулся на звук и справа, в метре от себя, увидел обыкновенную жестяную водосточную трубу на углу дома.

Из нее весело выбегал ручеек, падал в лужу, и брызги долетали до лица.

Уже понимая, где очутился, Полынов неуклюже развернулся и увидел перед собой стену одноэтажного небольшого дома. Метрах в двадцати от него стоял аналогичный дом, за ним – еще один такой же, и так далее до бесконечности. Крайние домики терялись в дымке моросящего дождя подобно отражению в двух параллельных зеркалах Целая череда однотипных стандартных домов среди голой, залитой водой степи.

Впрочем, не совсем голой – возле соседнего дома из воды торчали сухие чахлые кустики брошенного огорода. По всему было видно, что погибли они недавно, недели две назад, но уже никакое обилие воды не могло их воскресить.

Сердце Никиты ухнуло, но сознание восприняло увиденное на удивление индифферентно. Сказалось то ли сотрясение мозга, то ли физическое истощение после ночного бегства. Почему-то подумалось, что картинка лаборатории «в полоску», запечатленная вчера вспышкой молнии на сетчатке глаз, оказалась пророческой. После вчерашней «белой» полосы дикого везения, когда чудом удалось вырваться из обложенного спецназовцами вагончика, непременно должна была последовать «черная» полоса. И она случилась. Причем настолько черная, что следующей белой полосы за ней не просматривалось. По определению, быть ее не могло, поскольку полосами везения-невезения расчерчивается жизнь, но никак не небытие.

Сознание вновь раздвоилось. Одна половина продолжала бесстрастно анализировать ситуацию, а вторая, как бы независимо, управляла телом. Полынов стал на четвереньки перед водостоком, тщательно вымыл руки, ополоснул лицо, а затем долго, сцепив зубы, смывал с темени застывшую в волосах корку крови. Череп оказался целым, ран на коже на ощупь он тоже не обнаружил – вероятно, кровь выступила из ссадины через мелкие порезы.

Когда в висках заломило от холода, Полынов убрал голову из-под ручейка и осторожно повел шеей. Холод унял боль, оставив ощущение тяжести и пришибленности. Придерживаясь за стену, Никита встал на ноги и огляделся. В голове зашумело, в глазах заплясали темные «мушки», но через минуту головокружение прошло, и состояние стабилизировалось где-то между определениями «так себе» и «относительно хреновым».

Из положения стоя линия окопов казалась будто бы ближе – Никите даже удалось рассмотреть фигурки солдат. Но что ему до них? Их разделяло гораздо больше, чем заполненная водой траншея. Они стояли по одну сторону жизни, а он – по другую. Переступив черту, он отрезал себе дорогу назад. Сумеречным взглядом Полынов окинул беспредельную даль залитой водой степи, отвернулся и побрел прочь. Оставалось в этой жизни еще кое-что, что он просто-таки обязан был сделать. Не для себя – для себя сделать было уже ничего невозможно.

Странная штука жизнь. Всего несколько часов назад Никита про себя посмеялся над высокопарными словами Лилечки о том, что она не хочет повторения трагедии поселка Пионер-5 где-либо на Земле. И вот теперь сам оказался на ее месте, и перед ним встал тот же вопрос. Если все-таки есть бог и существует загробный мир, то Лилечка сейчас, наверное, смеется над ним…

Непроизвольно Никита поднял голову и посмотрел на низкое небо. Небеса не смеялись. Небеса хмурились.

* * *

Поселок был мертв. Кое-какие дома бросили давно, и они смотрели на улицу пустыми глазницами оконных и дверных проемов без рам и дверей. Но и целые дома с занавесками за застекленными окнами, ковриками на крылечках перед дверями и прочими атрибутами ухоженности тем не менее выглядели брошенными, нежилыми. Нигде в окнах не горел огонек, не качнулась занавеска, не промелькнула чья-либо тень. Большинство дверей было распахнуто настежь, словно жители в невообразимой спешке покинули поселок, безрассудно оставив нажитое на разграбление мародерам. Только какой же мародер посмеет сюда сунуться? Здесь не чернобыльская зона, нечто похуже…

Полынов брел посреди улицы, и лишь плеск по лужам его шагов нарушал монотонный шелест моросящего дождя. Мертвый поселок в пелене мороси выглядел ненатурально, будто дурной, тяжелый сон. Никита даже не сделал попытки зайти в какой-нибудь дом. Зачем, что он там увидит? Пару трупов каннибалов, вцепившихся громадными плоскими зубами друг другу в глотки? Из слов Петрищевой следовало, что все они должны уже умереть. Хотя, конечно, не могло такого быть, чтобы «болезнью Лаврика» все в поселке заразились одновременно, и вполне допустимо, что какой-нибудь уцелевший каннибал наблюдает сейчас за Полыновым из-за ближайшего угла и выбирает момент для нападения.

Никита брезгливо передернул плечами. Почему-то подумалось, что, предложи ему на выбор, кем бы он предпочел быть съеденным – местным, доморощенным каннибалом или людоедом из Центральной Африки, – Полынов выбрал бы африканского. И не только потому, что до Центральной Африки отсюда добираться, как минимум, двое суток, но и потому, что поедание людей сырыми, да еще живьем, в воображении выглядело совсем уж варварским. Гораздо цивилизованнее быть целиком зажаренным на вертеле с румяной корочкой и листиками петрушки, торчащими из ноздрей…

Полынов остановился, тряхнул головой и поморщился от боли в затылке. Право слово, определенно крыша поехала, если подобная чушь лезет в голову.

Никем он не хотел быть съеденным. Хотел, чтобы его похоронили по-человечески, в сырой земле. Но – не суждено. Не судьба.

Возле одного из домов он увидел раскисшие от воды человеческие останки, но не стал подходить. К чему?

И так все ясно…

Лишь когда Полынов миновал жилой массив поселка и вступил в промышленную зону гидрошахты, он очнулся от отупения. Все-таки сильно врезался головой в бетонный фундамент, если только сейчас более-менее пришел в себя. Однако время раскисать и сводить счеты с жизнью еще не наступило. Числился за ним должок, и его необходимо было отдать.

Никита посмотрел на часы: без десяти восемь. Напрасно он не зашел в какой-либо дом – чего теперь-то опасаться? Не под открытым же небом, тем более под дождем, связываться с Алексеем по пентопу, а в доме к тому же можно было найти сухую чистую одежду и, глядишь, чего-либо перекусить. При мысли о еде у Никиты засосало под ложечкой. К сожалению, с едой придется повременить, да и не любят обосновавшиеся в его организме нематоды присутствия пищи в желудке, так что поневоле с их «мнением» следует считаться.

Еще раз оглядевшись, Полынов твердым шагом направился к зданию шахтоуправления. Пожалуй, лучшего места для связи с Алексеем не придумаешь.

Не доходя до крыльца метров пять, Никита наткнулся на еще один полуразложившийся труп. Ливень смыл с него гниющие ткани, но все равно запах тлена ощущался. На этот раз Полынов остановился и, прикрывая нос рукой, стал издалека внимательно рассматривать останки. Обнажившиеся кости скелета имели странный вид, будто в детстве человек болел рахитом, но тем не менее сумел вырасти до нормальных размеров: у него были странно изогнутые, извилистые ребра, обезображенные непонятными костными наростами; деформированные болезнью трубчатые кости поражали непомерно увеличенными суставами, а череп – разошедшимся венечным швом, с изогнувшимися вверх краями, торчащими над головой в виде гребня. Но больше всего впечатляли зубы. Плоские, неровные и настолько большие, что возникало недоумение, как этот каннибал мог питаться. Никита прикинул в уме скорость кальциево-фосфорного обмена в его организме – и поразился. Для его осуществления нужно было есть, есть и есть. Не останавливаясь.

Не случайно зараженные «болезнью Лаврика» бросались друг на друга и поедали живьем…

Внезапно Полынов ощутил спиной чей-то взгляд.

Тяжелый, недобрый взгляд голодного зверя. Он выхватил из-под мышки пистолет и стремительно повернулся. От резкого движения в голове словно что-то всплеснулось, зрение расстроилось, и Полынов не был уверен, мелькнула ли у бетонного забора чья-то тень либо это была игра его больного сознания В таком состоянии мало ли что может померещиться, но настороже быть нелишне.

Держа пистолет на изготовку, Полынов открыл дверь в здание шахтоуправления. По его данным, здесь находился офис того самого Бессонова, местного криминального божка, прозванного за крутой барский нрав Бесом.

"Как говорится, упокой бог его душу… – криво усмехнувшись, подумал Полынов. – Непонятно только, зачем бог вместе с его душой прибрал к себе и души остальных жителей поселка. Когда уже боженька научится разбираться, кто прав, а кто наоборот…