Король русалочьего моря - Т. К. Лоурелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Скорее всего, цветок так и стоял где-то там в ее покоях, но от мысли, что его надо будет красть, и тем более у Альба, его передергивало. От отвращения ли перед воровством, от страха ли – он воочию себе представил, как его застанут со светящейся склянкой и что сделают, – разбирать он не стал. Лучше было найти другой путь.
К несчастью, мало того, что треклятая трава цвела только в летнее солнцестояние, так и собирать ее надо было по-особому, и хранить тоже с немалыми церемониями. Одно хорошо: будучи правильно хранимыми в специальных же стеклянных колбах, цветки как минимум год сохраняли свою силу, хотя сейчас, в середине зимы, это было слабым утешением.
Бриония свечением не отличалась, а где ее брать, Ксандер понятия не имел, поэтому себе на всякий случай ее в меру умения перерисовал из книги: вдруг случайно попадется в том же лазарете или, опять же, у ван Гельмонта?
Впрочем, стоило признаться, что к нидерландскому – это слово он с наслаждением сказал вслух, пусть и негромко – алхимику Ксандера влекло не только их общее дело. Пару дней назад он принял выданное ему приглашение и пришел, хотя бы для того, чтобы отвести от себя возможные подозрения. Это ему удалось: ван Гельмонт совершенно ничего странного в его визите не увидел и даже обрадовался. Последнее сначала заставило Ксандера насторожиться – ему совершенно не улыбалось выслушивать очередные выкладки на тему того, как ему предстоит принять корону и вывести их народ из пленения, но эти-то соображения, как выяснилось, были от нидерландского ученого очень далеки.
– Это хорошо, что вы заинтересовались химией, и естественно, учитывая, что вы хотите быть врачом, – рассуждал ван Гельмонт, ласково поглаживая дремавшего крокодила. – Но помните всегда, что это только первая ступенька к познанию науки о преобразовании… или, если угодно, наиболее яркая иллюстрация, почему я ее и люблю использовать. Но как портрет – это еще не сам человек, а лишь представление о нем, так и иллюстрация – далеко не весь предмет, понимаете?
– Наверное, не совсем, – признался Ксандер.
– Прекрасно, что вы это осознаете, – обрадовался тот. – Видите ли, алхимия – это действительно… нет, наука тут неверное слово, скорее, учение или путь преобразования, но не окружающего мира в первую очередь, а себя. Только изменив себя, созрев внутренне, придя в гармонию с собой и миром, можно взаимодействовать и с миром, в том числе наилучшим образом.
– Звучит как то, что вообще мы делаем в Академии, – заметил Ксандер осторожно, но его ремарка никак профессора не огорчила, а даже, напротив, опять порадовала.
– Именно! Да, если хотите, магия – это и есть… нет, не алхимия, и даже не часть ее, а ее эффект. Чем более цельным и гармоничным становится человек, самыми разнообразными путями, тем более отзывчив к нему мир, а именно этот диалог, по сути, мы и зовем магией.
– И этому учат?
– А вот тут у нас закавыка, – улыбнулся ван Гельмонт. – Этому научить невозможно. Каждый нащупывает, находит, видит, узнает свой путь сам, и каждый сам формулирует для себя, зачем именно ему этим путем идти. Все, что я могу, все, что может любой из нас, – это дать вам пищу к размышлению и инструменты поиска.
– Например, книги?
– Ни одна книга не сделает вас алхимиком, это не механическое действо, – вздохнул профессор. – Но да, начать в вас нужный процесс мышления могут и книги в том числе. Или нет. Это уже будет зависеть от вас. Вы хотите попробовать книги?
– Да, – отозвался Ксандер с энтузиазмом, которого на деле не чувствовал; более того, в нем шевельнулось смутное беспокойство при воспоминании о титанических инкунабулах академской библиотеки. Однако ван Гельмонт достал из дальнего шкафа вовсе не их, а два свитка, которые, впрочем, держал так бережно и любовно, что Ксандер поневоле заинтересовался.
– Их написали мои учителя, – произнес алхимик с благоговением. – Да, да, юноша, именно так. Конечно, я сюда попал в куда более взрослом возрасте, чем вы, но… собственно, если хотите знать, этим меня и соблазнили: возможностью учиться у них. Господин Иоанн учил меня не больше полувека, наверное, – он немного нахмурился, припоминая, но потом махнул рукой, – а вот госпожа Клеопатра оставила нас не так уж давно, да…
Ксандер принял свитки и осторожно развернул самое начало – и тут же вскинул глаза на ван Гельмонта, пораженный. Имя Клеопатры Алхимистки не много ему говорило, но вот Иоанн Грамматик прославился далеко не только алхимией!
– Но ведь, – тихо сказал он, – они же… они же умерли!
– Теперь да, – вздохнул ван Гельмонт.
– Нет, я имею в виду, что вообще!
По губам профессора скользнула улыбка.
– Как вы думаете, – вкрадчиво сказал он, – сколько мне… хотя нет, лучше так: сколько лет вашей наставнице, многознающей Мерит-Птах?
Ксандер вызвал в памяти облик учительницы, но это ему помогло мало.
– Она сказала «много», – беспомощно сказал он.
– Попробуйте угадать.
– Пятьсот? – сказал Ксандер наугад, готовясь к тому, что его засмеют. Ван Гельмонт в самом деле рассмеялся.
– Милый мой, – сказал он, чуть отдышавшись, – госпожа Мерит родилась в XXVII веке до Рождества Христова! Пятьсот? Добавьте к вашей догадке четыре тысячелетия, и вот тогда будет точнее!
Ксандер почувствовал, будто перед ним распахнулась бездна – бездна времени, пространства и неисчислимых поколений, и из этой бездны ему подмигнули подведенные сурьмой глаза его наставницы.
– Но… как? – выдавил он из себя. – Господин ректор же говорил, что нигромантия…
– Настоящий ученый, – строго сказал тут же посерьезневший, даже помрачневший, ван Гельмонт, – живет столько, сколько зов истины держит его в этом мире. Пока мы еще чувствуем, что можем найти ответы здесь, мы ищем их. Смерть иногда приходит, это правда, но каждый раз мы с почтением говорим ей, что ее время – и наше – еще не пришло.
– И так можно… вечно?
– Вечным не бывает ничего, – снова чуть улыбнулся профессор. – Рано или поздно приходит на ум такой опыт или такой вопрос, который здесь не решить, и тогда смерть становится нашим ассистентом, и мы уходим с ней рука об руку искать истину дальше. Это, если угодно, тоже алхимия: пока нам нужно быть живыми или точнее, пока нашему разуму нужно быть вот в такой форме существования, мы живем.
Ксандер помолчал: его мозг
