Королева бриллиантов - Элен Баррингтон

   — Месье, прошу вас, позвольте мне сменить нижнее бельё без свидетелей!

   — Никак не могу согласиться с вашей просьбой, — ответил он. — У меня строгий приказ — следить за любым вашим движением...

Королева вздохнула. Ничего не поделаешь. Под взглядом часового она сняла рубашку. Мария-Антуанетта будет умирать в белом — это траур королев. Пусть в последний выход она будет опрятно одетой. На новую нижнюю рубашку она натягивает белое платье, на плечи набрасывает лёгкий муслиновый платок, который завязывает на шее под подбородком. Поседевшие волосы убирает под белый чепец без чёрной траурной вуали. Ей холодно в лёгком белом платье, и она вся дрожит.

В восемь раздался стук в дверь. Дверь отворилась. Нет, это ещё не палач. Это священник Жерар, посланный к ней по приказу трибунала. Он один из тех, кто присягнул на верность республике.

   — Могу ли я выполнять свои обязанности священника?

   — Нет, я в них не нуждаюсь, — резко ответила она. — Королева ни за что не станет исповедоваться, тем более перед казнью, священнику, который связал себя гражданской клятвой.

   — В таком случае могу ли я проводить вас в последний путь?

   — Как вам будет угодно, — равнодушно ответила королева.

Около девяти часов двери её камеры отворились. На пороге стоял председатель трибунала Эрман. Рядом с ним двое судей — Фуко и Донзе-Вертель, а также секретарь Фабрициус с большим листом бумаги в руке. Королева, которая стоя на коленях молилась у своей кровати, поднялась.

   — Прошу вас быть внимательней, — предупредил её Эрман. — Сейчас мы зачитаем вам смертный приговор.

Как это ни странно, все четверо в чёрных костюмах обнажили головы. По-видимому, все они были искренне поражены её решимостью и абсолютным безразличием к своей судьбе.

Мария-Антуанетта, повысив голос, сказала:

   — Для чего его зачитывать? Содержание мне и без того хорошо известно!

   — Но закон требует, — возразил один из судей, — чтобы смертный приговор зачитывался осуждённому дважды.

Как только секретарь произнёс последнюю фразу: «Именем Республики», дверь снова отворилась и в камеру вошёл высокий молодой человек.

Это был Анри Сансон, сын знаменитого палача, который гильотинировал короля Людовика XVI.

Подойдя к ней вплотную, он сказал:

   — Протяните руки!

Королева, инстинктивно сделав два шага назад, спросила его, содрогаясь:

   — Неужели вы намерены связать мне руки?

Палач кивнул.

   — Но ведь вы не связывали руки у короля? — возразила она.

Сансон в недоумении повернулся к Эрману.

   — Выполняй свои обязанности, нечего раздумывать! — резко приказал тот.

Мария-Антуанетта, не оказывая никакого сопротивления, позволила связать себе руки в локтях за спиной. Она знала — жизнь не спасти. Посему нужно спасти честь, показать этим палачам, как умирает дочь великой императрицы Марии-Терезии.

Сансон-младший грубо сорвал с неё шляпку, которую она с таким старанием только что надела, и, выхватив из кармана большие ножницы, несколькими взмахами отрезал роскошные полуседые волосы. Закончив процедуру, нахлобучил на остриженную голову шляпку. Всё, теперь — к выходу.

Первыми из мрачного коридора Консьержери вышли офицеры, за ними рота солдат с ружьями наизготовку, затем шла Мария-Антуанетта. Вдруг она к своему ужасу заметила, что возле тюрьмы, за решёткой двора у ворот стоит грязная телега палача. Как же так? Её мужа, Людовика XVI, к месту казни торжественно везли в закрытой застеклённой королевской карете, чтобы он не слышал оскорблений толпы. Выходит, ей напоследок уготованы ещё унижения!

Она почувствовала слабость. У самой решётки королева лишилась чувств. Её поднял с земли палач Сансон. Он же помог сесть в телегу. Узкая, горбатая доска разделяла пространство телеги надвое. Она хотела было сесть лицом к лошадям, но палач с помощником не разрешили. Нет, это запрещено. Полагается сидеть в телеге спиной к движению. Ещё одно унижение. «Когда же это всё кончится?» — тяжело вздохнула королева.

Священник Жерар, грузно поднявшись по лесенке, устроился на доске рядом с осуждённой.

Одиннадцать часов пятнадцать минут. Жалкая телега медленно загрохотала по мостовой. Собравшаяся возле тюрьмы толпа безмолвствовала. Никто не перешёптывался, никто не выкрикивал обидных кличек. Она разглядывала эту непривычно молчащую толпу, которая так ликовала, когда юная принцесса проезжала впервые по парижским улицам двадцать лет назад. Переезжая мост, она, словно очнувшись от оцепенения, повернула голову и бросила последний взгляд на башни Консьержери, — её последнего дворца.

Когда телега сворачивала на улицу Сен-Оноре, толпа начала проявлять обычную враждебность к бывшей королеве. Вдруг, откуда ни возьмись, перед телегой верхом на лошади в форме национального гвардейца появился известный актёр Граммон. Чтобы поднять настроение толпе, он выкрикивал изо всех сил: «Вот она, эта гнусная Антуанетта! Теперь с ней будет покончено, друзья мои!» Довольные зрители ответили восторженным рёвом. В это время, глядя на кортеж из окон Тампля, маленький король весело хохотал вместе с членами Коммуны, а в королевской усыпальнице Сен-Дени вскрывали по приказу конвента гробницу первого дофина, умершего четыре года назад в Медоне, чтобы бросить его останки в общую могилу...

Королева этого никогда не узнает, как не узнает она и о том, что её дочь тоже сгинет, пропадёт в стенах Тампля. Останки найти не удастся.

В истории Франции так и не будет Людовика XVII, а в Париж в 1815 году вернётся уже Людовик XVIII средний брат короля...

Марии-Антуанетте казалось, что улица Сен-Оноре никогда не кончится. Как хорошо она её знала! Сколько раз по вечерам прогуливалась по ней в роскошной карете, запряжённой выхоленными белыми лошадьми! На площади Людовика XV палили двенадцать пушек, возле кареты гарцевали двадцать королевских гвардейцев, а в ней сидела красивая молодая женщина с невероятно высокой причёской и весело смеялась. Королеве было двадцать лет, самая молодая и самая красивая королева в мире ехала в украшенной золотом и серебром карете в Оперу.

А сегодня она следовала в другой «карете» на эшафот.

Толпа становилась ещё гуще. Возле дома Робеспьера, у здания под номером 404, Мария-Антуанетта увидела женщину, которая уговаривала свою маленькую дочку:

— Прошу тебя, только не лей слёзы, когда её будут казнить. Иначе всем нам не миновать гильотины!

Телега громыхала по мостовой. На колокольне раздались двенадцать торжественных ударов. Полдень.

Громадная площадь Революции был черна от народа. Десятки тысяч людей стали стекаться с девяти часов утра, чтобы не пропустить захватывающего зрелища — как слетит прекрасная головка королевы, когда по ней скользнёт «бритва нации». Когда телега ехала по бывшей улице Ройаль, раздались аплодисменты, послышались громкие выкрики: «Да здравствует Республика!» Один полицейский заметил, что сейчас можно легко отличить аристократов «по их сжатым губам и позеленевшим от злости лицам».

Полдень с минутами. Телега громыхала по неровной мостовой. Королева была абсолютно спокойной, невозмутимой; неподвижным лицом она сидела, понурившись, на жёсткой доске. «Эта девица оставалась дерзкой и наглой до конца», — напишет потом всё тот же Эбер. Мария-Антуанетта, повернув голову, устремила взгляд на Тюильри. Двадцать лет назад такая же толпа бесновалась у дворца во время её торжественного въезда в столицу, все бросали в воздух шляпы и чепчики, когда юная королева появлялась с мужем на террасе.

   — Поглядите, ваше величество, — сказал ей кто-то из придворных, — у вас две тысячи влюблённых поклонников!

Наконец телега остановилась у эшафота. Она глядела на это дощатое сооружение, на поблескивающее на скупом октябрьском солнце отточенное лезвие. Через несколько минут оно упадёт ей на шею, и земная жизнь кончится. Начнётся бессмертие.

А за гильотиной, вот ирония, возвышается гигантская статуя Свободы. «Какое странное сочетание!» — подумала Мария-Антуанетта.

Спокойно, без посторонней помощи, с бесстрастным лицом она взошла по деревянным ступеням эшафота, в чёрных атласных туфельках взошла по этим последним скорбным ступеням также легко, как когда-то взбегала по мраморным лестницам Версаля. Она поднималась тогда так стремительно, что второпях как-то раз даже потеряла одну из них. Очутившись на платформе, она наступила на ногу палача.

   — Ах, простите, месье, я нечаянно.

Это были её последние слова.

Мария-Антуанетта оглядывает площадь, на которой колышатся тысячи голов праздных зевак. Резким движением руки сбрасывает шляпку с головы. Закрывает глаза. Чувствует, как палачи тащат её к доске, грубо бросают на неё, привязывают, положив голову затылком на деревянный полукруг — «деревянное полуожерелье». Может, в эту минуту она вспомнила о «бриллиантовом ожерелье», с которого начались беды, приведшие её на эшафот. Как долго всё происходит, невыносимо долго... Она слышит свист падающего тяжёлого ножа. Глухой стук. Всё. Дальше — темнота небытия.