Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок - Юлий Буркин

Она тоже прикрыла веки, но сон, несмотря на усталость, не приходил. Вместо этого ее сознанием овладели мучительные сомнения и страхи.

Если отбросить романтическую идею, что ради нескольких дней на свободе рядом с любимым существом стоит жертвовать жизнью (хотя Наан и была согласна с этим тезисом), план Лабастьера не выдерживает никакой критики. Собственно, это даже нельзя назвать «планом». Если даже они почему-то и не погибнут от холода на снежной равнине, рано или поздно (и скорее рано, чем поздно) император настигнет их и в Пещере.

Что он сделает с ними? Ее Лабастьер вновь станет частью, одним из многих телесных воплощений императора, она же… Кем или чем станет она, останется ли она живой или нет, уже не имело значение. Даже если император вновь пощадит ее, существование ее отныне будет безрадостным и бесцельным, и в душе ее не останется гордости.

Лабастьер не желает обсуждать этот вопрос. Слишком хорошо зная мощь своего противника, он уже покорился судьбе и не видит ничего лучшего, чем недолгий побег без надежды на спасение. Просто он еще не научился быть по-настоящему самостоятельным.

Но она-то устроена по-другому! Да, она ошибалась. Но еще никогда она не складывала крылья, покоряясь обстоятельствам! Она должна что-нибудь придумать и на этот раз! Хоть как-то отодвинуть страшную развязку на более отдаленный срок.

Наан открыла глаза, села и тут же почувствовала, что у нее кружится голова. Ее лицо пылало, в горле першило. Похоже, она уже простудилась. Дело оборачивается все хуже.

Так что же делать? Обмануть, перехитрить императора? Возможно ли это? Да, если попытаться вновь воспользоваться его привязанностью к ней. Но это подло… Нет! Разница их сил и возможностей столь разительно велика, что в ее борьбе с ним запрещенных приемов нет.

Стоило Наан прийти к этому выводу, как она тут же поняла, что ей следует предпринять. Немедленно. Это было настоящим озарением.

Пересилив головокружение и заставив себя забыть о болезненных симптомах, Наан встала на колени. Вынув бластер, она установила указатель его мощности на самую нижнюю отметку. Затем достала из кармана остаток той бечевки, которой связывала Дент-Харрула и Дипт-Шиан, оценила его длину и, отметив середину, поднесла плазмобой к этому месту. Нажала на спуск.

Легкий дымок, противный запах горелого флуона, и шнур разделился на два равных отрезка.

Наан осторожно, стараясь не шуметь, подползла на коленях к Лабастьеру и в нерешительности встала перед ним. Опять, опять она совершает предательство… Но ведь это — во имя его же пользы… Однако она не спрашивает его разрешения. Но если она спросит, потеряется весь смысл задуманной ею авантюры.

Отбросив робость, она одной половиной бечевки крепко, но не стягивая, чтобы не разбудить Лабастьера, связала ему ноги. Удостоверившись, что он не проснулся, она бережно раздвинула его крылья и, опасливо поглядывая возлюбленному в лицо, принялась связывать и руки, положив их сперва одна на другую.

Был миг, когда ей показалось, что он просыпается, и она почувствовала, что от волнения покрывается испариной. Но, пробормотав что-то нечленораздельное и передернув плечами, Лабастьер так и не открыл глаз.

Вытащив из его кармана бластер и отбросив его подальше, Наан перевела дух, а затем, поднявшись, обошла спящего. Она присела возле его головы, вздохнула, и решительным движением сделала самое главное и самое страшное: отомкнула крепление сережки-блокиратора и сняла ее…

Лабастьер открыл глаза и уставился на нее. Наан знала, что сейчас его глазами на нее смотрит император, но она не ожидала, что разница будет столь очевидна.

Несмотря на то, что черты его лица, само-собой, остались прежними, на нее смотрело совершенно другое существо. Взгляд его был холодным, волевым, и в нем чувствовалась такая чудовищная сила, что все внутри Наан сжалось и задрожало от робости.

— Приветствую тебя, — произнес император Лабастьер Первый, не добавляя обычных эпитетов, и в голосе его сквозил мертвенный холод.

— Приветствую тебя, возлюбленный жених мой, Внук Бога, умеющий быть везде… — склонила Наан горящий жаром лоб.

— Что за очередная низость взбрела тебе в голову? Я не перестаю удивляться твоей изобретательности.

— О нет, мой повелитель, я не собираюсь причинять тебе вред…

— Почему же тогда я связан? — император перевалился на бок, а затем рывком сел.

Вид его был решителен, и Наан испугалась, что теперь у него достанет силы порвать флуон или, дотянувшись до щиколоток, развязать ноги. Она уже потянулась было за плазмобоем, но стало ясно, что ни того, ни другого он сделать все же не способен. И она упокоилась.

— Ты забыла про крылья, — заявил император. — Я могу улететь и связанный.

— У меня есть бластер, — напомнила она, дивясь собственной наглости.

— Та-ак, — протянул он. — Чего же ты хочешь?

— Выслушай меня, мой повелитель, я все тебе объясню.

Император мрачно кивнул.

— Я всегда знала, что люблю тебя. Всегда. Этому меня учили в Храме, к этому я пришла и сама… Но что-то, что не зависит от моей воли, не позволяло мне слепо подчиниться предначертанию. Ты знаешь, я наделала много глупостей, и в некоторых из них я искренне раскаиваюсь. Но никогда, никогда я не стану раскаиваться в том, что отделила от тебя одно из твоих воплощений…

Лицо императора исказилось злобой:

— Это как раз единственное твое настоящее преступление, единственное, чего я не обещаю простить тебе!

— Да-да, мой повелитель, я понимаю… Но именно с ним, с одним из твоих воплощений, а значит, в какой-то степени и с тобой, я узнала, что значит любить по-настоящему…

— «В какой-то степени», — передразнил тот. — Хотя… «В какой-то степени» это так. Ведь все, что было в его памяти, теперь помню и я… — на его лице, возможно, помимо его воли, появилась блуждающая улыбка.

— Я хочу предложить тебе обмен, — выпалила Наан, пользуясь сменой его настроения.

— Сделку?!! — поднял брови император и усмехнулся. — Безумная маленькая бабочка. По-моему, ты просто не понимаешь, в каком жалком положении ты сейчас находишься. Я, конечно, не предполагал, что это мое, возомнившее себя самостоятельной особью, воплощение потащит тебя в сторону Пещеры Хелоу. В этом нет не малейшего смысла. Но всё равно через пару дней я нашел бы вас и там. Ну, а теперь, когда я знаю, где ты, не пройдет и получаса, как до вас доберутся мои антигравы.

— Когда я сняла с твоего уха сережку, я понимала, что тем самым выдам наше местонахождение. Но я надеюсь на твое благородство! — Наан вложила в эти слова всю страстность, на которую только была способна. — Выслушай же меня, не перебивая, ты ведь и сам говоришь, что времени у меня немного, а я должна успеть! Я поняла, почему я бунтовала, почему не могла покориться неминуемому. Я не находила сил заставить себя любить только часть чего-то огромного. Не знаю: или другие твои жены лгут тебе, или это я — неправильная самка… Мне нужно время. Я хочу добраться с одним из твоих воплощений до Пещеры, хочу какое-то время прожить там с ним и любить его так, как люблю уже сейчас. Я должна привыкнуть к нему и привыкнуть к мысли, что рано или поздно он вновь станет тобой… И тогда, мне кажется, я смогу перенести всю свою любовь на тебя… Я буду стараться! Дай мне срок! Помнишь, ты ведь говорил, что умеешь ждать!

— Так вот зачем ты связала меня… Чтобы я не сопротивлялся, когда ты станешь цеплять мне обратно на ухо свой проклятый прибор… То, что ты говоришь, не лишено смысла. Но только в отношении тебя. А как быть с моим воплощением? Простит ли он тебе новое предательство? Ведь он будет помнить все, что ты только что мне сказала.

— Он любит, и он поймет меня. Он уже отчаялся и покорился. Единственное, чего он хочет — хотя бы на несколько дней оттянуть миг, когда нас схватят.

— А о каком сроке говоришь ты?

— Месяц. Хотя бы месяц. Обретая самостоятельность, твое воплощение становится нерешительным, но оно не менее благородно, чем ты. И я обещаю, через месяц он снимет эту серьгу со своего уха сам. Он будет благодарен тебе за эту отсрочку.

— Но… я ревную тебя, — с тенью смущения произнес император.

— Ревнуешь?! Значит, мы квиты. Я ревную тебя ко всем самкам, с которыми ты был за эти триста лет во всех своих воплощениях. А к кому ревнуешь ты? К собственной части, память которой вскоре вновь станет твоей?..

Император прищурил глаза, но она не отвела взгляд, и ни один мускул не дрогнул на ее лице.

— Если бы мои чиновники владели искусством убеждения и обмана в той мере, в какой им владеешь ты, — наконец вымолвил он, — я, пожалуй, переложил бы часть своей работы на их плечи… А что будет, если я не соглашусь с твоими доводами?

— Я убью себя, — заявила Наан решительно, доставая плазмобой, и она на сто процентов верила в то, что говорила. Она приставила ствол к груди, а палец положила на кнопку пуска.