Тени надежд - Евгений Токтаев

В самом начале третьего года сто одиннадцатой Олимпиады[53] стояла страшная жара. В Эфесе, окруженном с трех сторон болотами, было особенно душно, и Таис стала каждый день выбираться из города к морю. Расстояние небольшое, всего тридцать стадий, в Афинах оно куда больше. Вот только дорога тут не столь накатанная, как та, что соединяет столицу Аттики с Пиреем, к тому же идет она по самому берегу Кайстра и местами под ногами хлюпает вода.

Ко всему прочему афинянка любила купаться по ночам, потому, для большей безопасности, решила не искушать судьбу пешими прогулками под луной в полном одиночестве. Она купила невысокую, себе под стать, лошадку, которую за привычку ластиться к хозяину в поисках вкусного, назвала Айкаллеей[54]. Цены на лошадей в Азии заметно ниже, чем в Элладе, и Таис не особенно поиздержалась. Некоторые из новых знакомых афинянки удивились покупке, но только не Лисипп. Ваятель мужей и лошадей, он немедленно прочел Таис целый трактат о достоинствах и недостатках ее приобретения. Первые гетера выслушала благосклонно, вторые легкомысленно пропустила мимо ушей.

Вдали от городского шума девушка боролась с прибоем, забираясь подальше от берега. Скользила по крутым волнам неуловимой нереидой или ныряла в прозрачную синеву, стараясь коснуться дна, такого близкого на вид, достать красивую раковину. Накупавшись до одурения, отжав волосы, подолгу сидела на берегу, завороженная шумом прибоя, криками чаек. В туманной дымке она высматривала стремительные дельфиньи плавники и далекие паруса, мечтая, что под одним из них возвращается Птолемей.

О хилиархе не было вестей уже продолжительное время. Доходили какие-то смутные слухи, будто он сражается с персами далеко на востоке, но, сколько Таис не расспрашивала приезжающих в город купцов, они толком ничего не могли рассказать. Многие из них, ходившие прежде торговать в Финикию, испугавшись войны, теперь избегали этого пути.

Македоняне, оставшиеся в Эфесе, знакомые Таис по памятному симпосиону, тоже помалкивали. Прежнего командира гарнизона, Сополида, Антигон услал за каким-то делом, поговаривали, что с посольством в Элладу (иные уверяли, что в Македонию). Нынешний начальник, лохаг Аристон, в последние дни лета честно признался афинянке, что о судьбе Птолемея знает, но сказать может только то, что тот еще недавно был жив и здоров. На большее Таис рассчитывать не стоит, поскольку дело, в котором участвует Птолемей, представляет собой военную тайну.

– Недавно?

– Месяц назад. Азия огромна и новости идут долго.

День за днем пролетело лето, наступила осень. Здесь, в Эфесе, как и в Афинах, смена времен года прошла почти незаметно. Македоняне говорили, что в горах их далекой родины этот переход куда ощутимее. Там на деревьях уже начали желтеть листья, а здесь, на побережье, вечнозеленые заросли маквиса, дикой оливы, лавра и не думали меняться.

Вспоминая родные горы, оставшихся дома близких, македоняне становились задумчивы, печальны или злы. Иные бранились черными словами, понося самозванца, кто-то лишь горестно вздыхал, а некоторые сами себя утешали словами надежды, что все еще образуется и разлученные встретятся вновь.

Осень принесла уныние. В прошлом году не было времени киснуть, но сейчас, оставшиеся в Ионии маялись от безделья. В начале метагейтниона громом среди ясного неба разнеслась весть о смерти Мемнона от лихорадки, свалившей непримиримого родосца куда быстрее и успешнее македонских мечей. Фарнабаз, принявший командование, снял осаду Митилены и убрался в неизвестном направлении. Афиняне, так ничего и не добившиеся под стенами Амфиполя, готовились вытащить свой флот на берег. Никто больше не угрожал Эфесу и Милету. Македоняне расслабились и начали стремительно превращаться в плаксивых баб. Вот тогда на глазах Таис и произошло событие, которое одело тени надежд плотью, пышущей жизнью, разогнало тучи в душах воинов, заставило вновь поверить в то, что далеко не предопределен еще их жребий, сулящий вечную разлуку с близкими.

То был самый обычный день, ничуть не отличающийся от длинной вереницы предшествующих. Солнце достигло зенита и афинянка, как всегда возвращалась с купания, собираясь укрыться от палящих лучей, слишком злых даже для ее терпеливой загорелой кожи, в тенистой прохладе перистиля лиссиппова дома. Таис проехала вдоль канала, миновала западные городские ворота. Айкаллея неспешно вышагивала вдоль торговых складов, везя хозяйку к гавани, где разгружалось несколько кораблей. Зрелище каждодневно-привычное и, конечно, не стоило ради него задерживаться, но внимание Таис привлек один человек, спустившийся по сходням с борта большого крутобокого корабля.

Это был Сополид. Таис собралась поприветствовать его, а он, еще не видя гетеры, протянул руку какой-то женщине, помогая ей сойти на берег. Женщина, светловолосая и бледная, одетая просто и неброско, спускалась несколько неловко, выдавая усталость и нездоровье, вызванное морской качкой. За подол ее льняного пеплоса крепко держался маленький мальчик, лет трех на вид, похожий на нее лицом и цветом волос.

– Радуйся, Сополид! – поздоровалась Таис с македонянином.

Тот обернулся и ответил улыбкой.

– Радуйся и ты, афинянка.

Следом за женщиной с мальчиком, с корабля сошли несколько воинов, одетых в доспехи. Это обстоятельство немного удивило Таис: с чего бы им париться на такой жаре в панцирях.

– Подать колесницу госпоже! – скомандовал Сополид.

Приказание было тотчас исполнено. Рабы принялись переносить на берег тюки с вещами. Македонянин подошел к женщине и негромко произнес:

– Твои покои должны быть готовы. Отдохни с дороги, а утром мы отправимся в Милет сушей.

– Разве здесь опасно оставаться? – спросила она.

– Нет, но Эфес в это время года не слишком приятное место. Антигон дал мне четкие указания привезти тебя в Милет. Там резиденция хилиарха. Там сейчас твой дом. До поры.

Женщина кивнула и взошла на колесницу вместе с мальчиком, который с интересом вертел головой по сторонам. Он потянул Сополида за полу хитона и спросил:

– А почему нас не встретил отец?

Македонянин улыбнулся, взлохматил вихрастую голову мальчика и ответил:

– Твой отец сейчас далеко, малыш. На войне. Но он обязательно вернется, чтобы обнять тебя. Вернется с победой. Веришь?

Мальчик кивнул. Один из воинов вскочил в колесницу, скомандовал вознице:

– Трогай!

Еще четверо бегом пустились следом. Таис заинтересованно проводила их взглядом.

– Кто это? – спросила афинянка Сополида.

– Стратоника, дочь Коррага, – ответил македонянин, – жена Антигона. И его сын, Деметрий.

– Вот как? А я слышала, они остались в Македонии.

– Я привез их.

Таис недоверчиво взглянула на Сополида.

– И Линкестиец, которого вы зовете самозванцем, спокойно выпустил из рук столь ценных заложников?

– Выпустил, – кивнул македонянин, – мы договорились. Антигон признал его законным царем Македонии.

Таис некоторое время молчала, пытаясь осмыслить сказанное.

– Значит, Антигон признал его верховенство над собой?

– Нет. Линкестиец сам по себе, а мы – отрезанный ломоть. Антигон лишь подтвердил его права на Македонию. То, что мы взяли мечом и союзом – наше и никому мы это не отдадим.

– Вы же все мосты сожгли за своей спиной таким договором. Он не позволит вам вернуться.

– Ну, это мы еще посмотрим, – уверенно заявил Сополид.

– Разумно ли заключать не очень-то и нужный договор, с мыслью его потом нарушить?

Македонянин пристально посмотрел на гетеру, хмыкнул.

– Иногда ты произносишь речи, свойственные скорее умудренному опытом мужу. Я не знаю больше жен, которые так интересовались бы политикой и стратегией, как ты. Ну, разве что нашу бывшую царицу, Олимпиаду, но я с ней, хвала богам, близко не знаком. А иногда напоминаешь, что ты еще совсем девчонка. Когда станешь матерью, Таис, многое без слов поймешь. Антигон любую ложь произнесет, любую клятву преступит ради жизни своего сына. Я бы на его месте поступил так же.

Сополид повернулся и пошел прочь, оставив Таис наедине со спутанными в клубок мыслями.

Стать матерью? Да ведь лишь об этом она и мечтает. Только бы Птолемей вернулся живым...

Горы Тавра непроходимы практически на всем своем протяжении. В западной части Киликии Суровой его склоны круто обрываются в море. Места эти дики, но вовсе не пустынны. С древних времен они стали прибежищем племенам, известным своим разбойничьим нравом. Горцы всегда жили бедно, их суровая земля не позволяла им заняться земледелием, однако они довольно давно уже обнаружили у себя под боком оживленную морскую дорогу из богатых Египта и Финикии на север.

Сами боги видать пожелали обустроить в Суровой Киликии пиратское гнездо. Береговая линия здесь изрезана бесчисленными бухточками, усеяна скалами – идеальное пристанище для быстрых и вертких пиратских суденышек. Горцы стали морскими разбойниками, а эллины сочинили поговорку: