Правда о Портъ-Артуре Часть I - E. Ножинъ

Быстро подняли орудія, заряды, и не прошло четверти часа, какъ одинъ сухой, резкій выстрелъ за другимъ начали безпокоить перевалъ и редюитъ.

– Ваше превосходительство, докладываетъ начальникъ штаба: нужно спуститься подъ обрывъ. Непріятель найдетъ орудіе и засыплетъ шрапнелью.

– Хорошо. Капитанъ Гиммельманъ, это будетъ по вашей части, докончите установку пулеметовъ за надежнымъ прикрытіемъ (Кондратенко особенно благоволилъ къ Гиммельману), следите за этимъ участкомъ. Обо всемъ важномъ непосредственно доносить мне. Начальнику боевого участка передайте, что отступленія здесь нетъ. Я на васъ надеюсь.

– Ваше превосходительство! Шрапнель!

Въ воздухе прошуршалъ снарядъ и, давъ перелетъ, разорвался. За нимъ другой, третій. Шрапнель рвалась очень высоко, пульки забарабанили вокругъ.

– Проносите скорей раненыхъ! Видите – противникъ открылъ насъ.

Раненыхъ несли, вели, сами ковыляли, опираясь на винтовки.

Скорбная вереница!

Высоко въ лазоревомъ небе то и дело появлялись маленькія белыя облачки, и доносились мягкій взрывъ и завываніе шрапнельныхъ пуль.

– Теперь здесь обстоитъ все въ порядке. Посмотримъ, что творится на левомъ фланге, и проедемъ къ генералу Фоку. Мне его необходимо видеть.

Спустились въ долину. Сели на коней. Обгоняя раненыхъ, буквально для каждаго Кондратенко находилъ ласковое, ободряющее слово. Никого онъ не пропустилъ.

О, если бы вы видели, какъ благодарно смотрели на него раненые!

– Евгеній Николаевичъ, вы записали фамилію сильно израненнаго пограничника, отказавшагося отъ посторонней помощи, на томъ основаніи, что, молъ, есть "тяжелые"? Что за молодецъ! Когда я съ нимъ разговаривалъ, онъ еле стоялъ, но крепился, а потомъ, пройдя несколько шаговъ, упалъ. Вотъ здесь, здесь сказываются люди. Помните его фамилію?

– А вы не помните? обратился ко мне Кондратенко.

– Левъ Яндринцевъ, ваше превосходительство, унтеръ-офицеръ 21 роты пограничной стражи – наконецъ ответилъ Науменко, порывшись въ записной книжке.

Ружейный огонь почти совсемъ стихъ. Шла артиллерійская борьба.

Батарея князя Чхейдзе и Скрыдлова неистовствовала. Но и ей доставалось. Она буквально засыпалась снарядами. Нехорошо тамъ было.

Мы же ехали совершенно спокойно.

Вихрь снарядовъ свистелъ высоко надъ головами.

Насъ слегка лишь безпокоила шрапнель. – Подъезжая къ расположенію общаго резерва, мы встретили роту, шедшую на правый флангъ.

Никогда не забуду одного солдата. Бодро шагалъ онъ. Почти юноша. Браво ответилъ вместе съ ротой на приветствіе генерала, высоко поднявъ голову.

На груди у него виселъ образъ Спасителя въ поларшина въ квадрате.

Кондратенко тоже заметилъ.

– Господа, видели? Вотъ где искренняя вера! Вотъ где она поможетъ этому юноше спокойно умереть. Заметили, какое у него спокойное лицо? Очевидно, этотъ образъ – благословеніе родителей.

Дорога круто повернула вправо, открылась батарея Наумова, прикрывавшая дефиле. Она непрерывно осыпалась шрапнелью и фугасными бомбами. Наумовъ, въ теченіе всего утра жестоко поражая атакующихъ, озлилъ ихъ. Противникъ, видимо, старался ее уничтожить. Трудно ему было это сделать, такъ какъ Наумовъ спряталъ орудія въ глубокую впадину въ горе. Шрапнель не производила никакого впечатленія, а фугасныя бомбы давали убійственные перелеты, попадая въ высоты по другую сторону Луньвантаньской долины.

Наконецъ мы прибыли въ деревню Кодамынь. Въ небольшой фанзе застали Фока, окруженнаго всемъ своимъ многочисленнымъ штабомъ.

Холодно и неприветливо встретилъ Фокъ Кондратенко.

Моросилъ мелкій дождь.

Меня поражала простота, съ которой ездилъ по оборонительной линіи Романъ Исидоровичъ – насъ съ нимъ было только двое: Науменко и я, да трое вестовыхъ – и помпезность, которой было обставлено прибытіе Фока.

Не ошибусь, если скажу, что съ нимъ было человекъ 15 офицеровъ и целый взводъ конныхъ охотниковъ.

Перекинувшись несколькими незначительными фразами съ прибывшимъ, Фокъ немедленно уехалъ.

– Нужно подкрепиться, сказалъ Романъ Исидоровичъ. Вестовой, дай-ка изъ кобура свертокъ. Ну, господа, чемъ Богъ послалъ.

Мы съ удовольствіемъ выпили по рюмке краснаго вина и съели по несколько печеній.

– Теперь нужно къ самому Стесселю, улыбаясь сказалъ Кондратенко, садясь на коня.

До деревни Ходзятунь было рукой подать.

Въ фанзе, давно мне знакомой – тамъ жилъ со своимъ адъютантомъ подполковникъ Лебединскій – собралась вся "стая славныхъ".

Въ центре въ бурке "самъ". Кроме Фока, Рейса, Жоржа Колесникова (котораго прозвали за его очаровательно-армейскую галантность Жоржемъ Бантиковымъ), Павловскаго, Желтенко, Савицкаго, Дмитревскаго, массы штабныхъ и примазавшихся офицеровъ, окружавшихъ Стесселя – я впервые увиделъ незнакомаго еще мне генерала.

– Кто это? спрашиваю Науменко.

– Да это генералъ Никитинъ, начальникъ артиллеріи 3-го корпуса.

– Такъ это тотъ, который…

– Да, да, да, онъ самый.

Преинтересная личность.

Ну, думаю, сейчасъ состоится серьезный военный советъ. Еще бы – решительный бой. Отъ его исхода зависитъ очень многое. Давно ли Стессель уверялъ въ неприступности этихъ позицій, повествовалъ о крытыхъ ложементахъ. Положимъ, онъ не виделъ еще жертвъ своихъ "крытыхъ ложементовъ".

Я приготовился слушать.

Генералы уселись – Кондратенко стоялъ.

На устахъ его играла улыбка.

Между большими панами поддерживалась вялая беседа. Маленькіе паны почтительно молчали.

На просторе дождь моросилъ сильней.

Снаряды съ воемъ неслись надъ долиной.

Прошло четверть часа, а объ обмене мненій не было и помину.

Очевидно, Стессель и Фокъ все уже обдумали и действовали такъ, какъ решили.

Они знали, что они делаютъ.

Я внимательно наблюдалъ за этой картиной.

Вдругъ, этакъ бочкомъ, но съ видимымъ желаніемъ не потерять своего достоинства и подчеркнуть свою принадлежность къ "стае славныхъ", подходитъ и заговариваетъ со мной капитанъ Желтенко.

– Ну денекъ!

– Да, денекъ!

– Утомился я страшно.

– Съ ротой въ окопахъ сидели? Ваша рота здесь где-то близко? Я воображаю, какъ тамъ тяжело. Японцы развили страшный огонь. Прикрытій то у насъ ведь совсемъ нетъ.

Недобрый огонекъ сверкнулъ въ глазахъ "утомленнаго" капитана. Я отлично зналъ, что онъ не былъ со своей ротой, а постоянно живетъ въ штабе Стесселя.

– Нетъ, сегодня мне не удалось быть въ роте. Меня, видите ли, забрали въ штабъ, узнавъ, что я владею перомъ. Обыкновенно днемъ въ роте, вечеромъ работаю по составленію исторіи военныхъ действій, а ночь – карты съ начальствомъ. Тройную службу несу. Спать почти не приходится. Знаете ли, все это тяжело.

Капитанъ про вечеръ и ночь говорилъ правду, но день его былъ не въ роте. Если онъ тамъ и бывалъ, то очень, очень редко, хотя и получалъ все виды довольствія, какъ ротный командиръ.

Все это беззаконіе сформировалось путемъ приказовъ. Писаря напишутъ что угодно, а подписать ихъ всегда заставитъ мощная рука Стесселя.

Меня все это глубоко возмущало, но я крепился.

Нужно было иметь некоторую дозу самообладанія, чтобы не сказать этому "утомленному капитану" горькой правды.

Я только сказалъ ему, что при описаніи военныхъ действій нужно быть безпристрастнымъ и главное, главное правдиво освещать факты.

– Мы проливаемъ кровь и этой кровью пишемъ исторію – съ некоторымъ раздраженіемъ развилъ мою мысль "утомленный капитанъ".

– Смотрите, только не увлекайтесь! Эту летопись еще прокорректируетъ безстрастная рука исторіи – сказалъ я ему на прощаніи.

Большіе паны зашевелились – пановье двинулось за ними. Наибольшій былъ не въ духе.

Снаряды противника, давая недолеты, впивались и рвались на гребне и скатахъ противоположныхъ высотъ.

Опасаться было нечего – мы здесь были въ мертвомъ пространстве.

Разве шальной осколокъ случайно могъ потревожить.

Холодно простившись съ нами, генералъ Стессель съ огромной свитой уехалъ направо, на 11-ую версту. Кондратенко, а за нимъ и мы повернули налево.

Кругомъ установилось относительное затишье.

Часамъ къ четыремъ мы были на месте временнаго расположенія штаба Семенова.

Въ штабе негодовали.

– Нашъ флотъ ведетъ себя преступно. У насъ такъ мало артиллеріи. Огонь, открытый съ моря по штурмующимъ колоннамъ, разовьетъ въ нихъ панику. Фланговый огонь съ моря, поддерживаемый энергично и продуктивно, облегчитъ намъ борьбу. Японцамъ никогда не взять Зеленыхъ горъ.

– Правъ, сто тысячъ разъ правъ генералъ Стессель, называя ихъ трусами. Имъ хорошо сидеть въ комфортабельныхъ каютахъ. Все у нихъ: и электричество, и кухня, и піанино, и отличныя отдельныя каюты. А каково нашимъ теперь въ окопахъ? Ведь это подлость не помогать своимъ. Что мы, хуже ихъ, что ли? Все одному царю и родине служимъ. Я видеть не могу этихъ белоперчаточниковъ – горячился одинъ изъ офицеровъ.