Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России - Владимир Макарцев

Октябрьский переворот произошел не сам по себе и не вдруг. Как вспоминал бывший премьер-министр царского правительства и ярый противник большевизма В. Н. Коковцов, «весна 1917-го года прошла в каком-то чаду, под неумолкаемый гул выстрелов на улицах и под гнетом ежедневных декретов Временного правительства, расшатывавших нашу государственную машину с какою-то злорадною поспешностью и незаметно, но верною рукою подготавливавших захват власти большевиками».[557] А поскольку он произошел в ходе войны, то можно сказать, что именно война, вообще внешняя среда продиктовала России условия социальной организации, повысив внутреннее социальное напряжение до критической массы. В этом смысле и кайзеровская Германия, и Антанта оплодотворили Россию большевизмом, появление на свет великого младенца было неизбежно.

Сегодня происходит нечто подобное, незаконные западные санкции, которые используются как оружие, толкают нас к мобилизации, «прессуют» нас до состояния критической массы. Но никто не знает, что в военно-сословном обществе ее появление ведет не к распаду, а, как показывают исторические факты, к кристаллизации общества, к появлению жесткой кристаллической решетки, способной выдержать огромное напряжение.

Мудрый Максимилиан Волошин говорил, «когда чужеземная рука касается ее (России, – В. М.) жизненных средоточий, немедленно возникает неожиданный ответный удар; и редко он исходит из сознательной воли самого народа – он является разрядом стихийных сил. Швеция, Польша, Наполеон – все в свое время пережили его. Последней испытала его Германия. Большевизм под этим углом зрения является нервным разрядом, защитившим Россию от Германского порабощения».[558]

Все верно, но нужно, чтобы кто-нибудь осознал и сформулировал идею «нервного разряда», который, как правило, представляет собой идею справедливости (социальной, политической, исторической, географической и т. д.). Идею, способную мобилизовать военное общество на движение к поставленной цели. В Орде это был Чингис-хан. У нас – Иван Калита, Минин и Пожарский, потом, как ни странно, – Петр I, в войне с Наполеоном – Кутузов, в войне с фашистской Германией – Сталин, даже если это многим по понятным причинам не нравится. У Первой мировой войны, войны без цели и за чужие интересы, национального лидера так и не появилось, и это не случайно. Возможно, поэтому у нее не было шансов стать второй Великой отечественной, как ни хотелось бы этого «буржуазным» патриотам. А «нервным разрядом, защитившим Россию от Германского порабощения» стали только большевики, они ее буквально спасли, заключив «похабный» Брестский мир.

Если с этих позиций посмотреть на нашу историю, то станет очевидно, что все социальные потрясения, по-научному – «модернизации» происходили у нас в ходе войны, на фоне войны или в результате войны. Это тоже не случайное совпадение или какой-нибудь злой рок. Это объективные социальные факты, способные, по определению Э. Дюркгейма, оказывать на индивидов внешнее принуждение. Каким образом? Через экономику, конечно, через бытовые условия жизни каждого человека. Подтверждением этого положения, на наш взгляд, служит высказывание выдающегося русского военного теоретика А. А. Свечина о войне как об объективном экономическом процессе: «Война имеет экономические причины, ведется на определенной экономической базе, представляет бурно протекающий экономический процесс, иногда переходящий в экономическую революцию, и ведет к некоторым экономическим результатам».[559]

Результатами каждой нашей войны как раз и были «экономические революции», которые вели к совершенно конкретным экономическим результатам, и которые сегодня принято называть модернизациями. Нетрудно заметить, что все они в целом вели к повышению степени социальной мобилизации за счет, главным образом, модернизации… крепостного права. Так, при Иване Грозном это отмена «Юрьева дня» (настоящая революция по тем временам), т. е. отмена права перехода крестьян от одного помещика к другому – более высокая степень закрепощения (мобилизации), чем было до этого. При Петре I – введение подушной подати, социально более справедливой, чем подворный налог, но окончательно прикрепившей крестьян к земле и оформившей их как крепостных (еще более высокая степень мобилизации). И, конечно, «Табель о рангах» для обязанных служить, тоже своего рода «крепость».

Однако после 1785 года начался процесс социальной демобилизации, запущенный «просвещенной» императрицей – свобода для дворян и привилегии для городского сословия, что привело к потере социальной справедливости. А дальше сплошная демобилизация и демократия – Александр II уж как-то очень хитро освободил крестьян от крепостной зависимости, оставив их без земли, что разрушило установленную Петром I социальную справедливость и многократно ухудшило положение свободных крестьян по сравнению с крепостными.

Большевики вернули социальную справедливость, прикрепив всех людей, независимо от их происхождения к рабочим местам, примерно так, как это сделал Петр I, институализировав крепостное право и введя сословия, ведь их целью было «удержание лиц в кругу их наследственных обязанностей» (В. О. Ключевский) – отсюда схожесть реформ XVIII и ХХ веков.

Отсюда же и ненависть к большевикам – справедливость нужна не всем!

Правда, большевики пришли к этому не сразу, а в ходе острейшей внутрипартийной борьбы и лет через десять после революции, к тридцатым годам (Петр I тоже не сразу пришел к подушной подати и Табелю о рангах). Но смысл реформ заключался и в том, и в другом случае в том, что работать на победу должны все. Совместная работа общества, в котором обязанности равномерно и пропорционально поделены на всех, только повышает эффективность и армии, и тыла, повышает производительность всеобщего военного труда.

И, конечно, устанавливает социальную справедливость, которая выступает своеобразной точкой опоры для социальных качелей «полезность-бесполезность». Социальные отношения приобретают устойчивость. Примерно так, как это было в древней Орде – «протоплазме социального мира».

Другими словами, установив диктатуру низшего сословия, большевики достигли самой высокой точки социальной справедливости и самой высокой точки социальной мобилизации за всю историю России. По контрасту, 1991 год, снизив степень социальной мобилизации общества введением неправедной частной собственности, вернул нас в состояние социальной несправедливости и превратил в аморфное и социально демобилизованное общество с нарастающими внутренними противоречиями.

Могут возразить, что большевики установили не диктатуру пролетариата или низшего сословия, а диктатуру партии и ее вождя, что радикально отличается от демократических принципов, с которыми они пришли к власти. Действительно, внешне все так и выглядит, особенно если смотреть на нашу историю глазами «образованного общества» или его западных учителей и познавать ее, исходя из собственных ощущений.

Именно поэтому, наши интеллектуалы никак не могут понять, почему в России так живучи симпатии к диктаторам и полководцам, почему 53 % населения сожалеет о распаде СССР, а 52 % стыдятся того, что сейчас происходит в России. Наконец, почему большинство россиян (71 %) готовы пожертвовать демократией и личными свободами ради сохранения в стране стабильности и «порядка», и почему только 4 % озабочены проблемами с гражданскими правами и свободами.[560]

А на самом деле то, чего никто из так называемого образованного общества не хочет знать, заключается совсем в ином. В том, о чем в мае 1917 года на частном совещании членов Государственной Думы сказал А. А. Бубликов: «Основное свойство русской души – ее стихийное стремление к насаждению справедливости на земле, оно всегда влекло нас к устранению несправедливого распространения благ в стране путем разделения того, что приобретено наверху, а не путем приближения низов к этому благоденствующему верхнему слою».[561] Великий и никому сегодня неизвестный А. А. Бубликов слукавил: хотя он признал, что блага в стране распространены несправедливо, но то, что приобретено наверху, должно там и остаться, низы сами должны подняться «к этому благоденствующему верхнему слою». Он не сказал, как, если верхи отняли у низов все и обратно возвращать (инвестировать) ничего не собирались, предпочитая просто проедать национальное богатство и благоденствовать?

Между тем, даже диктатура партии или вождя должна на что-то опираться. Самое простое – сказать: на силу. Сила, конечно, хорошо, но если за ней нет права, нет социальной справедливости, то и она не поможет. Как говорил Ж. Ж. Руссо, сила не творит право («Об общественном договоре»). Самодержавие имело и силу, и формальное право, а рухнуло в один момент. Л. Г. Корнилов, пользовавшийся огромной популярностью среди военных и широких слоев интеллигенции, промышленников и купцов, тоже делал ставку на силу, чтобы восстановить закон и порядок. И ничего не вышло. Тот закон и тот порядок, которые он хотел восстановить, никому не были нужны. А значит, в глазах народа Л. Г. Корнилов просто не имел на это права.