История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7 - Джованни Казанова

— Клевета, — говорит ла Кортичелли.

— Разумеется, потому что это все равно, что сказать мне, что я как бы согласилась на это похищение, чего эти тупицы не могут предположить, так как если бы я согласилась, я не обратилась бы к ним с просьбой о правосудии. Затем я пошла к доктору Ваннини, где застала вашего лакея, который заверил меня, что вы направились в Болонью, где я вас найду, если хочу следовать за вашим экипажем, и вы, надеюсь, оплатите то, о чем я договорилась с возчиком. Но позвольте вам сказать, что то, что вы сделали, выходит за рамки шутки.

Я ей посочувствовал, заверив, что я все оплачу. Мы отправились на следующий день и прибыли в Болонью рано утром, я поселился там вместе с ла Кортичелли, отправив слуг в гостиницу, куда приходил есть со всей семьей. Я жил там восемь дней, в течение которых эта маленькая сумасшедшая, у которой было полно друзей в ее духе, доставляла мне столько изысканных развлечений, что я вздыхаю всякий раз, когда вызываю их в моей старой памяти. В Италии есть города, где можно найти все те удовольствия, которые чувственный мужчина найдет в Болонье, но он не найдет их там ни столь легко, ни столь свободно, ни так задешево. Помимо этого, там прекрасно едят и пьют, гуляют под аркадами и находят вдосталь ума и учености. К сожалению, то ли от воздуха, то ли от воды или от вина, там, бывает, подхватывают чесотку, что вызывает в Болонье желание чесаться, что не так безобидно, как может показаться, хотя зуд и терпимый. Дамы, принципиально, в месяце марте обнажают свои пальцы, чтобы почесывать себе руки с очаровательной грацией.

Я оставил ла Кортичелли к середине поста, пожелав ей также доброго пути, потому что она уезжала в Прагу, где ее ангажировали на год как вторую танцовщицу. Я пообещал ей заехать за ней и отвезти ее с собой в Париж, вместе с ее матерью. Читатель увидит, каким образом я сдержал слово.

Чисто мой каприз заставил меня остановиться в Модене, куда я прибыл в тот же день. Я вышел на другой день, чтобы пойти посмотреть афиши, вернулся пообедать и увидел какого-то невежду, который приказал мне от имени правительства продолжить мой вояж не позднее чем завтра. Я вызвал хозяина и попросил повторить приказ в его присутствии. Затем я сказал, что я слышал. Он ущел.

— Кто этот человек, — спросил я у хозяина.

— Это сбир.

— И правительство направило ко мне сбира?

— Тот, кто его направил, это не кто иной, как барджелло (шеф полиции).

— Барджелло, значит, и есть правитель Модены? Позор.

— Позор! Молчите! Вся знать к нему обращается. Он содержатель оперы; самые важные сеньоры приходят к его столу и благодаря этому пользуются его дружбой.

— Но почему этот сеньор Барджелло изгоняет меня из Модены?

— Я этого не знаю. Пойдите, поговорите с ним. Он приличный человек.

Вместо того, чтобы пойти к этому Ж. Ф., я пошел повидаться с аббатом Тестагросса , который еще тогда был жив и почивал на лаврах: он, будучи человеком низкого происхождения, прославился своим умом и удостоился от своего покровителя герцога Моденского поручений по части политики. Этот аббат, который знал меня с 1753 года, по Вене, оказав мне весьма любезный прием, был возмущен происшедшим со мной приключением.

— Что я могу сделать? — спросил я его.

— Уехать, потому что этот человек может доставить вам гораздо большие неприятности.

— Я уеду. Но не могли бы вы оказать мне любезность объяснить основания для этого странного поступка?

— Приходите сюда вечером.

Вечером аббат сказал мне, что барджелло, увидев в списке новоприбывших мою фамилию, догадался, что я тот самый Казанова, который бежал из Пьомби, и, поскольку одна из его обязанностей состоит в том, чтобы оберегать город от проникновения дурных личностей, позаботился о том, чтобы заставить меня уехать.

— Я удивлен, — сказал я ему, что, рассказывая мне эту историю, вы не стыдитесь за герцога Моденского. Какая гнусность! Насколько здешняя полиция действует вопреки доброй морали и даже благу государства!

На следующий день, когда я садился уже в свой экипаж, некий человек двадцати пяти-тридцати лет, крепкий, высокого роста, по виду головорез, отозвал меня в сторонку для разговора.

— Если вы, — сказал он, — останетесь в Парме всего на три дня и если дадите мне сейчас слово, что заплатите мне пятьдесят цехинов, когда я приду к вам за ними, а вы уверитесь, что барджелло убит, я обещаю вам убить его, прострелив ему голову из карабина этой ночью.

— Я благодарю вас и прошу оставить его умереть своей смертью. Вот вам экю, выпейте за мое здоровье.

Очевидно, что если бы я был уверен, что этот убийца не строит мне западню, я дал бы ему слово, которое он просил, но я боялся провокации. Я прибыл в Парму на следующий день и поселился на почте под именем шевалье де Сейнгальт, которое ношу до сих пор, потому что, когда порядочный человек берет себе имя, никто не имеет права его оспорить, и он обязан от него не отказываться. Я ношу его уже два года, но часто объединяю его с моей фамилией.

Приехав в Парму, я уволил Косту, но неделю спустя, перед своим отъездом, я его нанял обратно. Его отец, скрипач, очень бедный, должен был содержать свою большую семью.

Я спросил про г-на Антуэна, но его больше не было, и директор монетного двора, Дюбуа Шательро, был в Венеции. Он находился там с позволения герцога-инфанта, чтобы наладить монетный штамп, и он с этим хорошо справился, но его не запустили в дело. Венецианская монета не обрабатывается. Республика суеверно привержена своим древним методам; она опасается, что малейшее изменение любого рода приведет, или может привести, к изменению государственного устройства, в ущерб государству. Ne langas Camerinam. [49]

Образ мыслей венецианского правительства сохраняет свой греческий склад с самого зарождения республики.

Мой испанец, который обрадовался, когда, по приезде в Парму я рассчитал Косту, расстроился, когда я принял его обратно.

— Он не распутник, — сказал мне он, — он трезвенник и он не любит дурную компанию; но я думаю, что он вор, в особенности потому, что у него хватает совести обкрадывать вас по мелочам. Он оставит вас в дураках. Он дожидается случая нанести вам удар, когда вы ему полностью доверитесь. Я поступаю иначе, я немного мошенник, но вы меня знаете.

Этот шалопай видел лучше меня. Пять или шесть месяцев спустя, Коста украл у меня пятьдесят тысяч экю. Через двадцать три года, то есть в году 1784, я нашел его в Вене, в лакеях у графа де Хардегг, и, видя, что он беден, думал его повесить. Я поймал его за руку, так что мог это сделать. Он прибег, однако, к слезам и воспользовался жалостью, которую испытывал к нему порядочный человек по имени Бертран, живший у министра короля Сардинского. Этот человек, которого я уважал, склонил меня к героическому акту помиловать его. Когда я спросил у этого несчастного, что он сделал со всем тем, что у меня украл, в золоте и украшениях, он сказал, что все потерял, играя в бириби , его обобрали его сообщники. Он женился в том же году на дочери Момоло, которую бросил некоторое время спустя.