Эти загадочные животные - Ирина Царева

Жена добежала до меня и, белыми губами прошептав: «Вот!» — сунула мне в руку коробку. Я открыл ее.

Мы сидели в комнате и пересчитывали деньги. Нюра сидела рядом и беззвучно смеялась. Денег было 4 миллиона рублей. И оставалось еще полгода до прекращения их хождения, то есть по-теперешнему — 4 тысячи.

Сколько раз я брал Нюрку за подбородок, подтаскивая ее морду поближе к своему лицу, и, глядя ей в глаза и надеясь в них что-то прочесть, спрашивал: «Откуда ты узнала про тещину заначку?» Но в глазах ее бегали бесенята, она крутила головой, отпрыгивала и весело скакала вокруг меня, а потом вдруг срывалась с места и начинала «писать круги» по двору. Это было показателем ее расчудесного настроения. С безумной скоростью, как мотоциклист на крутом повороте, наклонившись почти к земле, загребая ногами и чуть ли не вспахивая мордой землю, она носилась по двору, пока не падала в изнеможении. И только колотящийся о траву хвост да бурное дыхание говорили о том, что она жива и здорова.

Ответа на свой вопрос я, разумеется, не получил. Чего мы только не передумали на эту тему! Остановились на том, что она уже когда-то приходила к нам во двор и подсмотрела, как теща прячет деньги.

Была одна странность в поведении собаки. Она как будто приклеилась к нашей старшей дочери. Ходила за ней везде следом, встречала ее из техникума, вечерами ждала, нервничала, если та запаздывала с гулянья, гоняла ее кавалеров, признавая только одного (кстати, выбор сделала верный!), а однажды, когда я пообещал «снять ремень» после слишком затянувшегося «похода в кино», даже встала между мной и дочкой и грозно на меня зарычала.

И было это странно потому, что дочь меньше всех интересовалась Нюркой. Мы с женой уделяли ей куда больше внимания. А о сыне и говорить не приходится — он чуть ли не на пузе ползал перед ней и горько обижался, что собака предпочитает ему сестру.

Но и это еще не направило наши мысли в соответствующее русло, пока мы не стали замечать, что из дома пропадают тещины вещи. Были это в основном мелочи, типа щетки для волос, тапочек, фартука Но когда пропал небольшой альбом для фотографий, мы начали расследование. Виновник был схвачен на месте преступления. Им оказалась Нюра. Ее застали, когда она затаскивала в будку «думочку» — маленькую подушку, которую теща обычно подкладывала себе под спину.

Проведя обыск в Нюркином жилище, мы нашли в нем пропавшие вещи. При этом нас больше всего поразило, что все было целым и невредимым. И это было удивительно, потому что обычно собаки имеют привычку грызть все, что раздобудут.

Все сходилось один к одному. Мы подвели итоги:

— собака появилась у нас на сороковины;

— до этого ее никто не видел, и откуда она взялась — неизвестно;

— откликнулась она только на имя Нюра, а тещу мою звали Анна Григорьевна;

— она знала, где лежат спрятанные деньги, и, услышав о наших трудностях, повела жену к ним;

— при жизни теща не ладила со старшей дочерью и всячески демонстрировала свое равнодушие к ней и любовь к внуку, а собака как бы замаливала ее грех;

— Нюра проявила привязанность именно к тем вещам, которые лично принадлежали теще;

— и последнее, наверное, самое смешное: Нюра обожает огурцы, а теща к ним тоже была весьма неравнодушна.

Мы с женой, конечно, не академики, но и не самые глупые люди. У меня высшее образование (я — учитель математики в школе), у жены — текстильный техникум, и закончила она его с отличием. Жизнь у нас не слишком легкая, и нам не до фантазий, хотя и мы не остались в стороне от современных веяний. И вот оказались задействованы в мистическом событии — переселении душ. Уверенность в истинности нашего вывода у нас непоколебимая: слишком много «совпадений» не могут быть случайностью.

И напоследок, вероятно вызвав ваши улыбки, скажу, что Нюру мы переселили в комнату тещи. Она живет там вместе с внучкой, спит на своей кровати, ест из любимой тарелки и обожает порыться в старых вещах. Мы относимся к ней с уважением и заботой, а она отвечает нам любовью — тем, что мы недодали друг другу при жизни Анны Григорьевны.

Записано со слов Петухова Э. П., г. Ярославль

Когда-то моя мать спасла грача. Несмотря на то что она приложила все силы, чтобы вылечить его, он остался калекой и доживал свой век в нашем доме.

Мама была немолодой и больной женщиной. Частые и мучительные боли (особенно перед смертью) она старалась скрывать от семьи, но я была старшей, чаще других на мою долю выпадало ухаживать за ней, и потому я лучше остальных знала, как она страдала. Грач постоянно находился около нее. Он ковылял к постели, вскакивал, неуклюже взмахивая крыльями, на спинку кровати в ногах у мамы и сидел там часами. Иногда он засыпал и падал ей на ноги.

Мы все работали, и они, больные и очень привязанные друг к другу женщина и птица, проводили вместе много часов, складывающихся в дни, недели, месяцы. Грач клевал оставленную матери еду, пил из одного с ней стакана, был свидетелем стонов, которые в наше отсутствие она могла не сдерживать, слушал, наверное, ее жалобы на жизнь и на нас. Обиды матери были понятны: мы должны были быть рядом с ней. Но это было невозможно, потому что тогда пришлось бы бросить работу, а на что жить?

Я прибегала домой и сразу — к маме. Грач встречал меня сердито, топтался, подпрыгивал, тряс головой и крыльями и невнятно бормотал, как будто хотел о чем-то рассказать. «Гришка, — говорила я ему, — ну ты хоть душу не рви!» А мама начинала тихо плакать и только говорила: «Ох, Нина, Нина!» За долгие месяцы я столько раз слышала это «Ох, Нина, Нина!» и видела бегущие из уголков ее глаз к ушам тонкие ручейки слез, что, мне кажется, я уже другой маму и не помню.

Она умерла ночью. Я прибежала на крик Гришки. Мать уже отходила. В последний раз я услышала «Ох, Нина» — и мамы не стало.

Грач несколько дней кричал по ночам. Отказывался от еды, только воду пил. Перья у него стали тусклыми, взъерошенными. Думали, не выживет — умрет от тоски. Но он выжил.

Прошло уже полгода. Птица поселилась в комнате матери — там пока никто не живет. Туда же мы приносим ему воду и пищу. Он сторонится нас, хотя раньше был всегда доброжелателен.

Четыре месяца мы не слышали его голоса. Но вот уже два месяца, как каждую ночь из комнаты, где умерла мать, раздается голос, очень похожий на мамин: «Ох, Нина, Нина!» Сначала я очень пугалась, но теперь знаю — это не спит тоскующий по моей, матери грач. Сходство голосов в первое время сводило нас с ума. Но потом я поняла, что это душа моей матери поселилась в птице, которая в самую тяжелую для нее пору жизни сумела быть ближе и добрее, чем родные дети.

Записано со слов Линьковой Н. А., г. Ангарск Иркутской области

Семь лет назад погибла моя младшая сестра. Нашему горю не было предела. Прошло уже много времени, но 17 ноября каждого года мы посвящаем только ей.

У нас с мамой нет близких родственников, а папа умер раньше Аленки, поэтому мы всегда вдвоем. Отпрашиваемся с работы, тщательно убираем сестренкину комнату, ставим свечу и накрываем стол на троих: мама, я и Лена.

Когда мы отмечали первую годовщину ее смерти, к нам в окно кто-то постучал. Мы живем на восьмом этаже, и нам, естественно, стало не по себе. Стук был явным, ни на что другое не похожим. Я подошла к окну. По подоконнику прыгала птичка. За окном было уже темно, но свет из комнаты дал возможность разглядеть, что у нее желтая грудка. Это была синичка.

Мама сказала: «Покорми птичку, пусть и она, чистое создание, помянет мою девочку». Я открыла окно. Гостья перепорхнула в дальний конец оконного проема, но не улетела. Аккуратно разложив на подоконнике мелкие кусочки хлеба, печенья, сала, мы с мамой вернулись к столу, но штору задергивать не стали. Птичка аккуратно подобрала наше угощение, но не улетела. Расхаживая взад-вперед, заглядывая в окно, она оставалась с нами до самой ночи.

Птицы ложатся спать рано. А в конце осени, когда световой день короток, уже к четырем часам дня их не видно и не слышно. И потому так удивительно было присутствие синицы у нас за окном.

Утром ее не было. Не появилась она и на следующий день и еще очень, очень много дней. Мама говорила: «Это Аленушка приходила проститься с нами, ведь она не смогла этого сделать перед смертью».

Прошел год. Мы не говорили о синичке, но думали о ней. Убирая комнату и готовя поминальный стол, мы с мамой то и дело поглядывали на окно. «Мама, не жди, она больше не прилетит, она сейчас в раю», — успокаивала я мать. «Прилетит, прилетит!» — даже не мне, а самой себе шептала мать, нарезая на тарелочку мелкие кусочки мяса, сала и кроша туда хлебные крошки.

И синичка прилетела. Стук ее клювика в стекло прозвучал в нас, как звук разорвавшегося снаряда. Мы обе бросились к окну. Все повторилось, как в первый раз. Но только теперь мы больше не садились за стол, а весь вечер стояли у окна, плакали и разговаривали с Аленкой.