Плоский мир: краткая история ХХI века - Томас Фридман

Другими словами, кто–то изобрел совершенно новый сироп для ванильного мороженого, и Грир не упустил шанса за него уцепиться. Точно то же самое происходит в глобальной экономике. «У меня было достаточно опыта, чтобы довольно быстро освоить морфы, — сказал Грир. — Сегодня я изготавливаю их на своем ноутбуке, где только ни окажусь: в Санта–Барбаре, у родителей в Миннеаполисе, у себя в нью–йоркской квартире. Иногда темы дает заказчик, иногда я придумываю их сам. Морфинг раньше был последним словом медийных технологий, мы все видели его по телевизору, а потом вышла потребительская версия компьютерной программы, и их стало можно делать своими руками. Теперь я штампую из них продукцию, которую покупают журналы: это серии картинок в формате JPEG… Для самых разных изданий оказалось довольно выгодно ими заниматься. У меня даже есть несколько писем от читателей–детей!»

Грир никогда не занимался морфами, пока не появилась технология, которая создала новую специализированную нишу, — в тот самый момент, когда состояние привычного для него рынка заставило его оглянуться вокруг в поисках новой работы. «Конечно, я мог бы сказать, что дошел до всего сам, — поделился он со мной. — Но на самом деле я был просто открыт для предложений, так что это было элементарным везением, что мне вовремя подкинули возможность заняться чем–то новым. Ведь я знаю многих художников, которых смыло волной. Одному иллюстратору пришлось стать дизайнером по упаковке, другие вылетели из бизнеса насовсем. Одна женщина, лучшая из известных мне художников–оформителей, стала ландшафтным архитектором — чтобы остаться в дизайне, ей пришлось полностью сменить среду обитания. Люди визуального искусства умеют адаптироваться, но лично я, когда думаю о будущем, по–прежнему немного нервничаю».

Я сказал Гриру, что его история очень удачно ложится на конструкцию, которой я пользуюсь в этой книге. Он начинал с шоколадного сиропа (был классическим иллюстратором), который превратился в ванильный ширпотреб (компьютерное оформительство), модернизировал свою специальность, освоив новую версию шоколадного сиропа (дизайн–консалтинг), и вдобавок научился делать вишенки (морфинг) — в ответ на спрос, рожденный все более специализирующимся рынком.

На мгновение задумавшись над моей метафорической похвалой, он сказал: «А ведь я только старался выжить, ничего больше — что вчера, что сегодня». Перед самым прощанием он обмолвился, что идет к другу «пожонглировать». Оказалось, что уже долгие годы они вместе занимаются этим побочным бизнесом, иногда на улице — для всеобщего развлечения, иногда на частных вечеринках. У Грира превосходная зрительно–моторная координация. «Но знаешь, даже жонглирование становится ширпотребом, — пожаловался он. — Раньше, если ты умел жонглировать пятью мячами, ты считался настоящим мастером. Сегодня пять мячей — базовый уровень. Мы с партнером работаем в связке, а когда я его встретил, он был жонглером–чемпионом, мог держать в воздухе семь предметов. Сегодня семь предметов — это умеют четырнадцатилетние, никаких проблем. У них теперь есть книги типа «Жонглирование для чайников», есть специальные наборы для обучения, стандарты повысились».

Это точно: и в жонглировании, и во всем остальном мире.

Итак, вот наша реальная альтернатива: либо посвятить себя строительству протекционистских стен, либо продолжать шагать вперед, не теряя уверенности, что американское общество скроено из достаточно прочного материала, даже для плоского мира. Лично я голосую за то, чтобы шагать вперед. Пока мы будем заботиться о том, чтобы не утратить секрет нашего сиропа, с нами все будет в порядке. Потому что у американской системы множество черт, которые идеально подходят для воспитания тех, кто способен конкурировать и процветать в плоском мире.

О чем я говорю? Во–первых, об американских центрах исследовательской мысли, университетах, которые являются неиссякаемым источником экспериментов, изобретений и достижений во всех областях науки: математике, биологии, физике, химии. Сколь бы банально это ни прозвучало, количество и качество образования в плоском мире прямо пропорционально количеству и качеству ваших шансов на успех. «У нас лучшая университетская система на планете, — сказал Билл Гейтс. — Мы финансируем огромное количество университетских исследований, и это не может не вызывать восхищения.

К нам приходят люди с высоким IQ, и мы даем им возможность изобретать что–то новое, а потом превращать изобретения в рыночный продукт. Мы вознаграждаем тех, кто умеет рисковать. Наша университетская система по сути конкурентна и экспериментальна, здесь можно опробовать самые разные методы. Подумать только: в Америке сотня университетов, которые делают вклад в робототехнику, и каждый из них может говорить, что остальные бесконечно заблуждаются, или что его открытие фактически подтверждает все остальные. Это хаотическая система, но она является великим мировым двигателем инноваций; поэтому, если федеральные ассигнования продолжатся, как и деньги от филантропических организаций, она будет процветать и дальше… Мы должны очень постараться, чтобы все испортить, чтобы наше абсолютное богатство перестало расти. Если мы не сглупим, мы сможем наращивать его еще быстрее, учитывая наше достояние».

Веб–браузер, магнитно–резонансная съемка, сверхбыстрые вычислительные машины, технология глобального позиционирования, космические исследовательские устройства, волоконная оптика — вот те немногие изобретения, которые начинались как обыкновенные университетские проекты. Когда экономическое подразделение компании «Бэнк Бостон» провело исследование под названием «МТИ: Влияние инноваций», среди прочих вещей оно обнаружило, что выпускники Массачусетского технологического стали основателями 4000 компаний, которые создали не меньше 1,1 миллиона рабочих мест по всему миру и совокупный показатель продаж которых составил 230 млрд долларов.

Но уникальность Америки заключается не в том, что она основала МТИ или что деятельность выпускников МТИ приводит к экономическому и инновационному росту. Прежде всего ее отличает то, что университеты, которые ставят перед собой те же цели, существуют в каждом штате страны. «В Америке 4000 колледжей и университетов, — констатировал президент Института международного образования Аллан Э. Гудман. — Число высших учебных заведений во всем остальном мире — 7768. В одном только штате Калифорния около 130 колледжей и университетов — в мире есть только 14 стран, где набралось бы столько же».

Возьмите штат, который в плане высшего образования приходит в голову в последнюю очередь: Оклахома. Здесь расположен Оклахомский центр содействия развитию науки и технологии (OCAST). Прочтите на сайте Центра описание его миссии: «Чтобы успешно конкурировать в условиях новой Экономики, Оклахома должна непрерывно посвящать себя задаче воспитания образованного населения; поддерживать исследовательско–техническую кадровую базу университета и поощрять целеустремленную коллективную работу его сотрудников; наконец создавать благоприятные условия для деятельности передовых компаний: от скромных новичков до интернациональных гигантов… Оклахомский центр содействия развитию науки и технологии развивает программу образовательно–коммерческих технологических центров, работa которых должна задействовать несколько учебных заведений и компаний. Это неизбежно приведет к рождению новых компаний, производству новых товаров, использованию новых производственных методов». Неудивительно, что в 2003 году, по оценкам Ассоциации университетских управляющих технологическими процессами, американские университеты заработали 1,3 млрд долларов на одних патентах.

Помимо уникальных генераторов инновационных процессов — университетов, государственных и частных исследовательских институтов, розничных торговых сетей, — Америка обладает самыми эффективными и отлаженными рынками капитала: главным средством освоения новых идей и превращения их в готовые продукты и услуги. Дик Фостер, директор «Маккинси энд компани» и автор двух книг об инновациях, заметил мне как–то: «У нас своя, американская «промышленная политика» — она называется «фондовая биржа». Нью–Йоркская биржа это или Nasdaq — уже не так важно». Именно здесь аккумулируется венчурный капитал, именно здесь он питает свежие идеи и растущие компании, сказал Фостер, и ни один рынок капитала в мире не способен справиться с этим лучше, чем американский.

Тем, что долгосрочное кредитование выполняет свою задачу с такой эффективностью, мы обязаны безопасности нашего рынка ценных бумаг, защите интересов миноритарных инвесторов. Естественно, афер, эксцессов, коррупции в нашем биржевом мире вполне достаточно — такое всегда происходит, когда на кону оказываются солидные деньги. Но наши рынки капитала отличаются не отсутствием скандалов типа того, что случился с корпорацией «Энрон», в конце концов это американская корпорация. Нет, их отличие заключается в том, что когда скандалы происходят, они, как правило, всплывают на поверхность — либо благодаря Комиссии по ценным бумагам и биржевым операциям, либо благодаря бизнес–прессе, — и их негативные последствия исправляются. Для Америки показательна фигура не главы «Энрон» Кена Лэя, а генерального прокурора штата Нью–Йорк Элиота Спитцера, неукротимого блюстителя чистоты в обороте ценных бумаг и в кабинетах корпоративного руководства. Недаром подобный биржевой рынок оказалось трудно заставить работать где–либо помимо Нью–Йорка, Лондона, Франкфурта или Токио. Снова процитирую Фостера: «Ни Китай, ни Индия, ни другие азиатские страны не достигнут успехов в инновациях, если не смогут построить эффективные рынки капитала, а они не смогут их построить, пока не обеспечат правовую защиту миноритарных акционеров от характерных для отрасли рисков… Нам, современным жителям США, крупно повезло, потому что мы пожинаем плоды несколькосотлетнего экономического эксперимента — эксперимента, который продолжает подтверждать рабочую гипотезу».