Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии - Александр Дюма

XIX. ДАМЬЕТТА

Господин де Линан, тот самый молодой художник, что свел нас с племенем аулад-саид, сразу же, как только ему стало известно о нашем прибытии, прибежал во франк­скую гостиницу и, заявив, что на этот раз мы должны жить только у него, увел нас к себе. Стоило нам сказать ему о своем намерении посетить Иерусалим и Дамаск, как он вызвался сопровождать нас, что было встречено нами возгласами одобрения. Поскольку г-н де Линан уже дважды или трижды объехал всю Сирию, это был самый превосходный экскурсовод, какого только мы могли себе пожелать. Было решено, что мы отдохнем, спускаясь по Нилу до Дамьетты, и, прибыв в этот город бодрыми и настроенными на второе путешествие, найдем там Талеба с его дромадерами, который сопроводит нас через Эль- Ариш в Иерусалим.

В тот же день мы занялись подготовкой к путеше­ствию. Ничто не охватывает человека так легко и не покидает его так неохотно, как дорожная лихорадка; едва овладев им, она толкает его вперед, и ему приходится идти, не останавливаясь: Вечный Жид — всего лишь символ.

Мы отправились в путь вечером, в прекрасную погоду; навстречу нам дул легкий ветерок, но на нашей стороне было течение, и мы располагали четырнадцатью нубий­скими гребцами. За ночь, которая вскоре наступила, наша лодка преодолела весь уже известный нам участок Нила — от Булака до начала Дельты, и, когда рассвело, мы уже плыли по ее восточному рукаву, более величе­ственному, чем Розеттский, и поражавшему нас плодоро­дием своих берегов тем сильнее, что мы лишь недавно покинули пустыню.

Ближе к вечеру мы увидели, как из деревни, прилега­ющей к берегу, на него вышли десятка два нагих жен­щин; привлеченные, вне всякого сомнения, пением наших гребцов, они бросились в Нил и, подплыв к нам, какое-то время следовали за нашей лодкой. Ночь изба­вила нас от этих смуглолицых русалок, чьих колдовских чар, к счастью, можно было не опасаться.

На следующий день мы сделали остановку в Ман­суре.

Этот город, как и пирамиды, напоминает одно из тех достопамятных событий нашей истории, какие не могут оставить равнодушным ни одного француза. Да позволят нам читатели отправиться теперь уже по следам кресто­вого похода Людовика Святого, как прежде мы последо­вали за экспедицией Наполеона.

Выступить в крестовый поход было решено в декабре 1244 года. Король Людовик IX, уже проявивший свое религиозное рвение тем, что выкупил терновый венец Христа у венецианцев, которые получили его в залог от Бодуэна, и, идя с непокрытой головой и босыми ногами, пронес этот венец от Венсена до собора Парижской Богоматери, только что, на торжественном празднестве, устроенном в Сомюре, пожаловал своему брату Альфонсу графства Пуату и Овернь, а также Альбижуа, уступленное графом Тулузским. Он разгромил у Тайбура и Сента графа де Ла Марша, отказавшегося дать ему клятву верности, и помиловал его, хотя и знал о попытке графини отравить короля; наконец, он вынудил Генриха III Английского запросить перемирия, за которое тому пришлось запла­тить пять тысяч фунтов стерлингов. Так что все было спокойно и внутри страны, и за ее пределами, как вдруг, когда король находился в Понтуазе, у него случился при­ступ тяжелой лихорадки, которой он заболел во время своего похода в Пуату. Болезнь развивалась так быстро, что вскоре всякая надежда на его жизнь была потеряна. Печальная весть разнеслась по всей Франции; Людовику исполнилось всего лишь тридцать лет, и начало его цар­ствования сулило стране эпоху благоденствия. Скорбь была всеобщей; многие сеньоры и прелаты поспешили прибыть в Понтуаз; во всех церквах творили милостыню, возносили молитвы и устраивали крестные ходы; нако­нец, королева Бланка отправила своего духовника к Эду Клеману, настоятелю аббатства Сен-Дени, чтобы тот извлек из склепов мощи блаженных мучеников, выстав­лявшиеся лишь в дни великих народных бедствий.

Тем не менее все средства врачебного искусства оказа­лись несостоятельными, а все молитвы священников — тщетными; Людовик впал в столь глубокое забытье, что из покоев больного заставили уйти обеих королев: Бланку, его мать, и Маргариту, его жену. В комнате оста­лись только две дамы, молившиеся по обе стороны коро­левского ложа. Вскоре одна из них, завершив молитву, поднялась с колен и хотела было прикрыть лицо короля погребальной простыней, но другая воспротивилась этому, заявив, что Господь не может поразить Францию в самое сердце; а пока они вели этот печальный спор, Людовик приоткрыл глаза и слабым, но внятным голо­сом произнес:

— Милостью Божьей посетил меня Восток свыше и призвал меня обратно из мертвых.

Обе дамы громко вскрикнули от радости, бросились к дверям и позвали королеву Бланку и королеву Марга­риту, которые, не в силах поверить в чудо, с трепетом вошли в комнату. Увидев их, король простер к ним руки, а затем, когда стихли первые восторги, велел позвать Гильома, епископа Парижского.

Достойный прелат поспешил явиться к изголовью больного, и тот, при виде его почувствовав новый прилив сил, приподнялся на постели и приказал принести ему накладной крест крестоносца. Присутствующие решили, что король еще бредит, но Людовик, догадавшись, в какое заблуждение они впали, протянул руку к епископу, не решавшемуся подчиниться его воле, и поклялся, что он не будет принимать пищу до тех пор, пока не получит этот символ крестового похода. Гильом не посмел ослу­шаться, и больной, не имея пока возможности прикре­пить крест к своим доспехам, велел поместить его хотя бы в изголовье своего ложа.

Начиная с этого дня здоровье короля стало быстро поправляться. Он отправил христианам Востока посла­ние с призывом набраться мужества, обещая им пере­плыть море, как только ему удастся собрать войско, а в ожидании этого посылая им денежное вспоможение.

Не теряя времени, Людовик приступил к исполнению своего обещания. Одон де Шатору, кардинал-епископ Тускулума, бывший ректор Парижского университета, являвшийся в то время легатом Святого престола, при­был во Францию, дабы проповедовать крестовый поход, а из провинций съехалось большое число сеньоров, охва­ченных даже не столько религиозным рвением, сколько любовью к французскому королю.

И тогда королева Бланка прибегла к крайнему сред­ству. В сопровождении Гильома она пришла к сыну, по-прежнему одержимому своим замыслом. Прелат начал речь первым и сказал королю, что обет, данный им во время болезни, был поспешным, а подобный обет ни к чему не обязывает, но, если у короля есть на этот счет какие-то сомнения, он берется получить у папы осво­бождение от клятвы. Он обрисовал ему положение во Франции, в которой только что удалось установить мир и которую король, уйдя в поход, оставит уязвимой для козней английского короля, мятежного умонастроения пуатевинцев и