Война амазонок - Альбер Бланкэ

Но и в лавке никого не было. Мимоходом ему удалось услышать отрывочные толки, и тогда он понял значение уличной суматохи.

– В ратуше бунт, жена моя, конечно, там.

Он надвинул на глаза соломенную шляпу и поспешил туда, не обращая внимания на крики, возбуждаемые его костюмом.

Благодаря сильным кулакам он опередил толпы, всходившие на лестницу ратуши, и когда вступил в залу с народом, сбежавшимся на крики принцессы, тогда мигом возбудились в нем прежние симпатии к фрондерам. Любовь к Бофору проявилась во всей силе, и он первый схватил Ле-Моффа за горло. Когда же Бофор узнал его и назвал по имени, он отвечал:

– Точно так, ваше высочество, это я. Я – Мансо, которого прежде отправили в Бисетре, потом заперли в Шарантоне, потому что я потерял было рассудок. Но теперь я опять здоров, чтобы вполне поправиться, позвольте мне задушить этого молодца. Надо нам с ним уладить старое дело.

– Не трогай его. Этот человек должен быть передан в руки правосудия.

– Правосудия? Нет, таких разбойников просто вешают.

– Да, да, на виселицу убийцу!

Бандит побледнел, он видел на всех лицах такую ярость, что поневоле встревожился насчет развязки комедии, разыгранной его непонятным товарищем.

– Нет, я этого не хочу! – крикнул звонко Бофор, вырывая Ле-Моффа из рук тащивших его.

– Но что же вы, ваше высочество, хотите с ним делать?

– Я хочу, чтобы его формально судили и допросили, узнали бы у него имя человека, который подкупил его.

– Да, мы сейчас допросим его, а потом и повесим, – сказал Мансо.

– Нет, говорю вам, я хочу, чтобы его судили. Как вы будете его допрашивать? От такого закоренелого удальца трудно узнать истину, он, пожалуй, ничего не скажет.

– Ваше высочество, – сказала принцесса, подходя к Бофору, – на площади показались солдаты, они, вероятно, идут на подмогу тем, которые присланы арестовать вас.

– Арестовать нашего герцога! – воскликнули окружающие.

– Да, друзья мои, меня хотят арестовать, видно, обвиняют в каком-нибудь преступлении.

– Этому не бывать.

– Да как мы это позволим! – крикнул Мансо, выпрямляясь во весь рост и придавая голосу всю его громадную звучность.

– Нет, не позволим! Ну, ребята, дружнее бросимся на мазаринистов.

– Подождите минуту, друзья мои, – сказал Бофор, – прежде увидим, что будет, очень может случиться, что эти солдаты не имеют против меня дурных намерений.

– И то правда, – подтвердили самые благоразумные.

– А как бы узнать, где те люди, которые намерены арестовать вас? – спросил Мансо, выхватив дубинку у соседа и помахивая ею над головой так грозно, что у самых смелых пропадала охота связаться с ним.

– Вот с этой стороны, – сказала принцесса, – указывая на дверь, ведущую к внутреннему выходу.

– Смерть телохранителям! – крикнули самые задорные.

– Остановитесь! – сказал Бофор повелительно. – Я не хочу, чтобы были беспорядки. Господа телохранители должны исполнять свою обязанность. А вы в это время проводите этого молодца в Шатлэ. Пускай двадцать человек отделятся из толпы и сопровождают его дорогой. Я беру с них честное слово, что они сохранят ему жизнь, ведь для нас очень важно узнать истину.

– Кто может ручаться, что среди такого множества людей нет изменников-мазаринистов? – сказал кто-то в толпе.

В эту минуту дверь, указанная принцессой, отворилась и показался маркиз де-Жарзэ во главе отряда телохранителей.

– Долой мушкетеров! Не надо их! – пронеслось громовыми раскатами над толпами с такой грозной яростью, что маркиз приказал солдатам отступить. Он один вошел в залу.

– Ваше высочество, – сказал он, подходя к Бофору, – я пришел предложить вам свои услуги.

– Что это значит?

– По случаю моего отказа господин де-Рювинье получил сегодня утром приказ арестовать вас. Я имею важные причины думать, что это приказание отдано вследствие распоряжений Мазарини, я посоветовался со своим отрядом и узнал, что все единодушно желают перейти на вашу сторону.

– На выручку! К нам подмога! – крикнул кто-то.

– Остановитесь, господа, – сказал ничего не забывавший Бофор, – преступника надо передать под ответственность маркиза де-Жарзэ, который препроводит его в Шатлэ.

К большой радости Ле-Моффа, солдаты вытащили его из рук толпы.

– Но, – заметил Мансо, – если солдаты Мазарини братаются с нами, надо иметь им какой-нибудь значок, по которому можно бы отличать их, а то как бы не вышло беды, пожалуй, друзей поколотишь вместо недругов.

– Справедливо! Ваше высочество, какой дадите нам значок?

– Вот вам значок, друзья мои! – воскликнула принцесса, указывая на соломенную шапку Мансо. – Пускай всякий, кто за Фронду, выставит пучок соломы.

– Соломы! Соломы! – подхватила толпа.

– Меня назвали помешанной, безумной, – продолжала принцесса запальчиво, – так пускай же моя одежда станет выставкой безумия. Слушай, любезный друг, подари свою шляпу нашим друзьям.

Принцесса сама схватила шляпу и, вырвав из нее пучок соломы, приколола на груди. А дурацкую шапку она бросила в толпу.

– Соломы! Соломы! – гудело в народе, разрывавшем на клочки шапку синдика.

– Эй! Кто-нибудь, дайте мне взаймы плащ, так я вам подарю и остальную одежду! – крикнул Мансо весело.

Толпа рассыпалась по лестницам ратуши. При виде этих грозных лиц, подкрепленных отрядом маркиза де-Жарзэ, бросились врассыпную и солдаты, посланные арестовать Бофора.

В тот же вечер пронеслась по Парижу молва, что король выступил во главе своих войск против Кондэ, что Мазарини оставил Брюль – место своего изгнания и спешил проехать границы, чтобы соединиться с королевской армией.

По крайней мере, половина Парижа приколола пучки соломы на шляпах. Как сказала принцесса Луиза Орлеанская, ливрея бедного безумца сделалась приметой, по которой распознавались приверженцы народа и принцев, вооружившиеся против ненавистного Мазарини!

«Все идет ладно, – думал Бофор, – вот я и властелин Парижа. Ну, а коадъютор? Как с ним быть?»

ГЛАВА VI

Встревоженная душа

Через час после этих событий Мартино прохаживался в своей столовой вокруг накрытого стола. Каждую минуту он переходил от окна, выходившего на улицу, к окну, выходившему в сад. Напрасно он напрягал зрение, всматриваясь в дальний конец Сент-Антуанской улицы, напрасно приглядывался к калитке, выходившей в садовую аллею, – Генриетта Мартино не показывалась.

«А между тем она пошла только к обедне, – говорил он про себя, – отсюда до церкви совсем недалеко. Обедня часа два уже как кончилась».