Царская Россия накануне революции - Морис Палеолог

 Князь Николай Голицын, безукоризненно порядочный человек, несколько раз отказывался от поста председателя совета министров, но он был ему навязан "по высочайшему повелению". Поэтому он считал себя в праве объясниться вполне откровенно с императором; он нарисовал ему самую мрачную картину состояния умов, царящего вРоссии, в особенности в Москве и Петрограде; он не скрыл от него, что жизнь царя и царицы в опасности и что в московских полках открыто говорят об объявлении другого царя. Император принял эти заявления с невозмутимой беспечностью; он возразил только:

 - Императрица и я знаем, что мы в руке божией. Да будет воля его!

 Князь Голицын закончил мольбой императору принять его отставку. Он получил тот же ответ, что и Покровский.

 В это время императрица молилась на могиле Распутина. Ежедневно в сопровождении г-жи Вырубовой, она там погружается в продолжительную молитву.

Суббота, 20 января.

 Наследный румынский принц Кароль и председатель совета министров Братиано только что прибыли в Петроград.

 Министр иностранных дел поспешил принять Братиано. Их беседа была очень сердечна. С первых же слов Братиано объявил Покровскому свое решение установить на прочных основаниях союз между Россией и Румынией:

 - Этот союз, - сказал он, - не должен ограничиваться настоящей войной; я горячо желаю, чтоб он продлился и в будущем.

 Принц Кароль и Братиано приглашены царем и царицей завтра к обеду.

Воскресенье, 21 января.

 Император дал дружески понять своей тетке, великой княгине, что его двоюродным братьям, великим князьям Кириллу и Андрею, следовало бы в собственных интересах удалиться на несколько недель из Петрограда.

 Великий князь Кирилл, морской офицер, "исходатайствовал" себе инспекторскую командировку в Архангельск и Колу; великий князь Андрей, у которого слабая грудь, поедет на Кавказ.

 Сазонов назначен послом в Лондон, вместо недавно умершего графа Бенкендорфа.

Вторник, 23 января.

 Обедал в Царском Селе у великого князя Павла.

 По выходе из-за стола великий князь уводит меня в отдаленный небольшой салон, чтоб мы могли поговорить наедине. Он делится со мной своими тревогами и печалью.

 - Император более, чем когда-либо, находится под влиянием императрицы. Ей удалось убедить его, что неприязненное отношение, которое распространяется против нее и которое, в несчастью, начинает захватывать и его, только заговор великих князей и салонный бунт. Это не может кончиться иначе, как трагедией... Вы знаете мои монархические взгляды и то, насколько священным является для меня император. Вы должны понять, как я страдаю от того, что происходит, и от того, что готовится...

 По тону его слов, по его волнению, я вижу, что он в отчаянии от того, что его сын Димитрий замешан в прологе драмы. У него неожиданно вырывается:

 - Не ужасно ли, что по всей империи жгут свечи перед иконой св. Димитрия и называют моего сына "освободителем России?"

 Идея, что завтра его сын может быть объявлен царем, кажется, даже не приходит ему в голову. Он остается таким, каким он всегда был: вполне лояльным и рыцарски благородным.

 Он рассказывает мне, что, узнав в Могилеве об убийстве Распутина, он сейчас вернулся с императором в Царское Село.

 Прибыв на вокзал 31 декабря к концу дня, он застал на платформе принцессу Палей, которая сообщила ему, что Димитрий арестован в своем дворце в Петрограде. Он немедленно попросил аудиенцию у императора, который согласился принять его в тот же вечер в одиннадцать часов, но "только на пять минут", так как ему было очень некогда.

 Введенный к своему августейшему племяннику, великий князь Павел энергично протестовал против ареста своего сына:

 - Никто не имеет права арестовать великого князя без твоего формального приказа. Прикажи его освободить, прошу тебя... Неужели ты боишься, что он убежит?

 Император уклонился от всякого точного ответа и прекратил разговор.

 На следующий день утром великий князь Павел отправился в Петроград обнять своего сына во дворце на Невском проспекте. Там он спросил его:

 - Ты убил Распутина?

 - Нет.

 - Ты готов поклясться пред святой иконой Богородицы и над портретом твоей матери?

 - Да.

 Тогда великий князь Павел протянул ему икону Богородицы и портрет покойной в. к. Александры.

 - Теперь, поклянись, что не ты убил Распутина.

 - Клянусь.

 Рассказывая мне это, великий князь был поистине трогателен в своем благородстве, наивности и достоинстве. Он закончил следующими словами:

 - Я ничего больше не знаю о драме и ничего больше не хотел знать.

 На обратном пути по железной дороге в Петроград, я разговариваю с г-жей П. обо всем, что сказал мне великий князь Павел:

 - Я еще больше пессимистка, чем он, - заявляет она мне с сверкающими глазами. - Трагедия, которая готовится, будет не только династическим кризисом, это будет страшная революция, и мы не уйдем от нее... Попомните сделанное мною предсказание: катастрофа близка.

 Я тогда цитирую зловещее пророчество, которое ослепление Людовика XVI и Марии Антуанеты внушило Мирабо уже в сентябре 1789 г.: "Все пропало. Король и королева погибнут; чернь будет издеваться над их трупами".

 Она продолжает:

 - Если б у нас был, по крайней мере, Мирабо!

Четверг, 25 января.

 Самые преданные слуги царизма и даже некоторые из тех, кто обычно составляет общество царя и царицы, начинают приходить в ужас от оборота, какой принимают события.

 Так, я узнаю из очень верного источника, что адмирал Нилов, генерал-адъютант императора и один из самых преданных его приближенных, имел недавно мужество открыть ему всю опасность положения; он дошел до того, что умолял удалить императрицу, как единственное остающееся еще средство спасти империю и династию. Николай II, обожающий свою жену и рыцарски благородный, отверг эту идею с резким негодованием:

 - Императрица, - сказал он, - иностранка; у нее нет никого, кроме меня, для того, чтоб защитить ее. Ни в коем случае я ее не покину... Впрочем, все, в чем ее упрекают, неверно. На ее счет распространяют гнусные клеветы; но я сумею заставить ее уважать...

 Вмешательство адмирала Нилова тем более поразительно, что до последнего времени он всегда был за императрицу. Он был большим приятелем с Распутиным и очень связан со всей его шайкой; он аккуратно являлся на знаменитые обеды по средам у финансиста Мануса: на нем, значит, лежит большая доля ответственности за презрение и позор, которые пали в настоящее время на императорский двор. Но, в сущности, это хороший человек и патриот: он видит, наконец, пропасть, открывающуюся перед Россией, и пытается, слишком поздно, очистить свою совесть.