Царская Россия накануне революции - Морис Палеолог

 С генералом Кастельно император не менее бесцветен; он как будто даже и не подозревает выдающейся роли, которую он играл во Франции, не находит нужным сказать ему ни одного слова о его трех сыновьях, павших на поле брани.

 После нескольких приветливых слов младшим чиновникам и офицерам, входящим в состав французской миссии, Николай II уходит. И аудиенция кончена.

 На обратном пути в Петроград я наблюдаю у лорда Мильнера, у Шалойа, у Думера одно и то же разочарование от всей этой церемонии.

 Внутренне я думаю о том эффекте, который извлек бы из таких обстоятельств монарх, увлеченный своим делом, напр., Фердинанд Болгарский. Я представляю себе всю игру вопросов и инсинуаций, намеков и претензий, излияний и лести, которой предался бы он. Но царь, как я уже часто замечал это, не любит на деле своей власти. Если он ревниво защищает свои самодержавные прерогативы, то это исключительно по причинам мистическим. Он никогда не забывает, что получил власть от самого бога и постоянно думает об отчете, который он должен будет отдать в долине Иосафата. Эта концепция его державной роли совершенно противоположна той, которую внушило Наполеону знаменитое обращение Редерера:

 "Я люблю власть; но я ее люблю, как художник; я люблю ее, как музыкант любит свою скрипку, чтоб извлекать из нее звуки, аккорды, гармонии"...

 Добросовестность, человечность, кротость, честь,- таковы, кажется мне, выдающиеся достоинства Николая II, но ему не хватает божественной искры.

Четверг, 1 февраля.

 Я пригласил на завтрак Коковцева, Трепова, генерала Гурко, Думера и генерала Кастельно.

 Оживленный и задушевный разговор. На сей случай Коковцев спрятал поглубже свой слишком законный пессимизм. Трепов говорит откровенно об опасностях внутреннего кризиса, который переживает Россия; но в его словах, а еще больше, может быть, в его личности такая сила энергии и повелительности, что зло кажется легко поправимым. Генерал Гурко выказывает себя еще более стремительным, чем обыкновенно. Я чувствую, что вокруг меня реет живительная атмосфера, принесенная Думером и Кастельно из Франции.

 В три часа заседание конференции в Мариинском дворце; мы заседаем в большом круглом зале, выходящем окнами на Исаакиевскую площадь.

 Покровский председательствует; но его неопытность в дипломатических делах, его кротость, его скромность мешают ему вести совещание, которое несется по течению. Говорят о Греции, Японии, Сербии, Америке, Румынии, скандинавских странах и пр. Все это без последовательности, без руководящей идеи, без практического вывода. Несколько раз лорд Мильнер, с которым я сижу рядом, нетерпеливо шепчет мне на ухо:

 - We are wasting time! Мы теряем наше время.

 Но вот председатель дает слово начальнику Штаба Верховного Главнокомандующего.

 Своим звонким и прерывающимся голосом генерал Гурко читает нам ряд вопросов, которые он хочет предложить конференции в области военных операций.

 Первый вопрос приводит нас в изумление, так как он формулирован в следующих выражениях: "Должны ли будут кампании 1917 года иметь _р_е_ш_и_т_е_л_ь_н_ы_й_ _х_а_р_а_к_т_е_р? Или не следует ли отказаться добиться окончательных результатов в течение этого года?"

 Все делегаты, французские, английские и итальянские, энергично настаивают на том, чтоб были начаты сильные и согласованные наступления на различных фронтах в возможно кратчайший срок.

 Но генерал Гурко дает нам понять, что русская армия не в состоянии будет начать большое наступление до того, как будет подкреплена шестьюдесятью новыми дивизиями, сформирование которых было недавно решено. А для того, чтоб эти дивизии составить, обучить и снабдить всем необходимым материалом, понадобятся долгие месяцы, может быть, год. До тех пор русская армия в состоянии будет начать лишь второстепенные операции, которых, однако, достаточно будет для того, чтоб удержать врага на восточном фронте.

 Вопрос слишком серьезен, чтобы конференция пожелала высказаться без мотивированного мнения генералов.

 Другие вопросы, которые прочитывает нам генерал Гурко, являются лишь следствием первого или имеют отношение к задачам технического характера. Поэтому весь список вопросов передается на рассмотрение в военную комиссию.

Суббота, 3 февраля.

 Император принял сегодня в особой аудиенции первых делегатов конференции. Думер энергично высказался за необходимость ускорения общего наступления. Император ответил:

 - Я вполне с вами согласен.

 Я предпочел бы согласие менее абсолютное, более оттененное, умеренное даже несколькими возражениями.

 Думер затронул затем вопрос о левом береге Рейна. Он основательно развил все стороны: политическую, военную, экономическую этого важного вопроса, который царит, так сказать, в нашей национальной истории, потому что он ставился между Францией и Германией уже в эпоху Лотара, и над знаменитым "договором о дележе", подписанным в Вердене в 1843 г., нам полезно подумать еще и теперь.

 После внимательного рассмотрения Николай II признал законность гарантий, которых мы требуем, и обещал содействовать тому, чтоб они были включены в мирный договор.

 Думер заявил затем, что союзники должны были бы сговориться на счет того, чтоб не признавать за Гогенцоллернами права говорить от имени Германии, когда наступит время для переговоров. Эта идея, которую император давно лелеял и о которой он несколько раз говорил со мной, и он обещал Думеру поручить рассмотреть вопрос с точек зрения исторической и юридической своему министру иностранных дел.

 Далее обменялись несколькими словами о будущем союзе, о братских чувствах, соединяющих с этих пор и навсегда Францию и Россию, и пр. После этого аудиенция кончилась.

 В восемь часов парадный обед в Александровском дворце. По правде сказать, торжественность выражается только в ливреях, освещения и серебре; меню отличается крайней простотой, совершенно буржуазной простотой, которая составляет контраст всегдашней роскоши императорской кухни, но к которой принуждают моральные обязательства во время войны.

 У царя лицо, какое бывает у него в хорошие дни: он боялся, говорят мне, как бы делегаты не заставили его выслушать какой-нибудь неприятный совет на счет внутренней политики; теперь он спокоен. Царица больна и осталась в своих апартаментах.

 За столом император сидит между Бьюкененом направо и Карлотти налево. Граф Фредерикс, министр Двора, занимает место напротив его величества; я сижу направо от него, а направо от меня князь Николай Голицын, председатель совета министров.